Что до Котоку Сюсуй, то он, ознакомившись с работами западных социалистов, сделался убежденным демократом и учеником Накаэ Тёмина, произведение которого «Сансуидзин кэйрин Мондо» (Вопросы и ответы о Государстве: беседа трех пьяниц)оказало на него сильное влияние. Накаэ Тёмин (1847–1901) пришел к социализму через материализм, о котором он имел несколько устаревшие представления, сходные с представлениями энциклопедистов XVIII века во Франции. Накаэ Тёмин был идеалистом, проповедовавшим разоружение всех стран и даже одобрявшим падение государства, если это могло способствовать делу мира. Он противопоставлял «человека разумного», пацифиста герою-завоевателю, признавая в то же время, что невозможно рассматривать одного без другого, и обращая пристальное внимание на политические события в Европе и в Азии. Он нападал на способы ведения политики в Великобритании и Германии, потому что они, если это было необходимо для страны, могли привести к войне, то есть (по его мнению) к катастрофе, и жестко критиковал умонастроения, господствовавшие в Японии после победы 1895 года, утверждая, что они неизбежно завершатся империализмом. Однако после поездки в Америку, где он имел тесные контакты с анархистами, он кое в чем пересмотрел свои позиции и с тех пор ратовал за революцию. «Не существует, — писал он (незадолго до казни в 1911 году по подозрению в участии в заговоре против императора), — иного пути достичь цели социализма, кроме пути, предполагающего объединение трудящихся в прямом и решительном действии… ибо давлением на парламент невозможно добиться настоящей социальной революции».

Принципиально иной была точка зрения Утимуры Кандзо (1861–1930), хотя он и не относился враждебно к взглядам Накаэ Тёмина. Кандзо полагал, что единственная философия, способная остановить войну и империализм, это философия христианства, основанная на любви ко всему миру и на пацифизме. Несмотря на свои убеждения, он разделял экспансионистские взгляды на благо Японии: «Если, подобно Аристиду, Цинциннату, герцогу By государства Чжу в Китае и другим доблестным мужам прошлого, мы желаем занять азиатский континент, чтобы прекратить войны, мы можем надеяться на осуществление великого принципа мировой державы».

Накануне Русско-японской войны среди социалистов наметились различия. В то время как Котоку придерживался бескомпромиссного пацифизма, христианин и патриот Утимура занял более гибкую позицию. «Я убежден, — писал он в 1903 году, — что, вступая в войну против России, мы вступаем на путь, ведущий к уничтожению Японии. Тем не менее, если народ хочет этой войны, для меня не является более возможным настаивать на обратном. Но мне кажется, что я предам свой долг патриота, не высказав того, что я думаю как философ…» Позднее он суммировал свои размышления в следующих словах: «Я почитаю и нежно люблю два слова, которые начинаются с буквы «J». Первое — Иисус (Jesus), второе — Япония (Japon)», повторяя идею, уже высказанную в своей книге «Сицубо то Кибо» (Отчаяние и надежда), опубликованной в 1903 году. Сторонник развития Японии с помощью технических средств и идей Запада, Утимура считал, что Япония — естественный посредник между христианской Америкой и буддийской Азией и что ее миссия — пробудить Китай и принести мир на Восток, даже если для этого она должна будет действовать как завоеватель: «Мы противостоим этому полю битвы в качестве спасителей Азии». Произнося это, Утимура был ближе к японскому идеалисту-христианину, чем к социалисту. Его взгляды широко разделял замечательный писатель и оратор Киносита Наоэ, автор произведения большой значимости «Хи но Хасира» (Искра пламени).Сторонник «активной» теории социализма, он, кроме того, высказывал идеи, свойственные христианству. Уже в 1905 году, перед прекращением выпуска «Хэймин симбун», он предвидел отделение христианского социализма от социализма, основанного на историческом материализме. Этот раскол действительно произошел в 1907 году после Русско-японской войны. Но Киносита Наоэ утверждал, что следует не просто отказаться от чисто христианских мыслей, но изменить их так, чтобы объединить западные и восточные идеи. Это делалось с целью очистить умы молодых людей, очарованных идеалами социализма и отказывающихся от тезисов христианства, желающих прежде всего мира души, но между тем делающих все, чтобы быть добрыми патриотами, что на первый взгляд нельзя было примирить.

