— Сегодня готовы, а завтра как знать. Молодежь нынче переменчивая. Что вы видите в этом? Для чего вы идете на эту Голгофу?

— Свободу. Все ради свободы для наших братьев. Мы жертвуем своими жизнями ради них.

— Я вижу в вас только романтические бредни. А вот вы многого не замечает в сегодняшней политической обстановке. Как знать, что раскрутит этот маховик. К каким событиям приведет. Вы выглядите немного бледным. Болезнь?

— Слабость и разбитость в последнее время действительно немного подкосили меня, но уверяю, это не помешает мне.

— Знаете, а что-то в Вас есть. Ваши речи и план, который вы мне битый час тут излагали, не заставили бы меня согласиться на это, даже если бы вы были единственными кандидатами на эту роль. Лучше упустить момент, чем такая жалкая попытка. Ваш план никуда не годится. Мы конечно же подготовим свой. Не ваша неубедительная бессмысленная речь, а ваш взгляд изменили мое мнение о вас. Ваш взгляд, несмотря на вашу, как вы выражаетесь, слабость, полон твердости и веры. Я заметил что вы не сводите с меня глаз, не отводя взора, во время всего нашего разговора. Внутренний железный стержень держит вас. Когда вы вошли и предложили себя добровольцем, я видел умирающего старца с молодым лицом и наивным мировоззрением, не понимающим хитросплетении этой арены, на которой мы бьемся. Для чего вы живете, спрашивал я себя. И понял что вы не живете, а просто существуете в этом бренном мире, волоча свое тело, как ненужный груз. В вашем взгляде и глазах я видел смерть. Вы стремитесь к ней. Уверен, что вы уйдете из этой жизни в любом случае, но ведь вы хотите не просто отойти в мир иной, а оставить след в истории. Стать кем-то. Вы голыми руками разорвете, ради своей цели придуманной и бессмысленной веры. Правда я так и не услышал от вас ответа, к чему же вы стремитесь, какова ваша истинная цель. Но вижу ее в ваших глазах, и мне становится страшно за вас. Странно, как подумаешь, что каждое человеческое существо представляет собой непостижимую загадку и тайну для всякого другого. Когда въезжаешь ночью в большой город, невольно задумываешься над тем, что в каждом из этих мрачно сгрудившихся домов скрыта своя тайна, и в каждой комнате каждого дома хранится своя тайна, и каждое сердце из сотен тысяч сердец, бьющихся здесь, исполнено своих тайных чаяний, и так они и останутся тайной даже для самого близкого сердца. В этом есть что-то до такой степени страшное, что можно сравнить только со смертью. Говорите, за оставшийся месяц, вас можно привести в форму и подготовить к теракту? Ошибки здесь недопустимы.

Драгутин Димитриевич ходил по комнате, не обращая внимания на Принципа, словно говорил с собой вслух. Колебания и сомнения могли решиться в любой момент. Решиться и довериться? Слишком многое зависит от этого решения. Слишком много. Один выбор — один человек — и целое будущее на кону.

— Ну, хорошо я переправлю вас в Сербию для подготовки. Но рассчитывать на вас троих не могу. Я думаю после того как вы вернетесь, к вам присоединятся еще три-четыре человека. Передавайте от меня привет Дьяволу, к которому вы так стремитесь.

Тогда-то, после встречи с Димитриевичем, Принцип и стал задумываться о смерти. Что будет дальше. Время неумолимо приближалось, отсчитывая последние секунды в моей жизни. Еще недавно я стоял в кабинете перед Аписом, и вот уже июнь подходит к концу, неминуемо приближая заветную дату — 15 июня. Тогда, выйдя из кабинета, я прекрасно понимал, что Апис не считал меня человеком, а всего лишь инструментом. Он получил инструмент для своей игры, и только-то. Апис был человеком железной воле, твердо стоящим на своих ногах, зная к чему идет. И шел, выверяя каждый шаг и просчитывая события. Трудно представить что им мог бы кто-нибудь управлять. Нет, он сам использовал всех для достижения целей, ведомых только ему. Он спросил тогда к чему стремлюсь я, но ответа не было. А что я мог тогда ему сказать? Ведь я и сам этого не понимал. Лишь ощущал инстинктивно. Но сейчас ответ был. Апис видел его в моих глазах и понимал уже тогда.

