Таким образом, брат Гаспар и эту ночь провел очень плохо, даже хуже, чем предыдущую, чуть ли не каждую минуту просыпаясь из-за кошмаров и невыносимых видений, которые его возбужденный мозг проецировал на занавес закрытых век, так же как и из-за комара, снова появившегося и упрямо не дававшего монаху покоя, причем что-то подсказывало ему, что это не простой комар, а тот, которого он подцепил за базиликой Святого Петра и который последовал за ним, чтобы обосноваться в его спальне и нарушать его отдых, не давая ни минуты передышки в эту шестую ватиканскую ночь, и, несмотря на неоднократные попытки затеять на него охоту, все они ни к чему не привели. Что касается бесконечных кошмаров, преследовавших его во сне, то они кишели вампирами и демонами; летучими существами, искавшими, как бы получше впиться ему в вены, высосать кровь и окончательно погубить его; мрачными улыбками и пугающим хохотом; внезапными сменами света и неожиданных ужасов; бегством от преследования по галереям, коридорам и часовням; тенями, укусами, криками и снова бегством, раз за разом, от смерти, которой так и не удавалось его настичь, пока он не понимал, что это происходит потому, что он уже мертв и уже одержим и превращен в одного из омерзительных демонов, наподобие тех, которым доставляло такое удовольствие со смехом созерцать его агонию. Таким образом, в ту ночь он с полдюжины раз просыпался, вскакивая на постели, и столько же раз снова впадал в забытье. К счастью, всегда наступал момент, когда, поднявшись на поверхность из мрачных глубин, сознание подсказывало ему, что все это лишь сон, и тогда он твердо решал проснуться навстречу бессонному свету, так как страх и беспокойство, которые он почти постоянно испытывал, были едва выносимы. Прежде чем зажечь ночник, он чувствовал жужжание комара у себя над ухом и ненавидел и проклинал его на все лады; странно, однако ему казалось, что комар напоминает викария Лучано, а иногда его воображение разыгрывалось настолько, что при взгляде на насекомое брату Гаспару казалось, что его крохотная головка — скрупулезная копия головы кардинала Кьярамонти или монсиньора Ванини. Но из всех кошмаров сильнее остальных ранил его душу тот, в котором монсиньор Лучано Ванини исполнял роль главного демона, тот, в котором ему приходилось платить дань и в конце концов склонять голову и сгибать спину перед горькой чашей и игом креста, и в таком положении формально заключался договор, по которому Гаспар пил кровь монсиньора, холодную, как у рептилии, а тот жадно пил его кровь. Так что той ночью он целиком предавался Лучано Ванини, сливаясь с ним воедино, и холодная, как лед, кровь монсиньора текла по жилам бедного Гаспара, и только тогда Ванини объявлял ему, что аудиенция с Римским Первосвященником состоится скоро.

При зажженном свете (ибо свежие следы недавних видений еще могли испугать его) Гаспар пытался убедить себя, что сны — всего лишь сны, а демоны и вампиры не более чем плод фантазии, однако стоило ему закрыть глаза, как над ухом раздавалось комариное жужжание, и тогда, хотя стояла невероятная жара, он с головой укрывался мокрыми от пота простынями и одеялами, и, если ему наконец и удавалось заснуть, вскоре он опять просыпался распятый вверх ногами, либо падая из огромного окна, либо задушенный одним из ангелов Сатаны. Силы его были уже на пределе, когда он решился сжечь веточку розмарина, которую всегда возил с собой, чтобы очистить комнату и распугать бесов, после чего нашел убежище в успокоительном шепоте святой молитвы и таким образом наконец одолел все страхи и крепко уснул перед самым рассветом. Однако вскорости затрезвонил телефон. Это оказался добряк Филиппо с сообщением, что Гаспару звонят.

— Кто? Кто меня спрашивает, Филиппо? — пробормотал спросонок монах.

— Монсиньор Лучано Ванини.

— Кто?

— Монсиньор Луча…

— Не может быть, — прервал его Гаспар.

— Сказать, что вас нет?

— Нет-нет, соедини нас.

— Доброе утро, любимый.

Это был голос Ванини.

— Что тебе надо? — ответил Гаспар, не скрывая раздражения. — Еще только… Который час?

— Папа желает видеть тебя сегодня утром, — объявил Ванини без предисловий. — Я зайду за тобой в течение часа. Устраивает?

Монах пробормотал что-то в знак согласия, и Лучано, не сказав больше ни слова и даже не простившись, повесил трубку, а брат Гаспар поспешил привести себя в порядок и наспех прочел утренние молитвы, пытаясь придать бодрости своему изнуренному духу.

