А куда там рано? Все ровесницы Лии замужем давно, детишек растят... А сестра красоты своей будто и не замечает вовсе. Вот и теперь улыбается Бранше, а тот и млеет. Благо, что толстяк на горшках помешанный, а то пришлось бы гостя на сеновал выпроваживать...

    Рэми вновь вздохнул. Знал он таких "одержимых". Салам тоже за лошадями ходит, будто те людей лучше. Часами в конюшне сидит... Добро это, когда свое дело любишь.

    Рэми не любил. Хоть и неплохо ему в лесу было, а душа требовала чего-то большего. Может такого блеска в глазах, как у Бранше, когда тот о еде говорит? А вместо этого уже шесть лет торчит Рэми в проклятом лесу... И даже шанса нет, что когда-нибудь он выберется из приграничья.

    Тем временем гость поел, и сияющая Лия живо потащила Бранше в кладовую, хвастаться заготовками. А их у девушки, несмотря на середину лета, набралось немало... Бранше был не против: когда Рэми заглянул в кладовую, гость и Лия как раз взахлеб спорили, как правильно солить капусту.

    Рэми улыбнулся, украдкой стащил со стоящего у дверей ящика яблоко, и незаметно ушел в свою комнату, хрустя по дороге сочным плодом. Здесь и нашла его мать.

    - Отнесешь прачке? - спросила Рид, подавая кувшинчик с теплым зельем. - Знаю, что темно... но пса возьмешь, да и недалеко тут, а она может до утра не дотянуть...

    - Мама, почему они не зовут виссавийцев? - спросил Рэми, накидывая на плечи плащ.

    - Ребенка она своего извела, - ответила Рид после некоторой паузы, и в голосе матери Рэми почувствовал знакомое презрение. Не к девушке, к виссавийцам-целителям.

    Рэми никогда не понимал виссавийцев, жителей соседней страны. Всем они были хороши: исцеляли, ничего не прося взамен, являлись по первому зову, но в то же время были какие-то странные... Кутались в зеленые тряпки, оставляя открытыми только глаза, будто скрывали что-то. И глаза у них были необычные. Черные, с огромной радужной оболочкой, почти лишенные белка... и холодные. Как можно быть холодным и исцелять?

    - Виссавиец лечить отказался. Сказал, боги покарали. Может и так, но... я не могу ее оставить...

    - И я не могу, - ответил Рэми, забирая у матери кувшинчик. - Отнесу. Только гость у нас. Нога у него... хромает. Но чужой все же...

    - Не бойся. Бранше может быть кем угодно, - мать сделала паузу, и Рэми насторожился. Что это еще за "кто угодно?" - но в дом наш пришел с добрыми намерениями. Я и гостем займусь, и ногой его, - усмехнулась Рид, провожая сына до дверей. - Не задерживайся... Иди... И будь осторожен. Носишь амулет?

    - Ношу, мама, - еще более насторожился Рэми.

    Он не сильно-то понимал любви матери к всевозможным амулетам, но тем не менее небольшого мешочка с шеи никогда не снимал. В мешочке том была прядь коричнево-красных волос с таинственно поблескивающими искорками... Кому принадлежала та прядь - Рэми не знал. Но мать не любила отвечать на вопросы ни о своих амулетах, ни о травах, ни о странных снах, посещавших изредка Рэми.

    И это странное имя, один звук которого заставил как-то мать побледнеть. Ар... кто такой Ар?

    Рэми оборвал фразу на полуслове и подошел к окну. Так и есть, у них гости. На счастье Бранше, в дом пришелец входить не спешил, топтался на крыльце, поглядывая в сторону окон.

    Бранше отпрянул от вышитых по краям занавесок, прошептав:

    - Дозорный.

    - Дозорный, - мрачно подтвердил Рэми. - Чего ты дрожишь-то? Он ко мне пришел, а не к тебе. А о тебе давно и дозор, и деревенские знают. Они думают, что ты - дальний родственник, оттого и трогать тебя не будут.

    - Как уж и благодарить тебя за твою доброту? - выдавил из себя Бранше.

    - Пока просто не делай глупостей, этого вполне хватит, - ответил Рэми. - И не шарахайся при виде каждого встречного. Это, знаешь ли, настораживает. А мы ведь не хотим к тебе привлекать лишнего внимания, не так ли?

