– Значит, они со свекровью близко сошлись?

Саймон решил не обижаться на реплику Брайони.

– Не знаю, подходит ли это слово, но Элис перед ней благоговела. Придя сюда работать, она цитировала чертову старуху без передышки. У Вивьен найдется изречение или правило на все случаи жизни. Все это смахивало на какое-то вероучение. Думаю, Элис подкупала четкость этих правил.

– И какого рода правила?

– Ой, не знаю. Ну вот, например: никогда не покупай ковер, если он не из стопроцентной шерсти. Еще Элис поучала меня, когда я присматривала себе дом. Или – не ездить на белой машине. Ценнейшие жизненные девизы, не находите? – съязвила Брайони.

– А почему нельзя ездить на белой?

– Бог ее знает, – пожала плечами Брайони.

– К счастью, со временем цитаты закончились, не то мне пришлось бы ее придушить. А можно спросить: какова вероятность, что вы найдете Флоренс и Элис живыми и здоровыми?

– Я приложу все силы, – заверил Саймон. – А их у меня больше, чем у многих. Ничего другого пока не могу вам обещать, к сожалению.

Брайони улыбнулась:

– А слабостей у вас тоже больше? Или, наоборот, нет?

Классический вопрос психотерапевта, если Саймон хоть что-то в этом понимает. Ни в коем случае нельзя отвечать.

– Вы бы хотели поближе подружиться с Элис? – спросил он, пытаясь понять, не ревнует ли Брайони подругу. Не потому ли ее бесит влияние Вивьен, что она сама хотела бы помыкать Элис? Может, у Элис навалом свободного времени, но она прикрывалась свекровью, чтобы отделаться от навязчивой компании? Вполне вероятно, что она тоже быстро уставала от Брайони.

– Нет, меня вполне устраивали наши отношения, но я не могу спокойно смотреть, как люди теряют голову, – тем более умные люди. Элис нужно было не потакать Вивьен, а объяснить, что у нее есть собственная жизнь!

Саймон ухватился за это запальчивое признание.

– Вы ей это говорили?

«Интересно, каково проходить психотерапию у столь категоричной особы», – подумал он.

– Нет. Понимаете, Элис – не тот человек, с которым можно так напрямую. Она всегда… держит дистанцию.

«Это мне в ней и нравится», – сказал про себя Саймон. Правда, «нравится» – слишком уж слабое слово в данном случае.

– Она довольно замкнутая. За пару месяцев до ухода в декрет ее что-то явно угнетало. Может, конечно, просто нервы перед родами. Но почему-то…

– Что?

Саймон записывал в блокноте.

– Я думаю, дело не только в этом. Точнее, я уверена. В нашу последнюю встречу она собиралась мне что-то рассказать.

Брайони Моррис невесело усмехнулась.

– Я иногда неплохо читаю мысли. Например, знаю, что вы недоумеваете: как такая грымза может работать целителем душ? Угадала?

– Я полагал, что профессии подобного рода требуют от человека терпимости, – согласился Саймон, подчеркнув последнее слово.

Как ты можешь служить добру, если готов все стерпеть? Саймон ненавидел безмозглую жалость, которой торгует большинство знахарей, заявляющих, что все люди заслуживают одинакового сочувствия и понимания. Какая чушь! Никто и никогда не поколеблет его убеждения, что жизнь – это ежедневная и ежечасная битва между силами добра и зла.

Ответ Брайони удивил его.

– Весь этот упор на позитив и терпимость в альтернативной медицине – полнейшая чепуха. У каждого есть негативные эмоции и, наряду с любимыми людьми, есть ненавистные. Мы никогда эмоционально не раскрепостимся, если будем закрывать глаза на то, что в мире существует не только добро, но и зло. Лично я люблю вестерны. Мне нравится, когда Джон Уэйн [18]мочит всяких гадов.

Саймон улыбнулся:

– Мне тоже.

– Ну вот, а Элис плевалась бы. Вообще-то если ее в чем и следует упрекнуть, так это в наивности. Она добрая и великодушная, видит в людях только хорошее.

– Даже в Вивьен?

– Если откровенно, я имела в виду ее мужа Дэвида. Элис все время старалась представить его этаким интеллектуалом, но, по-моему, свет там горит, но дома никого.

– То есть?