Лес, по которому он шел, возвращаясь в дом, был сосновый и редкий, ноги скользили по опавшей хвое. Косые солнечные лучи падали между прямых стволов, и земля была вся в золотых пятнах. Пахло смолой, озером и земляникой; где-то в небе верещали невидимые пичужки. Домик Данило Илича, в котором они жили, приближался, показываясь из-за горизонта, по мере того как Гаврило Принцип подходил к нему все ближе и ближе. Здесь на природе и свежем воздухе ему действительно становилось легче. Голова прояснялась, и тело словно пробуждалось, раскидывая цепи сковывавшие его раньше. Но ночью тело вновь замирало, погружаясь в спячку.

В пыльные оконные стекла, выгоревшего на солнце добела боснийского домика, практически не проникал свет. Частенько им приходилось сидеть вечером в полумраке, рассеиваемом только одной единственной свечой, стоящей на столе. Чем ближе тот самый день, тем немногословнее становились их разговоры. А сами они становились все более отчужденными друг от друга. И только с Данило Иличом мог еще спокойно поговорить Гаврило. Но тем для разговора было все меньше, а своими сомнениями он не хотел делится ни с кем. Держа в себя, угнетая паразита внутри себя все больше и больше. Я всегда считал социальную революцию возможной во всей Европе. Прежде, когда учился, имел идеалы. Теперь все это разрушено. Жизнь пропала. Мой сербский народ. Больше ни на что в жизни не надеется. Надеется, что может стать лучше, но плохо верит. Их идеал был: объединение сербов, хорватов и словенов, но не под австрийским владычеством. Какое-нибудь государство, республика или что-либо в этом роде. Если Австрия попадет в трудное положение, то произойдет революция. Ничего не происходило. Убийство могло подготовить к этому души.Наша цель была проста — кинуть бомбу в машину эрцгерцога, и сразу же принять капсулы с цианистым калием, во избежание ареста. Если не удастся одному — подстрахует другой. В крайнем случае у каждого из них был браунинг. Все кто будет в тот момент рядом, могли пострадать. И что, тоже ради народа, ради свободы? Только проходя мимо, случайный прохожий лишается жизни. Дети, там могут быть невинные дети, и семьи рушатся в миг. Достигнуть цели любой ценой и пойти до конца? Сомнениями я не делился с другим, даже со своим учителем и куратором, Данило Иличом, который подготавливал всех нас, и в доме которого мы сейчас жили, готовясь к… К чему мы готовились? К встрече с Дьяволом во тьме?

Май 1914 г.

Ливадийский дворец, в 3 км от Ялты

И вновь тьма поглотила его, погрузив в кошмарный сон наяву. Эти сны были похожи, но в тоже время отличались своей своеобразной действительностью. Они приводили его в ужас своей реалистичностью. В этот раз он вновь оказался в мрачном городе. Он узнавал его, но поверить во что превратился его родной дом, был не в силах. Люди, словно мертвецы, волочили ноги по мостовой. Они все шли, не обращая на него никакого внимание. Он видел только боль на их лицах. Неожиданно прямо перед ним откуда-то выкатилась бочка, по все видимости с вином. И эта большая бочка с вином упала и разбилась на улице. Все, кто ни был поблизости, бросили свои дела, или проще сказать ничего-не-деланье, и ринулись к месту происшествия пить вино. Неровные, грубо обтесанные камни мостовой, торчавшие торчком, словно нарочно для того, чтобы калечить всякого, кто осмелится на них ступить, задержали винный поток и образовали маленькие запруды, и около каждой такой запруды (смотря по ее размерам) теснились кучки или толпы жаждущих. Мужчины, стоя на коленях, зачерпывали вино, просто руками, сложив их ковшиком, и тут же и пили и давали пить женщинам, которые, нагнувшись через их плечи, жадно припадали губами к их рукам, торопясь сделать несколько глотков, прежде чем вино утечет между пальцев. Другие — и мужчины и женщины — черпали вино осколками битой посуды или просто окунали платок, снятый с головы, и тут же выжимали его детишкам в рот. Некоторые сооружали из грязи нечто вроде плотинок, дабы задержать винный поток, и, следуя указаниям наблюдателей, высунувшихся из окон, бросались то туда, то сюда, пытаясь преградить дорогу бегущим во все стороны ручьям. А кое-кто хватался за пропитанные винной гущей клепки и жадно вылизывал, сосал и даже грыз набухшее вином дерево. Здесь не было водостока, вину некуда было уйти с мостовой, и ее не только всю осушили, не оставив ни капли, но вместе с вином поглотили такое количество грязи, что можно было подумать, уж не прошелся ли здесь старательный метельщик метлой и скребком.