Вначале был сон. Дриады снов не видят, но, этот всегда был исключением. Все тот же лес, та же опушка с торчащими из травы, отсыревшими от дождей пнями и все те же облака в небе - серые, равнодушно летящие мимо. И с теми же действующими лицами - двумя хмельными мужиками и одной девочкой, перепуганным вусмерть подростком, распластанным между этими пнями. Она все так же кричала, хватая ртом воздух и сжимала прижатые к земле кулачки. И боль была все та же и резкое, как удар под дых осознание, что прежняя она уже умерла и никогда не сможет вновь стать чистой лесной росой... И закончился этот неприглядный сон точно так же - яркой вспышкой-бликом, ударившим девочке прямо по ее зеленым, как озерная тина глазам...

   А потом она проснулась. Посидела немного, слушая темноту и восстанавливая дыхание, вдохнула, наконец, полной грудью и откинула в сторону одеяло. А затем и рубашку свою скинула, на пол, уже подходя к окну, в стекло которого нетерпеливо скреб коготками озерный бесенок:

   - Тишок -Тишок, расскажи мне стишок, - усмехнулась одними уголками губ и подала ему руку. - Веди, - туман вспенился до самого распахнутого чердачного окна и проглотил их обоих...

   На этот раз перед ними был постоялый двор. Один из нескольких в Букоши. Краем глаза она уловила на пустующей коновязи у крыльца кошку, выгнувшую им вслед спину. И блеклую вывеску над входом: "У Фрола". Ну да, не впервые здесь, в этом клоповнике для заезжих работяг со всей вассальной земли... и скользнула вслед за бесом сквозь серое дерево дверных досок. Внутри все тоже было по-прежнему: дремлющий у стойки тощий хозяин и парочка постояльцев за столами в состоянии не лучшем для столь позднего времени да еще буднего дня, но вот напротив, с другой стороны от входа, у очага...

   Он сидел в обшарпанном высоком кресле и в полном одиночестве. Подогнув под себя одну ногу и облокотившись на нее рукой, задумчиво крутил в пальцах овальный золотой медальон. И смотрел на огонь. Пламя его всполохами играло в темных глазах мужчины, придавая им сходство с длинными-длинными тоннелями, в конце которых путника ждет долгожданное тепло и...

   - Госпожа... - мужчина, вдруг, вздрогнул, и ей в тот же миг показалось, уперся взглядом прямо в нее, - госпожа, - вновь заскулил бес, дернув девушку за руку. - Нам пора. Тропка тает, - и потянул ее к лестнице.

   В комнатке с убогой мебелью и узким занавешенным окном кроме спящего смуглого "источника" больше никого не было и не тратя время на ненужные меры предосторожности она подошла к кровати вплотную. Застыла, вытянув руку вперед, едва шевеля тонкими пальцами, будто стряхивая с них несуществующую пыль, а потом открыла глаза, проявляясь в обозримости. Только на этот раз - крепкой девахой с ежиком коротких, совершенно белых волос и татуировкой на бедре - драконом, извергающим пламя. Красивый рисунок. Да и "избранница" у источника тоже, видно, не промах. Деваха сначала присела на краешек смятой постели, а потом, решившись, наконец, криво усмехнулась и хлопнула мужчину по вздымающемуся от храпа животу:

   - Долго ли мне тебя ждать?

   - Шарка? - продрал тот узкие глаза и через мгновение уже сидел перед расплывшейся довольно подругой сердца. - Так ты ж в Тайриле осталась?

   - В Тайриле?.. Ну, если ты и дальше будешь на меня просто пялиться, я, пожалуй, прямо сейчас обратно и отчалю... в Тайриль... Или?..

   - Шарка. Любимая... Да что же это я?..

   Через четверть часа все было покончено и пальцы "любимой" вновь сложились, как надо, выплетая на груди мужчины сложный узор знака. И сам он откинулся на подушку, до самого утра забывшись, нет, не во сне. Хотя, и после сна тоже можно встать и с разламывающейся на части головой и с ноющей болью во всех частях тела. Да и с провалом в памяти тоже можно встать после сна. А дриада вновь испарилась, шагнув прямо из пустынного проулка Букоши в заметно поредевший туман. Чтобы вынырнуть из него уже в нужном месте. Совершенно другом.

