— Не понимаю я вас, Денби, — сказала Мартина, расстегивая ему рубашку.

От звука собственного голоса ей вроде стало легче. На самом-то деле она не могла понять не его, а свои собственные чувства. Видимо, проснулся в ней материнский инстинкт.

Скверно, что Пол так и не усвоил элементарных правил выживания. «А брату твоему в том и нужды не было, — глухо прозвучал ее внутренний голос, — ты сама все за него делала».

Стащив с Денби рубашку, Мартина снова удивилась тому, какая у него теплая и гладкая кожа. И густой загар. Из-под повязки виднелся огромный лиловый синяк, и Мартина невольно припала губами к гладкой коже, словно поцелуем можно унять боль.

— Дурашка, упрямец, — прошептала она, приглаживая завитки темных волос на его груди.

Пульс у него был ровный, отчетливый, и Мартина почувствовала, что беззащитный, взывающий к помощи и ласке вид этого человека наполнил ее сердце какой-то удивительной нежностью. На сей раз надо бы получше спрятать его одежду. Ради него же самого. Теперь она сама будет решать, когда ему уйти.

— Ну а пока, что с тобой делать? — бормотала Мартина, возясь с тяжелой пряжкой его пояса.

Джинсы промокли и заледенели, их просто необходимо снять. Мартина потянула молнию, и сердце у нее провалилось куда-то вниз. Взгляду явился новый островок волос. Оказывается, у него под джинсами ничего нет. Впрочем, как это она забыла, что раздевает его уже не первый раз.

Живот у него плоский, мышцы так и перекатываются. Повинуясь внезапному порыву, Мартина несильно дернула кустик волос.

— Ой!

Она отпрыгнула, словно обожглась.

— Больно же, черт возьми! — Его пронзительные глаза были широко раскрыты. — Куда же ты, кудрявая, давай дальше, — хрипло протянул Денби. — Это становится интересным.

— Вы?.. И давно уже?..

— Давай-давай, что ты собиралась делать? Не могу же я в такой момент вырубиться, какая же тогда от этого радость?

— Притворялся?!

Денби поймал ее руку и с силой прижал к своей груди. Ладонь Мартины щекотал твердый мужской сосок.

— Тебе хотелось потрогать меня. — Уильямс не дал ей вырвать руку и еще ближе притянул к себе.

Мартина облизала внезапно пересохшие губы. Теперь видна была каждая его ресничка вокруг потемневших глаз. Глаз, в которых угадывалось разгорающееся желание. Она почувствовала, что и ее засасывает в ту же воронку.

— У тебя удивительно мягкие руки. — Денби чуть коснулся расцарапанными костяшками пальцев чувствительно-нежной кожи под ее ухом.

О Боже, прикосновение было таким бережным! Неужели подобное возможно? Дрожь охватила все тело и боль, сладкая боль. О Господи, она уже забыла, что такое нежность мужчины.

— Ну же, еще, меня никто так раньше не ласкал, — попросил Денби.

У Мартины с губ сорвался едва слышный стон. Она словно отталкивала от себя что-то. Его слова. И ощущения, которые они пробуждали…

Но Денби и этот едва слышный звук уловил. Губы у него сжались, пальцы мягко заскользили вниз, к ложбинке меж холмов. Дыхание его участилось, и у Мартины затрепетали ресницы. Теперь она смотрела на мужчину сквозь огненные блестки волшебных бабочек, мелькавших перед ее глазами.

Он схватил Мартину за руку и медленно, но уверенно направил ладонь вниз через бугры мышц, шероховатости бинтов и дальше сквозь пух волос на животе, к зубцам расстегнутой молнии.

Мартина отдернула руку и, чувствуя, что краснеет до корней волос, с трудом выпрямилась. Никогда она еще не вела себя так… покорно. Никогда не уступала напору, такому властному, такому неудержимому, что куда-то разом исчезли все представления о скромности и нравственности.

— Вы зачем вернулись?

Ответил Денби не сразу. С того самого момента как он очутился в этом невидимом, беззвучном, туманом окутанном мире, ощущение утраты и одиночества сделалось особенно острым. Пленка ему действительно нужна. Но было и нечто другое. Словно какая-то невидимая сила, некий слепой инстинкт повернул его назад, к дымку, вьющемуся из трубы, к свету в окошке, к щекочущему запаху домашней выпечки. Это его-то, человека, который всегда гордился тем, что неизменно следует только железным законам логики.

