Что беспокоило Володю, так это змеи: за полтора часа он встретил трех гревшихся на солнышке гадюк, из них одну длиною почти в метр. А сколько уползло, только заслышав его шаги? Надо предупредить ребят…

— Владимир Кириллович! Вот мы как решили — во-он там курганов поменьше и отсюда не видно. Пусть там и будет уборная!

— Пусть… Здорово придумали… А как курган?

— В порядке…

Курган и правда оказался «в порядке» — ребята старательно выполнили всю техническую работу, чуть ли не с гордостью показали Володе, откуда и как могли фиксироваться астрономические события. А собственно, от них ничего больше и не требуется…

— Ну что, орлы, обед уже готовить?

— Давайте попозже… Мы лучше пока еще один курган обработаем.

— Владимир Кириллович, а давайте я завтра настоящий суп сварю или картошки с тушенкой!

— На паяльной лампе?

— Ну… Если мы сюда воду для чая приносим, то ведь можно и для супа взять, а я все сделаю…

— Ну давай… по крайней мере, попробуем.

К запахам степи и экспедиции добавился еще один — гари и нагретого металла: так пахнет паяльная лампа. Из пузатого закопченного чайника разливали чай — как полагается в экспедициях, в железные небьющиеся кружки. Немудреная еда — консервы, масло и хлеб, тем более для того, кто целый день работает под открытым небом, а вот, однако, и эта скудная еда придавала сил.

Простейшее дело этот чай из воды, принесенной на диван в канистре, вскипяченный в видавшем виды чайнике на гудящей паяльной лампе. Черный от крепости чай, разлитый в железные кружки, дымящийся, с тремя кусками сахару! А ведь и он придает силы, и после этого чая так и просит душа разговора. Тем более, что за работу браться еще через полчаса, не меньше, и есть время полежать на теплой земле, послушать свист ветра, принимать движение воздуха всем лицом, и так стянутым от особого весеннего тепла и удивительного ветра, одновременно несущего запах травы и запах снега.

И задавал вопросы Андрей:

— А почему все-таки на этом диване так много курганов? Я понимаю, почему не на склоне, но почему не в долине?

— А почему не на склоне?

— Так неудобно же! И курган получится кособокий, особенно на крутом склоне…

— Тогда ты должен без труда понять, почему в долинах хуже, чем здесь.

— За небом хуже наблюдать?

Володя наклонил голову.

— А есть и еще одна причина…

— Неужели состояние другое?!

— Ну конечно! В разных точках пространства человек чувствует себя по-разному. На днище долины все очень уж приземленно, обыденно… И смерть сама по себе — событие не повседневное, к нему необходимо отношение посерьезнее над суетой и скверною земной. И наблюдать за небом, считать время, гадать естественно там, где природа этому способствует, — на диване.

— Тогда другой вопрос: почему курганы встречаются только группами? Нет, нет — и сразу много…

— Да потому, что каждая группа курганов — это деревенское кладбище. Было стойбище рода, родовой общины, владело оно своей частью долины, а в другие части не лезло. На самых удобных частях своей территории и делали свое кладбище. У племени, в которое входило несколько родов, было кладбище для вождей… В нем курганы побольше, попышнее. У главы большой территории, целого государства — курганы большие, царские. Это и есть Салбыкские курганы, а Салбыкская долина — это как Петропавловская крепость у Романовых.

«Хорошие ребята, — думалось Володе. — Из этого Андрея, если ему помочь, может получиться что-то путное. Может быть, и из Наташи тоже… Вот из Оли — вряд ли, хотя и ей экспедиция полезна по-своему…»

Володя раскочегаривал паяльную лампу, движениями поршня нагнетал воздух в систему, и с другой стороны вырывалось гудящее пламя. Володя думал о ребятах, а коршун снижался над ним, парил, качаясь, в потоках теплого воздуха, и дрожала от восходящих токов вся панорама, такая чистая и ясная утром.

