Я закивала: конечно-конечно, все понятно.

– Но ведь администратор записала адрес. Вдруг пришлет счет из мотеля или еще что?

– С какой стати? Я всегда расплачиваюсь за номер наличными.

Тебе, наверное, легче: прежде чем уйти, ты исполняешь непременный ритуал, своего рода церемонию, отделяющую нашу с тобой жизнь от той, другой твоей жизни. Но и у меня есть свой обряд. Ночь после свидания с тобой я всегда провожу в мотеле (хотя тебя уверяю, что остаюсь там лишь изредка), а наутро бодро шагаю мимо стойки «Трэвелтел», притормаживая, только чтобы улыбнуться администраторше. И по-моему, выглядит это излишне непринужденно, чересчур живо, легко и потому наигранно.

– Никто мне отсюда никаких бумаг на дом не пришлет, – сказал ты. – И в любом случае, Джульетта не открывает даже собственную почту, не говоря уж о моей.

Я заметила, как дрогнули у тебя губы, как в уголках рта обозначились складки. Обычное явление, когда ты упоминаешь Джульетту. Между прочим, я и о ней собираю малейшие доступные мне детали. И рада бы этого не делать, да не выходит. Большинство сведений о твоей жене можно охарактеризовать как «не говоря уж о…». Она не знает, как включить компьютер, не говоря уж о том, чтобы зайти в Интернет. Она никогда не отвечает на телефонные звонки, не говоря уж о том, чтобы позвонить куда-нибудь самой.

Сколько раз меня так и подмывало сказать, что Джульетта твоя – чудила каких поискать, но всякий раз я прикусывала язык. Не хочу зубоскалить только потому, что завидую ей черной завистью.

Ты поцеловал меня, прежде чем продолжить:

– Обещай, что никогда не придешь ко мне домой и не позвонишь. Если Джульетта увидит тебя, если узнает о нас… Это ее разрушит.

Обожаю твой лексикон. Ты говоришь так поэтично, возвышенно – не то что я. Из меня же вечно сыплются всякие ерундовые подробности. Ты смотрел куда-то в пространство с таким мечтательным выражением, что я невольно оглянулась, почти надеясь увидеть за спиной серо-багряную горную гряду в дымке тумана. Разумеется, никаких гор с белоснежными шапками, всего лишь электрочайник в грязных потеках, с крупной надписью «Трэвелтел» на боку, тот самый древний монстр, благодаря которому наш кофе или чай всегда приправлены чешуйками накипи.

Куда ты смотрел? Что видел, устремив взгляд мимо меня?

На языке крутилось столько вопросов. К примеру – что значит «это ее разрушит»? Джульетта рухнет на пол, забьется в рыданиях, примется заламывать руки? Лишится памяти или рассудка? Впадет в неистовство? «Разрушение» ведь разным бывает, а я, сколько ни пыталась, никак не могу вычислить – ты жены боишься или за жену? Но я не стала тебя прерывать – по твоему серьезному тону догадалась, что ты еще не все сказал.

– Да и не в этом дело, – пробормотал ты, скручивая в жгут угол покрывала. – Мне сама мысль невыносима, что ты ее увидишь.

– Почему?

Уж по этому поводу ты точно мог бы не переживать, но я опять промолчала, чтобы не показаться бестактной. Неужели ты решил, что я умираю от любопытства и на все готова, лишь бы поглядеть на твою благоверную? Да меня, представь, и сейчас дрожь пробирает при мысли, что я увижу Джульетту. Я бы предпочла даже не знать, как ее зовут. Пусть бы она безымянной и оставалась, в идеале – почти нереальной. И ревность меньше грызла бы, если б для себя я звала твою жену «она». Но согласись, сказать тебе об этом при знакомстве я никак не могла. Воображаю, как это прозвучало бы. «Вы только не произносите имени жены, потому как я, похоже, влюбилась в вас и не желаю ничего слышать про вашу супругу!»