В дальнейшем поведении Денби логики тоже было немного, и, судя по взглядам хозяйки, она тоже это заметила.

— Не удивлюсь, если вы вышвырнете меня отсюда.

— Да уж следовало бы. — Мартина поднялась и снова подошла к окну, за которым расстилался огромный черный мир. Мороз успел нарисовать на стекле свои первые узоры. — Но у нас на побережье действует свой кодекс чести. В такую погоду даже дворнягу на двор не выгоняют.

«Ничего себе! Может, я и впрямь кажусь ей приблудной собачонкой?» — с грустью подумал Уильямс и спросил:

— Слушайте, а где это вы научились печь пирожки? Ничего нет вкуснее домашней еды, — мечтательно протянул Денби.

— Пирожки!..

Мартина вихрем помчалась на кухню. Денби не спеша последовал за ней и появился в тот самый момент, когда она снимала с противня, увы, чуть подгоревшую выпечку.

— Это все из-за вас, — повернулась к нему Мартина. — И какого черта занесло вас сюда, Надоеда!

— Не хотелось бы огорчать вас, кудрявая, но мне еще и не то приходилось слышать. — Он скрестил на груди руки и скупо улыбнулся.

Мартина легла в постель, но и здесь этот тип преследовал ее: казалось, Денби рядом, нависает над нею, смеется при виде подгоревших пирожков, скрестив руки на своей устрашающе мощной груди. Она перевернулась на другой бок и яростно взбила подушку. Мартина раскраснелась, вспомнив, как Денби направлял ее руку…

Этот человек распространяет вокруг себя такие мощные флюиды! И дело вовсе не в том, что раньше ей не приходилось оставаться один на один с мужчиной. Однажды она даже влюбилась. Это было еще до того, как Мартина поклялась себе забыть, что на свете существует любовь.

Вспоминать о той поре больно до сих пор. Сначала она потеряла отца — несчастный случай в лесу. Затем — родной очаг, когда мать решила, что лучше им всей семьей перебраться в город. Пол там открыл для себя увлекательный мир компьютеров, а Мартина — мир безжалостного мужского коварства.

В тот год она оканчивала курсы медицинских сестер. А он — врач, златокудрый бог, у которого руки были способны исцелять. Эти руки и заставили Мартину ощутить себя женщиной. Всю весну она провела как в забытьи. А потом одна добрая приятельница вернула ее на землю, сказав, что врач-то женат. Мартина потребовала объяснений, но целитель только пожал плечами, мол, им хорошо друг с другом, и пусть так будет и дальше, пока они понимают друг друга…

Но Мартина не понимала. Ни тогда, ни сейчас. И всякий раз, думая о себе как о «другой женщине», невольно содрогалась. Брак в ее представлении — союз священный. И именно в святая святых она и вторглась. А когда через два года на побережье, в то единственное место, которое они считали своим домом, вернулся Пол, сестра последовала за ним, променяв белую медицинскую наколку на знакомый запах свежей древесины.

Да, лесозаготовки уже велись по-иному, но Мартина, неисправимая оптимистка, считала, что всегда можно найти какой-нибудь компромисс. Экономика требовала вырубки леса. «Зеленые» с этим не спорили, только требовали разумного подхода, соблюдения ответственности и чувства меры.

А потом погиб Пол. Говорят, он упал с дерева, когда всаживал в него шип. Но Мартина не могла в это поверить. Брат не понаслышке знает, какую опасность представляют такие шипы для лесорубов и пильщиков. И зачем это вдруг его понесло в запретную зону? И кому понадобилось подставлять его, очернив тем самым имя Хьюзов?

В который уже раз поклявшись себе, что докопается до истины, Мартина закрыла глаза и погрузилась в тяжелый сон. Только на сей раз это был не сон!

Она рывком поднялась с кровати. Наверное, целая минута понадобилась, чтобы в оживающем ее сознании соткалась фигура непрошеного гостя. Деревянный пол под ногами казался очень холодным, гостиную освещали последние отблески догорающих в камине углей.