В этом хаосе чувств начала развиваться новая концепция «государственного социализма». До того времени интеллигенция игнорировала государство, реалии его жизни, чтобы посвятить себя более широким идеалам практически всемирного масштаба, но в то же время пренебрегала Японией и, таким образом, жила двойными страндартами. В адрес общественных деятелей слышались упреки в индивидуализме, и Исикава Такубоку писал: «Нас, молодежь эпохи Мэйдзи, воспитали быть полезными. Наша цель — улучшить состояние нового общества Мэйдзи, созданного руками наших отцов и старших братьев…» Итак, цель, казалось, не была достигнута, мнения разделились, и образовалось по меньшей мере три тенденции: национализм, социализм и индивидуализм, причем все это смешивалось с весьма противоречивыми по своей природе христианскими и конфуцианскими убеждениями. Этих тенденций придерживались не все. Индивидуализм был в большей мере присущ молодежи, занятой поисками собственной личности, социалистические взгляды разделяло меньшинство теоретиков, а «японизм» или национализм, не слишком популярный среди интеллигенции, воспринимался как стремление политиков, находящихся у власти, удовлетворить нужды страны. Для этого они использовали поддержку народа и почти не соприкасались с философскими движениями образованных кругов или с более или менее метафизическими исканиями и сомнениями некоторых поэтов.

Критика Исикавы Такубоку в адрес молодой интеллигенции после событий Русско-японской войны была благосклонно воспринята народом. В одном из своих эссе он высказал то, что думало большинство людей: «Основы японского государства устойчивы и прочны. В этом отношении Япония превосходит все остальные страны». Подавляющая часть японцев продолжала мыслить, как в эпоху сёгуната Токугавы, категориями, определяющими отношения между индивидом и государством, и на идею незыблемости основ государственности ссылались при всех требованиях провести реформы в борьбе за права народа и принятие конституции.

В умах большинства японцев начала XX века (не считая приверженцев индивидуализма, социалистов-христиан и материалистов) государство строилось по подобию семьи, и с тех пор семейная мораль превалировала над моралью государства. Для того чтобы в этих двух институтах царила гармония, необходимо было, чтобы между ними существовало прямое «родство», которое обнаружилось в лояльности по отношению к императору (то есть к государству) и в сыновней почтительности внутрисемейных отношений. Эти два аспекта можно было примирить, свести воедино только через почтение к предкам (еще одна конфуцианская по происхождению концепция), которое объединяло все социальные уровни и институты, а оно, в свою очередь, несло уважение к истории и к мифам об основании Японии и Японской империи. Таким образом, в глазах большинства населения Япония представала некой священной целостностью, неприкосновенной, нерушимой и всемогущей, символом которой был император.

После восстановления императорской власти в 1868 году эту концепцию переняло большинство движений, ратующих за обновление Японии. Особенно значимое влияние на укрепление этой позиции оказал императорский указ об образовании, опубликованный почти одновременно с конституцией. Учебный план школ был везде одинаков, и для классных наставников не составляло большого труда сориентировать юные умы в нужном направлении. Особенно это касалось тех учеников (то есть большинства), которые не собирались продолжать учебу в университетах. По этому поводу после опубликования императорского указа один профессор из Токийского университета писал в 1891 году: «Наша родина — это страна, где все еще соблюдается почитание предков, а строительство семьи имеет совершенно особое значение. Власть, сила и закон проистекают из семьи. И само государство, таким образом, является как бы продолжением семьи». В другой статье, опубликованной в «Кокка Гаккай-дзасси», тот же самый профессор Ходзуми Яцука (1860–1912) добавлял: «Нет особой причины для обожания и копирования национальной политики какого-либо европейского государства… Наша традиционная религия, благодаря которой мы исправляем недостатки нашего социального устройства и которая предписывает почитание предков, объединяет нас в единую страну и в единое общество, возглавляемое основателем семьи-народа — Императорским Домом…»