    Судя по виду Бранше, тот вполне был согласен. Рэми, посмотрев еще раз на гостя, схватил со скамьи тяжелый плащ и вышел на улицу, роняя на ходу:

    - Оставайся здесь.

    Присланный дозорный оказался рослым детиной, что пришел в пограничный отряд совсем недавно, прошлой осенью. Жерл предостерег своих людей, чтобы те при новеньком особо не болтали, потому как присылать нового воина в отряд, когда его не просили, это странно.

    Значит, была на то какая-то причина. А причиной у городского начальства могло быть только одно - кто-то что-то до начальства донес, и это что-то решили проверить.

    Рэми, как и старшой, чувствовал в Занкле некий подвох. Но время шло, воин из чужого постепенно стал своим, и дозорные, вздохнув с облегчением, все же ему поверили. Все, кроме старшого. Тот посматривал на Занкла косо, успехам нового не радовался, и обаянию не поддавался. А обаянием Занкла наделили сами боги: дозорный, вроде, ничего и не делал, но нравился всем.

    Рэми Занкл жаловал. Понапрасну не цеплялся, в лесу при встрече помогал. Своим происхождением перед рожанином не кичился и работы не боялся. Вместе они завалы на дорогах разгребали, вместе убирали упавшие на тракт деревья, вместе выслеживали озверевших прошлой зимой волков. И стали бы друзьями... если б не происхождение Рэми.

    Рэми был рожанином, а Занкл - арханом. И не пристало высокорожденному магу дружить c каким-то лесником.

    Сила, или магия, была чем-то, чем имели право обладать только арханы, чем-то, что Рэми не понимал до конца, но чего в глубине души побаивался. И с чем сталкивался напрямую всего два раза.

    В первый раз - шесть зим назад, ранней весной, во время посвящения. Снег тогда только сошел с полей, оставив влажную, грязевую пленку. Разбухали почки, угрожая взорваться зеленью, цвела у озера лоза, уходил под воду таявший лед.

    Воздух, чистый, вешний, будоражил душу, стряхивая с плеч тяжесть зимней спячки. На площади возле храма рода собралась вся деревня. Испуганной, серой стаей столпились рожане у тяжелых дверей пирамидального здания. Чуть поодаль наблюдали за церемонией скучающие дозорные.

    Рэми, быстро разделся и отдал одежду мрачной, почему-то бледной матери. Босой, в тонкой тунике до пят, вместе с тремя другими юношами встал на колени посреди площади. Дрожа то ли от холода, то ли от напряжения, не осмеливался он поднять головы, оторвать взгляда от грязно-коричневого песка.

    Чувствовал, как все более усиливался ветер, как стонали жалобно растущие по краям площади тополя. Доносился запах сжигаемой прошлогодней травы, смешиваясь со сладким ароматом цветущей вербы. Заскрипел песок под чьими-то ногами, и усталый, раздраженный голос приказал:

    - На меня смотри!

    Один из коленопреклонных юношей шевельнулся, шумно втянул воздух, чуть слышно застонал.

    Рэми скосил глаза. Лен, бывший в шеренге посвященных первым, молодой, задиристый, и бесшабашно грубый, теперь был бледен как снег. Глаза его расширились от ужаса, по щеке, подобно слезе, сбежала капля пота, на запястьях вспыхнула желтым татуировка рода.

    В сторону проводившего посвящение архана Рэми посмотреть так и не решился. Вновь перевел взгляд на песок перед собой и с трудом унял охватившую его дрожь.

    Ветер вдруг утих. Воцарилась между порывами тишина. И в этой тишине раздался тихий вздох облегчения. Стрелой ударила в грудь сила заклятия, задрожали в воздухе слова клятвы (голос не слушался Лена, предательски дрожал), и вновь заскрипел песок под ногами архана:

    - Смотри на меня!

    Второй раз прошла церемония, второй раз мальчик на глазах у всей деревни стал мужчиной, затем третий, и, наконец, архан остановился перед Рэми.

    А Рэми задрожал уже не от напряжения, от страха. Помнил он, как чуть ли на коленях умолял старейшину позволить ему пройти посвящение, стать главой рода, получить возможность уйти из деревни, слезть с шеи совета и, воспользовавшись приглашением Жерла, найти себе работу. Так просто казалось это тогда, и так сложно - теперь.