Что, черт возьми, происходит? Он приехал не для того, чтобы ссориться с ней. Проклятье. Он приехал, чтобы…

Для Молли его появление сразу после окончания статьи лишь подлило масла в огонь уже бушевавших эмоций.

— Возможно, вы способны запугивать и… и терроризировать своих арендаторов, особенно тех, кому, так сказать, посчастливилось зависеть от вас. Но я не из таких… — начала она, однако Алекс уже услышал достаточно. Ему не приходилось встречать женщин, которые так быстро и глубоко завладевали его чувствами, и эти вздорные и совершенно несправедливые обвинения задели его за живое.

— Одну минутку… — вскинулся он, но Молли была явно не склонна его слушать.

— Вы вторглись без разрешения, — злобно проговорила она. — И если немедленно не покинете меня, я…

Алекс, она поняла, не слушал ее. Он стоял у стола с компьютером и изумленными глазами рассматривал свежеотпечатанную рукопись статьи.

Сверху, на приколотой бумажке, была от руки приписка, в которой его имя — с тремя огромными восклицательными знаками в конце — было подчеркнуто жирной чертой. Его и прежде хмурое лицо сделалось чернее тучи, и в небольшой комнате определенно запахло серой.

— Не будете ли вы любезны объяснить мне, что это значит? — услышала она медленно произнесенные слова, каждое из которых было наполнено ледяной яростью.

— Смею заметить, здесь все ясно как день. Это статья, которую я только что написала. Об ужасающем и чудовищном обращении с сельскими тружениками в конце их трудовой жизни… — ответила Молли, решительно выставив вперед подбородок и бесстрашно встречая его злобный взгляд. Она не уступит ни его явной ярости, ни собственному смятению.

— Не пытаетесь ли вы намекнуть, что с моимиработниками дурно обращаются? — осведомился Алекс.

Подбородок Молли взметнулся еще выше.

— А если и так? Вы будете отрицать, что выселяете людей из домов, чтобы дать место новым, молодым работникам?

— Да, буду.

Молли заморгала. Она не ожидала столь категоричного и бесстыдного отрицания правды.

— Вы лжете, — безапелляционно заявила она.

Алекс не мог поверить собственным ушам. Ее обвинения были столь нелепы и столь далеки от истины, что, не будь они так обидны и не будь она так уверена в собственной правоте, он бы скорее расхохотался, чем разозлился. Однако!.. Сжав челюсти, он проговорил с угрожающим спокойствием:

— Я не лгу.

— Любимое утверждение всех лжецов, — сладким голосом ответила Молли.

— Это невообразимо. Вы несносны. И если хоть на миг подумали, что найдется человек, который опубликует эту… эту чепуху, то…

Говоря это, он протянул руку к статье. Молли инстинктивно бросилась защищать свое творение. Алекс успел первым. Его кулак скомкал бумажки, как ни пыталась Молли разжать его пальцы.

Инстинктивно Алекс начал отворачиваться от нее, а Молли в порыве борьбы поднялась на цыпочки, вытянулась всем телом и — потеряла равновесие, заставив Алекса отреагировать единственно возможным образом.

Короткий, испуганный возглас Молли прозвучал прямо в твердую стенку его груди, когда он, выронив статью, подхватил ее.

— Пустите. Пустите немедленно! — потребовала Молли, барабаня маленькими кулачками ему в грудь, забыв о том, что без его рыцарского жеста лежать бы ей на полу у его ног, а не прижиматься к надежной опоре.

Ватная, размягчающая слабость охватила ее. Подобного она не испытывала никогда в жизни. Ужасно, что ее тело отвечает ему в такой никуда негодной, легкомысленной манере!

— Отпустите же меня, наконец! Я ненавижу вас, — злобно проговорила она.

— Взаимно, — услышала она в ответ.

Итак, принимая во внимание, что взаимное отвращение выражено столь открыто и недвусмысленно, почему же они сплели руки и целуются, как пара истосковавшихся возлюбленных, не видевших друг друга целую вечность?

Молли не могла дать ответа на этот вопрос. Она лишь знала, что яростные, страстные, хищные поцелуи, которых жадно требовали — и получали — их губы, скорее разжигают охватившую ее жажду, нежели утоляют ее. Казалось, если Алекс сейчас же сорвет с нее одежду, чтобы заняться любовью, она сама начнет раздевать его.