Он не мог не обратить внимания на солнце, воссиявшее над этим новым днем, который обещал стать одним из самых важных в его жизни. И, без сомнения, он был таковым. Наконец-то он увидит Папу, Римского Первосвященника, Преемника святого Петра, первоначало и вечную и зримую основу единства всех епископов и огромного множества правоверных католиков. Наконец он увидит Папу, и он не мог скрыть своего великого волнения, когда монсиньор с непривычной торжественностью зашел за ним в гостиницу, а затем повел по садам и дворикам, по величественным лестницам, охраняемым швейцарскими гвардейцами, которые, вытягиваясь перед ними по стойке смирно, подносили к виску правую ладонь и приветствовали их легким движением головы и стальным блеском голубых глаз. Наконец-то он увидит Папу.

— Какие красавцы, верно, брат Гаспар? — спросил монсиньор, подмигивая и выходя за рамки приличий, которых придерживался до сих пор. — Мы, католики, прежде всего эстеты. Не будь мы эстетами, мы не протянули бы столько веков. Не веришь? Да, мы погибли бы безвозвратно. Эстетизм — вот в чем наша великая сила, наш самый неопровержимый аргумент.

Гаспар даже не удостоил его ответом.

— Смотри-ка, а этого я не знаю, — сказал монсиньор Гаспару, указывая на гвардейца, стоявшего навытяжку в безлюдном коридоре. — Наверное, новенький, — шепнул Ванини.

Они прошли мимо гвардейца, который немедленно воинственно вытянулся по стойке смирно.

— Скажи, ты новенький?

Гвардеец кивнул:

— Сегодня — второй день моей службы, монсиньор…

— Монсиньор Лучано Ванини, лично прислуживаю Его Святейшеству. Возьми, — и он протянул гвардейцу свою карточку, которую часовой взял, даже не взглянув на нее. — Как тебя зовут?

— Франко.

— Ах, Франко, красивое имя. Из каких краев?

— Из Эммена, Люцерн.

— Знаю это место, очень красивое. Любишь кататься на лыжах?

— Очень.

— Ну, понятно, как и все. Полагаю, ты знаешь о правилах, принятых на этой службе, такой необычной и привилегированной?

Хотя гвардеец кивнул, монсиньор Ванини посчитал нелишним напомнить ему:

— Никакого вина, курения и никаких девочек. Ты знаешь, что новобранцам не разрешено жениться в течение пяти лет, и негоже заставлять бедных фемин страдать так долго или, что еще хуже, губить их для Царствия Небесного.

Гвардеец снова кивнул.

— Мы рады видеть тебя здесь, Франко, — сказал Ванини.

— Спасибо.

— Если у тебя заболят ноги, можешь присесть на минутку, ничего страшного. Мы ведь не какие-нибудь изверги. Еще увидимся, Франко.

Гвардеец кивнул в третий раз, и монсиньор с монахом продолжили свой путь.

— Куда мы направляемся, Лучано? — спросил явно взволнованный брат Гаспар. — В зал для аудиенций?

— Нет, в его личный кабинет, — ответил монсиньор Ванини, внезапно останавливаясь перед огромным окном, за которым виднелись прозрачная синева римского неба, зелень городских садов, памятник святому Петру и антенна «Радио Ватикана».

Естественно, он тоже посчитал, что подобное замечание не заслуживает ответа; они прошли дальше и вновь углубились в очередной лабиринт коридоров и лестниц, ведших в личные покои Папы.

Прежде чем распахнуть одну из бесконечных дверей, Лучано внезапно остановился, опять напустил на себя серьезный вид и сказал брату Гаспару, что обязан кое о чем его предупредить: во-первых, он ни на минуту не сможет остаться с Папой наедине, поскольку он, Лучано, будет постоянно присутствовать при их беседе, хотя и постарается вмешиваться как можно меньше; во-вторых, он должен хорошенько взвешивать каждое свое слово не только потому, что в последнее время восприимчивость Папы болезненно обострилась, но прежде всего потому, что обычай требует, чтобы в подобных случаях посетитель больше слушал, нежели излагал собственные мнения, которые, несмотря на свою незначительность, могли помешать сосредоточенности, требовавшейся от Папы; и наконец, аудиенция в любом случае не должна продолжаться более получаса, чтобы не перегружать его и без того подточенные силы и не злоупотреблять скудным временем, которым он располагал, чтобы справиться со всеми делами своего насыщенного расписания, на что у брата Гаспара, естественно, не нашлось возражений; они миновали дверь и углубились в новую череду залов и галерей, и эти беспрестанно распахивающиеся и захлопывающиеся двери, коридоры и коридорчики, пустующие жилые и нежилые помещения уже начали давить на брата Гаспара, испытывая его терпение, пока наконец они не остановились перед очередной дверью, которая никем не охранялась, но Гаспар чутьем уловил, что это последний рубеж. Лучано Ванини постучал в дверь костяшками пальцев, подождал ответа, но, поскольку такового не последовало, шепнул: