— Давно школу закончили?

— А мы еще и не кончали! Танька вон только закончила!

Танька — это вроде та, которая в халате? Тогда сколько же лет этой, с ребенком?!

— Что же вы здесь делаете, девочки? Время вроде бы учебное…

— А чо — учебное! Праздновать надо, а Любка так вообще в декрете.

— В декрете? Малышу-то уже много…

— Два с половиной…

— Так какой же тогда декрет?!

— А ей инспектор сказал: мол, будем считать тебя в декретном отпуске. Может, она еще и кончит школу когда.

— Ну, с учебой понятно: не учитесь. А что делаете?

— А что здесь можно делать? Да ничего…

И другие жители Камыза подходили к экспедиции. Приходили, усаживались на землю, часами сидели, внимательно разглядывая парней и девушек, обмениваясь впечатлениями. Раздражало необычайно, когда приходилось пить и есть на глазах нескольких человек, провожавших каждую ложку и каждый глоток заинтересованными взглядами.

Но остальные хотя бы приходили и уходили, а три грации как сели на сухую, покрытую прошлогодней травой землю, так и сидели. Одна, которая в кофте и штанах, даже поспала, сунув ребенка подружкам. Малыш непонятного пола проковылял немного, неуверенно закачался взад-вперед и сразу же нацелился на Ольгу. Поведение и уровень развития у малыша были на уровне годовалого.

И не выдержала Ольга, сунула малышу кусок печенья, и он стал лопать с такой жадностью, что ей (да и Володе тоже) сделалось нехорошо. Мгновенно появился бутерброд с тушенкой, и малыш тоже уплел его, не раздумывая. Ольга попыталась умыть ребенка, но он разобиделся и заорал, отбиваясь обеими ручками. И неуклюже удрал, прихватив остатки бутерброда.

— Вы его моете хоть иногда?!

— Ясное дело! Когда надо — сразу моем! — возмутились неспящие грации. — И вообще это не он, это она, Катькой назвали.

Трудно описать выражение лица Оли с глазами на полфизиономии, с трясущимися губами.

— Владимир Кириллович… Там у нее эти самые… насекомые… Представляете?!

— Представляю. Не рви ты себе душу, девочка, ты ведь ничего не можешь изменить. А еды ему… то есть ей, Катьке, дай.

— Владимир Кириллович… Да какая же может быть у этого ребенка судьба? Что же с ним будет при таком обращении?

И Володя, как ни сердился на Ольгу, сейчас был почти благодарен ей за этот ужас. Ну, ограниченная девица. Ну, приземленного в ней, на вкус Володи, больше, чем нужно. Но ее ребенок не будет шататься голодный и покрытый вшами. Уже хорошо!

— Нет, ну что с ним будет?!

— А давай спросим? Девушки! Что, в Камызе можно получить образование?

— Ха-ха! Тут и школу кончить трудно.

— Трудно, потому что вы водку пьете.

— Да учителя сами ее пьют! У нас и уроки не всегда бывают.

— Ладно… Ну а потом-то что делать? Неужели только замуж выходить?

— А чо еще делать? Скажите, мы сделаем…

— Ну а если уехать куда-нибудь? Например, в Абакан?

— А кто нас там ждет, в Абакане? Куда там уедешь? То-то, некуда…

— Хорошо… Вот у меня в руке волшебная палочка… (Володя вытащил ручку из полевой сумки.) Вот я ей сейчас взмахну, и у вас у каждой в Абакане будет по квартире. Представляете? Вот взмахну — и по квартире. Что тогда будете делать?

К этому моменту все оставили свои дела. Дима и Наташа опустили рулетку, так и стояли с концами ее в руках. Андрей распрямился от нивелира, еще когда Оля подошла к Володе, так и стоял в напряженной позе. Даже Фомич высунулся из-под машины, где деловито что-то подворачивал, и тоже уставился на граций.

А те тоже обалдели и с полминуты хлопали глазами.

— Ну? Вот у вас нет проблемы перебраться в Абакан, все решено! Чем тогда вы будете заниматься?

— А это вы все придумали, — сказала, наконец, девица в халате, — нет у вас на самом деле там квартиры. А если и есть — вы нам ее не отдадите.

— Точно! — обрадовалась грация в рваной куртке. — Ясное дело, дядечка нам ее не отдаст!