   И вокруг сейчас был лес. Охранный. Бесенок дальше не двинулся. Лишь холодные пальцы ее отпустил, застыв терпеливо в ожидании у расщепленного молнией дуба. Потому что спешить больше надобности не было. По крайней мере, ему. Дриада же, обогнув высокий частокол местного капища, неслышно заскользила дальше, на небольшую лесную проплешину. Туда, где, из еще молодой июньской травы высился, похожий на горку из толстых каменных блинов валун. Ее жертвенный алтарь - кобь-камень. И вновь пальцы сложились узором, а потом припали к холодной поверхности, отдавая ей всю чужую ворованную силу, выплеснутую в самый счастливый человеческий миг, и еще в придачу свою, неприглядную, постыдную. До донышка, чтобы оставить себе лишь надежду не возвращаться сюда никогда.

   А после она с разбега нырнула в озеро. И скользила там гибкой рыбиной, покуда хватило воздуха, смывая с себя, облаченной еще недавно в чужую личину, чужие же руки и губы. Хотя свои поцелуи тому, смуглому, не оставила. Ведь, дриады не целуются без любви... И выбралась, уже на пределе сил на срединный озерный остров, состоящий тоже из огромного камня, но, совсем другого - родного. Тишок пристроился рядом. Его любимое занятие - заплетать из мокрых спутавшихся волос дриады косицы. А она так и лежала, на спине, раскинув в стороны руки и глядя на звезды. А потом ей, вдруг, захотелось плакать. Обычно, она сдерживала себя, но сегодня... после этих глаз-тоннелей, ведущих к душевному теплу...

   - Госпожа?..

   - Да?

   - Почему ты меня не просишь?

   - Тишок-Тишок, расскажи мне...

   - ... стишок?.. Почему ты плачешь?

   - Не знаю... Это глупо. Ведь, утром я вряд ли уже что-то отчетливо вспомню...

   Это было действительно, глупо. Потому что было платой. Платой за, хоть временный, но, покой. Потому что, когда три года назад начались ее ночные кошмары, и она неделю металась между жизнью и смертью, то мечтала лишь об этом - хоть недолгом, но, покое. А потом мудрый волхв ей помог, сжалился над богопротивной дриадой. Научил, как его обрести и что отдавать при этом взамен, беря у чужих мужиков, этих источников грязи, изгадившей ее душу и тело когда-то, их собственную силу. Это было и избавлением и лечением и справедливой местью одновременно... Так почему же сейчас ей так хочется плакать?..

   Утро в мою светелку вошло вместе с Адоной. Потому как, первое, что я увидела, открыв глаза, была именно она, вся в пятнышках рассыпанного узорами занавески света, которые копошились в забранных узлом, медовых волосах дриады и играли на ее лице. "В общем, хорошее утро", - сделала я вывод и, сладко потягиваясь, села. А потом мне на лоб съехала тугая, как льняной шпагат, косица...

   - О-ой... Тишок, - и, хмыкнув, отбросила ее обратно. - Новая работа - распутывать теперь. А знаешь, что?.. Надоели мне эти кренделя на ушах. Который год все с ними... Ну, не который, а уж год, так точно. Может, по-иному сподобимся? - и, дождавшись утвердительного кивка от Адоны, чмокнула ее в щеку, а потом поскакала, придерживая длинный подол рубашки, по ступеням вниз. - Доброго здоровья, батюшка Угост!

   - И ты чтоб, не хворала. Зрю, бодра с утра, значит, в упряжь пора, - да, у нашего грозного волхва, иногда, стишки не хуже бесовских выходят, когда у него настроение соответствующее. - Вспоможение мне твое требуется, чадо, - а вот такое заявление уже ко многому обязывает, потому, как крайне редко оное звучит. - Послание будем слагать... душевное, ответное, - пригладил он свои длинные седые пряди и многозначительно расплылся, вставая со стула.

   - А-а. Понятно...

   Послания эти, "душевные", да ответы на них, носиться стали между весью Купавной и столичным Куполградом лет пять тому назад. И если поначалу вызывали у меня недоумение, как у неизменного их писца (батюшка Угост снисходить от своих рун до общего алфавита категорически отказывался), то со временем я привыкла. И даже втянулась в процесс, позволяя себе одиночные высказывания, хотя давно уже поняла для себя главное - здесь вопрос глубоко принципиальный. И тот, кто плюнет на это дело первым, тот и "проиграл". А позволить себе такое наш волхв никак не мог, потому что адресатом его был ни кто иной, как самый настоящий идейный супротивник - столичный католический чин...