Вряд ли ты можешь представить, с какой тоской вот уже год я каждую ночь укладываюсь спать, зная, что в эту самую минуту Джульетта лежит в постели вместе с моимРобертом. Лицо у меня сводит судорогой и желудок стягивает в узел вовсе не потому, что она спит рядом с тобой, а потому, что принимает это как должное, как нечто само собой разумеющееся. Нет, я не истязаю себя воображаемыми сценами ваших поцелуев или супружеского секса. Наоборот, в мыслях я вижу, как, устроившись на своей половине кровати, Джульетта читает какую-нибудь нудятину вроде сплетен о разводе принца Эндрю и Ферджи или руководства для садоводов-любителей. Когда ты заходишь в спальню, она даже не отрывает глаз от книжки. Не смотрит на тебя, пока ты раздеваешься и ложишься в кровать. А вот любопытно – ты в пижаме спишь? Как-то не верится. Не могу представить тебя в пижаме. Впрочем, Джульетта этого в любом случае не замечает. Привыкла за годы брака. Для нее впереди всего лишь очередная долгая, ничем не примечательная ночь. Ей нечего тебе сказать; советы по уходу за кактусами, а тем более частная жизнь королевских особ куда увлекательнее общения с тобой. Чувствуя, что веки тяжелеют, она роняет книгу на пол и поворачивается на бок, спиной к тебе. Молча. Без поцелуя, без всяких там «Спокойной ночи, дорогой».

Ах, как я мечтаю о праве принимать тебя за должное! Пусть даже я ни за что в жизни не воспользовалась бы этим правом.

– А почему, Роберт, ты не хочешь, чтоб я ее увидела? – Я не стала бы расспрашивать, но у тебя было такое лицо… такое озабоченное, словно какая-то мысль изводила, – брови сдвинуты, нижняя челюсть выпячена. – Разве с ней… что-нибудь не так?

Кто другой выразился бы иначе: «Разве тебе за нее стыдно?» Но за последние три года я ни разу не смогла заставить себя произнести слово «стыдно». Почему? Ты не поймешь. Я ведь тоже кое о чем умолчала. Кое-что и я предпочитаю держать в тайне.

– Джульетте жилось нелегко, – отозвался ты таким тоном, будто защищал жену. Будто я ее оскорбила. – Мне хочется, чтобы ты всегда представляла меня таким, каким я бываю с тобой, Наоми, а не рядом с Джульеттой в нашем с ней доме. Черт бы побрал этот дом. Ненавижу его. Как только мы поженимся, Наоми, я подыщу другой.

Помню, после этих твоих слов я хихикнула, потому что на днях посмотрела фильм, где молодожен демонстрирует своей избраннице жилье, которое сам спроектировал и построил. Огромный, красивый дом, обвязанный гигантским красным бантом. Юный муж отнимает ладони от глаз супруги с возгласом: «Сюрприз!» – а та закатывает истерику – дескать, как он посмел с ней не посоветоваться, а поставил перед фактом.

Лично я обожаю, когда ты принимаешь решения за меня. Меня ни капельки не раздражало бы твое собственническое чувство по отношению ко мне. Я хочу всего того, чего хочешь ты. Исключая Джульетту. Правда, ты говоришь, что давно не хочешь ее, но не готов расстаться. «Речь не о „если“, речь о „когда“, – повторяешь ты. – Просто еще рано». Не очень понятно, но раз так нужно тебе, я соглашаюсь.

Я погладила тебя по руке. Я не умею – буквально физически не в состоянии – прикасаться к тебе без полуобморочной дрожи и в тот день почувствовала себя виноватой: что ж такое, даже во время серьезного разговора ни о чем не могу думать, кроме как о сексе.

– Буду держаться подальше от вашего дома, – пообещала я, зная эту твою черту: тебе необходимо все держать под контролем, ты не выносишь, когда что-то ускользает от тебя. Если мы поженимся… когдамы поженимся, я буду дразнить тебя контролеманом, а ты будешь смеяться в ответ. – Клянусь, – добавила я, выбросив вверх ладонь, – слово скаута! Рядом с вашим домом меня близко не будет.

И тем не менее вот она я – сижу в машине напротив твоего дома. Но скажи мне, скажи, какой у меня выбор? Если ты там – извинюсь и объясню, что умирала от тревоги. Уверена, ты простишь. Да и неважно, простишь или нет, если только ты дома. Я буду знать главное: с тобой все хорошо. Ведь три дня прошло, Роберт. Три дня. И я схожу с ума от беспокойства.

Первое, что я увидела, свернув на вашу улицу, – твой красный грузовичок, припаркованный в самом конце, там, где асфальтовая дорога сужается и переходит в грунтовку. Едва я прочла твое имя на фургоне, грудь у меня стеснило, словно весь воздух разом выкачали. (Ах да, прости! Ты не любишь, когда я называю твой грузовичок фургоном, а я то и дело ошибаюсь.) Большие черные буквы на красном боку: РОБЕРТ ХЕЙВОРТ.