И все, и расслабились грации, нашли причину не думать, не искать других версий судьбы, спокойно, с чистой совестью спиваться в своем Камызе, точно зная: ничего в их судьбах изменить нельзя. Нипочем и никогда. Молчали и экспедишники.

— Ну вот, Оля, ты получила ответ?

— Наверное, да, получила… Но это же ужасно, Владимир Кириллович! Давайте же что-нибудь сделаем!

— Себе взять хочешь? — вступил в беседу Фомич. — Бери, мать вряд ли дорого возьмет, а ты ее не старше. Хочешь взять?

Оля покраснела, замотала головой. Фомич хохотал.

А три грации так и сидели до вечера, часов до семи. Сидели без кусочка хлеба и ничего не дали малышу, только мать сунула ему грудь мимоходом. Ольга не выдержала, опять покормила ребенка.

— Чо… тьфу ты! Действует как… Что, Владимир Кириллович, этих архаровок тоже везти куда-то надо? В Усть-Буранный или там куда?

— Бога ты не боишься, Фомич. Если и отвезем их, то в деревню. Девочки, вас подвезти?

— Ой, подвезите нас, пожалуйста! Подвезите! Любку только нельзя, ее бить будут.

— Кто ее будет бить? За что?

— Меня папка убить обещался, если опять с кем-то крутить буду… Он, папка, детишков не любит…

— Сударыня! — Андрей раскланялся с невыразимым изяществом человека в запыленной робе и разбитых вдребезги кедах. — Такая опасность вам на этот раз не угрожает. Честное слово! Мы вас подвезем за так.

— Не, у Любки папка разбираться не будет… Если ее на машине мужики привезут — капец Любке…

— А у меня с того раза полна жопа синяков… — пожаловалась Любка, и мужская часть экспедиции не выдержала, зашлась в приступе нездорового и, наверное, жестокого хохота.

Наташа возмущенно забурчала что-то про гадов-мужиков, которые не понимают, что это же, можно сказать, женщина. Оля передернула плечами, всем видом показывая, что ей такая проблема чужда. Две грации из трех, передавая друг другу то ли вялого от природы, то ли ослабевшего с голодухи ребенка, полезли в машину…

— Где наша картошка?!

— А вот.

Таким удовольствием было увидеть Людмилу, ее здоровую, свежую прелесть, звяканье ее браслетов после граций с опухшими от водки рожами, слышать ее бодрый голос после этих диких разговоров.

Пыля по вечернему Камызу, Володя удивлялся: поселок не изменился с утра… Такой же унылый и скучный, такой же безлюдный, как утром. Не забыть спросить потом у Люды, выходят ли вообще жители Камыза из домов…

— А вот наша директор школы! Здрасьте, Настасья Васильевна! — загомонили две едущие грации, и Володя содрогнулся: наклонившись вперед, по деревне шлепала разбитой обувью страшная тетка лет шестидесяти, с подбитым глазом и оплывшим, болезненно-сизым лицом.

— Это — директор школы?!

— Да, она у нас литературу и русский ведет.

А чудовищное создание подняло раскарябанную рожу, помахало девочкам рукой и как-то похабно осклабилось. А! Ведь девчушки едут на машине с мужиками! Вот в чем дело… Фомич пробормотал что-то вполголоса. Андрей и Дима переглянулись.

— Что? Отродясь не видали такого?

— Не-ет…

И парни замотали головами, словно отгораживаясь от этой бабушки.

«А деревни-то бывают разные!» — так сказал бы сам себе Володя, если бы не знал этого сам, задолго до Камыза и Малой Речки.

4 мая

Может быть, как раз визит трех граций в экспедицию и подтолкнул Володю к самым решительным действиям. Он сам не смог бы объяснить, но почему-то после этого визита стало совершенно невозможно отказаться от свидания с Людмилой. Мешало, конечно, чувство долга, но можно ведь договориться так, чтобы его отсутствие не особенно помешало. Быть в экспедиции тоже интересно… Но и это решаемый вопрос.

Володя отозвал в сторонку Епифанова и рассказал ему все как есть.

— Виталий Ильич, если не разрешите — я никуда не пойду! — отчеканил Володя, честно выкатив глаза и точно зная: никогда не придет в голову Епифанову его задержать.

И странно, тревожно было видеть, какую важную роль играет он в жизни экспедиции, как полагается на него Виталий Ильич. Как неприятно ему остаться без Володи даже на короткое время.