Вот что он сделал с ней… Вот какие чувства разбудил. Это не любовь, и даже не похоть… Это… это нечто взрывоопасное… Нечто, над чем она совершенно не властна, — жгучая, болезненная, испепеляющая потребность, заставляющая отталкивать его и снова тянуть к себе, прижиматься к нему губами, тереться о его тело бедрами. И его тело с неистовой чувственностью повторяло ее движения.

Она ощутила его физическое возбуждение и вся затрепетала в ответ. Безумные образы роились в голове, мелькали отчетливыми мгновенными кадрами… образы их двоих, слившихся воедино. Тела обнажены, кожа блестит от пота: его — загорелая, покрытая темными волосами и ее — бледная, но не менее горячая.

Она чувствовала, как затвердели ее соски, как терлись они об одежду. Ее зубы терзали его нижнюю губу. Она услышала его стон, и вот уже мужские руки заметались по ее телу, начали гладить, ласкать ее, сжимать груди…

Она не могла унять дрожь, и та же дрожь сотрясала тело Алекса, из его груди вырывались хриплые, первобытные стоны, эхом отдававшиеся в ней. А затем — о, ужасно! — Молли ощутила, как Алекс поднял голову и решительно отодвинул ее от себя.

Она инстинктивно воспротивилась. Все ее чувства были настолько возбуждены, что казалось, она умрет, если отстранится от него. Но затем, слава Богу, рассудок вернулся к ней, не позволив предстать полной дурой. Она отпустила его плечи, в которые жадно вцепилась, лицо вспыхнуло лютым гневом.

— Как вы… Как вы смеете?..

Тут она увидела корзиночку персиков, которую принес Алекс, и остановилась на полуслове, радуясь, что можно переключиться на что-то другое.

— Откуда это взялось? — агрессивно спросила она.

— Я принес, — с готовностью ответил Алекс. — Домашние — из оранжереи.

Он все еще пытался понять, что подтолкнуло его к такому — совершенно несвойственному ему — поведению. У него было достаточно опыта с женщинами, чтобы осознать, насколько неуправляемым мог стать такой вот взрыв чувственности. Даже не укладывается в голове, что он вызван банальным половым влечением.

Да и Молли, при всем ее героическом сопротивлении, оказалась не властна над происходящим.

Только этого не хватало. Сейчас ему не до любви к женщине. В его жизни и без того достаточно проблем.

— Из оранжереи, — язвительно повторила Молли. — И сколько же несчастных душ вы выгнали из дома, чтобы оплатить подобную роскошь? Очень хотелось бы узнать.

— В этом я не сомневаюсь, — согласился Алекс.

— Все эти персики гнилые — гнилые, потому что политы людскими слезами и удобрены человеческим горем, — с драматическим пафосом проговорила Молли. И, гордо подняв голову, добавила: — Обо всем этом моя статья — о том, как люди вроде вас…

— Вы не можете опубликовать свою писанину… — начал было Алекс, намереваясь предупредить, что она ложно трактует факты, но Молли немедленно прервала его:

— Меня вам не запугать!

Алекс открыл рот, чтобы объяснить, что не собирается запугивать ее, что вообще никогда никого не запугивал, что в душе он пацифист и уважает взгляды других. Но, к своему изумлению, услышал собственный угрожающий голос:

— Вы в этом уверены?

— Типичный тиран, — Молли дерзко встряхнула головой. — Но вам меня не запугать.

— Возможно, что и так, — пробормотал он сквозь зубы, со злостью распахивая дверь и выскакивая на свежий воздух. — Хотя это вы меня напугали до смерти.

Вот так-то, вылетел пулей! — торжествовала Молли, плотно захлопнув за ним дверь. Пусть знает, что ее не возьмешь на испуг.

Вернувшись в гостиную, она рассеянно взяла персик и вонзила зубы в сочную мякоть. Сладость и аромат, нежнейший вкус заставили ее закрыть глаза в чувственном блаженстве.

— Ммм… Вкуснятина…

Она почти доела персик, когда вспомнила, что наговорила его дарителю. Ну и пусть. Он получил по заслугам. Сколько там персиков? Еще три… Не съесть их было бы расточительством. Оскорблением человека, который так заботливо растил их…