Так и прошел этот день, полный синевы, птичьих криков, стрекотания бесчисленных кузнечиков, неторопливых разговоров. После обеда Наташа, по-детски высунув язык, рисовала, сидя там, где начинается склон, а Володя стоял с рулеткой. Андрей старательно припоминал все, чему его учили в школе, и все, что он успел прочитать за свою непродолжительную жизнь, старался отнести к тому, что делается на курганах. Диме тоже было интересно… но не так. Крепко сложенного, практичного Диму интересовало происходящее, но Дима твердо знал, что все это — не настоящая жизнь, а так… временное занятие, почти что развлечение. И что настоящая жизнь — это выполнение мужской работы (косьба, валка леса и копание земли) и зарабатывание рублей. А вот Андрей этого так твердо не знал. Володе казалось, что для него большой удачей стала встреча со взрослыми и вполне серьезными дяденьками, для которых мужская работа — это как раз не лесоповал и не починка трактора, а, скажем, сидение за столом и думание… Или вот — проверка каких-то идей, родившихся как раз за письменным столом ученого.

В седьмом часу вечера, после третьего кургана, Володя предложил двигать домой. Все устали, даже Андрей и Дима, привыкшие и к ходьбе на лыжах, и к тяжелой работе в лесу. Ничего. С каждым днем работы будет делаться все больше, а усталость становиться меньше и меньше. При всей усталости Володя чувствовал, как его тело наливается упругой силой, что он опять, как в прежние сезоны, может пройти сорок километров за день, неся увесистый рюкзак, может двигаться и работать весь долгий световой день. Пока — с усталостью, с истомой, но он выдержит. Пройдет дня три, и этого тоже не будет.

На обратном пути отряд оставил все у бабы Кати, чтобы завтра забрать с собой на диван.

— А вот пить чай не получится — уже времени нет. Давайте, мы завтра придем пораньше и принесем вам что-то повкуснее? Согласны?

— Можно и без «повкуснее». Если вам со мной интересно, я сама вас чаем напою.

— Нет, это мы вас напоим и накормим, потому что нам с вами интересно. Катерина Николаевна… Вы, случаем, не учительница в прошлом?

— Да что вы выдумываете! Куда мне, с моим образованием! — от души засмеялась старуха. — Я специалист по искусственному осеменению крупного рогатого скота.

И увидев, как отвисла челюсть у Владимира, засмеялась еще веселее.

30 апреля 1994 года

Так и шли удивительные дни этой ранней экспедиции, пронизанные весенним солнцем, гудением ветра в камнях, ароматом травы и птичьими голосами.

Стаивал ледничок на кочках, и к открытой воде стало труднее пробираться; идти приходилось в резиновых сапогах. Дохлых ягнят Володя давно закопал, но и без них падали на хуторе номер семь хватало; ребята спорили, воняют эти овцы или не воняют, и одни уверяли, что это давно уже мумии и нечего тут разводить истерики, выдумывать запахи. А сторонники запаха поступали проще: предлагали встать возле любого скелета и принюхаться хорошенько. И вообще бросить курить.

Впрочем, молодежь к дохляди привыкла и стала относиться легкомысленно, а вот Епифанова с Володей эти трупы в самых неожиданных местах все больше нервировали: непонятно ведь было, когда опасным станет уже не зловоние, а разносимая зараза. Епифанов мрачно припоминал, как в Монголии однажды слег целый лагерь археологов из-за местного дохлого верблюда. Вроде бы труп так же мумифицировался, как и эти овечьи скелетики, и монголы тоже никак на этот труп не реагировали («В точности как наши пастухи», — мрачно добавлял Виталий Ильич, и ребята начинали покатываться от хохота). Но русские-то археологи очень даже прореагировали: добрую неделю отряд валялся по постелям, и неизвестно еще, чем все кончилось бы, не решись археологи на неслыханное вторжение во внутренние дела монголов: не подцепи они верблюда крюком на тросе и не утащи его в пустыню.

Епифанов участвовал в этом международном конфликте, и его рассказы о трупных червях и о прочих наблюдаемых им прелестях производили сильное впечатление. Настолько сильное, что девочки выбегали из комнаты, когда Епифанов заводил об этом речь.