– Сколько бы ты ни общался с такими, как он, их нельзя узнать лучше. Я не раз встречала людей подобного типа, по работе и в жизни. Иногда это защитный механизм – человек боится подпускать к себе слишком близко и прячется за стеной, которую не пробить. Но иногда это просто абсолютно пустые люди. Не знаю, какой случай у Дэвида, но уж точно не вижу ничего общего между этим человеком и тем, о ком рассказывает Элис. Ну совсем ничего. – Брайони пожала плечами. – Порой мне казалось, что есть два Дэвида Фэнкорта и они незаметно меняются местами.

Саймон в изумлении поднял глаза.

– Что? Я что-то не то сказала?

Саймон покачал головой.

Брайони потеребила рыжий локон.

– Вы сообщите мне, когда у вас появятся какие-нибудь новости?

– Конечно, – заверил ее Саймон.

– Все думаю про бедную крошку Флоренс. Вы считаете…

Она не могла подобрать слов. Наверное, и сама не знала, о чем спросить, просто старалась поддержать разговор.

Саймон поблагодарил ее и откланялся. Два Дэвида Фэнкорта – и два младенца. Что бы там ни говорила Чарли, его теперь ничто не остановит, и при первой же возможности он поднимет и прошерстит дело Крайер.

Телефон звонит во время обеда, и все мы страшно благодарны звонку. Снова можно дышать и двигаться. Вивьен отправляется в холл. Мы с Дэвидом оборачиваемся в сторону телефона – нам не терпится услышать новость.

– Да… Да… – отрывисто отвечает Вивьен. – Пятница? Но… Я надеялась, вы сумеете пристроить нас пораньше. У нас срочное дело, я, кажется, объясняла. Я готова заплатить больше, если вы сможете заняться нами немедленно. Сегодня или завтра.

Все утро Вивьен обзванивала клиники. Может быть, мне следовало взять эти хлопоты на себя, но сейчас поддержка свекрови нужна как никогда, а значит, не следует лишний раз посягать на авторитет Вивьен. Интересно, понимает ли она, как отчаянно я нуждаюсь в ее солидарности?

– Хорошо. Я вижу, что выбора вы мне не оставили, – холодно говорит в трубку Вивьен.

Я зажмуриваю глаза. Пятница – еще без малого неделя. Не знаю, как дотерплю. Открываю глаза, и передо мной на столе крутится кусок лимонного пирога: ядовито-желтая «пастушья запеканка» и застывшая белая пена безе.

Я не осилила и половины из-за спазма в горле, и я поняла, что лучше не рисковать.

Дэвид доел все подчистую, и Вивьен это удивило. Он торопливо подбирал еду с тарелки и закидывал в рот, словно показывая, как ему не терпится покончить с тягостной трапезой. За столом мы с ним ни разу не взглянули друг на друга.

Вивьен стоит в дверях, сложив руки на груди.

– В пятницу утром. В девять, – апатично сообщает она. – И еще два дня ждать результат.

– Где? – спрашиваю я.

– Больница «Даффилд» в Рондсли.

– Мне не нужны никакие результаты, – сердито бубнит Дэвид.

– Одному из вас придется многое объяснить, – говорит Вивьен. – Почему бы не признаться во всем прямо сейчас и избавить всех от этой кошмарной недели ожидания?

Она смотрит на Дэвида, потом – на меня.

Повисает молчание.

– Фотографии Флоренс в моем аппарате исчезли еще до того, как я улетела во Флориду. Значит, их стерли еще в больнице, потому что прямо оттуда я поехала в аэропорт. Тот, кто это сделал, был в курсе всего.

В больнице были Мэнди и ее дружок. Но Вивьен не сразу отправилась на самолет, по дороге она заехала в «Уотерфронт» – там у Феликса была тренировка по плаванию. Но напомнить ей об этом я не решаюсь. Какой смысл? Она ошиблась в мелких деталях, но само по себе это не доказывает, что я говорю правду и рассуждаю так же здраво, как Вивьен.

Интересно, где находился фотоаппарат, пока Вивьен была в «Уотерфронте»? Она носила его все время при себе в сумочке или для надежности заперла в шкафчике? Я знаю, что ключ от шкафчика всегда лежит у администратора, и, кроме того, должен быть дубликат. Теоретически любой служащий может влезть в шкафчик и взять камеру. Но я так же хорошо знаю, что скажет Вивьен: персонал «Уотерфронта» ее боготворит, им и в голову не придет копаться в ее вещах. Да и кто в клубе может быть хоть как-то связан с похищением Флоренс? Это немыслимо.