Лепра с отвращением допил пресное пиво. Надо придумать себе извинение, и все. Не так-то просто. Вот бы жить в полной гармонии с самим собой, как Ева. Видеть себя насквозь, не искать себе прощения. Этакая монолитная глыба. Подле Евы он не казался себе сильным и отважным. И теперь уж пора признаться: он нуждался в ней. Но при условии, что он будет бороться, не уступит ни Мелио, ни Флоранс – никому. Если она сдастся, он тоже даст себе волю. Но до какой степени?

Он бросил на тарелку мелочь и медленно пошел по бульвару, разглядывая проходящих женщин. В его голове крутился один и тот же вопрос: кто? Он отмахивался от него, как от надоевшей мухи. Кто послал пластинки? Никто… Сам Фожер попросил какого-нибудь приятеля… Какая разница! Стоял тихий теплый вечер. В сером воздухе мигавшие фонари казались ночниками. Это потрясающие минуты, их надо впитывать, слушать, как угасающую мелодию. Фожер сумел бы это выразить… Фожер… К черту Фожера!

Лепра дошел до Елисейских полей и направился навстречу заходящему солнцу. Все здесь кричало об успехе, деньгах, легкой жизни. Мимо пешеходов неслышно скользили американские автомобили. Сверкали афиши кинотеатров. На оградах сияли большими буквами знаменитые имена: Брайловский, Рубинштейн, Итурби… Лепра с какой-то яростью запрокинул голову, отдаваясь этим огням. Ему необходима была Ева, как необходимо было счастье, могущество, безопасность. Он страстно желал быть каким-нибудь из этих мужчин, которые выходили из «бьюиков» и «паккардов». И так же пламенно жаждал он этих женщин, этих идолов, высокомерных и недоступных.

Ева ждала его. На ней был светлый жакет и плиссированное простенькое платье; но она была восхитительней всех, любой девушки. Лепра протянул к ней руки.

– Ева, ей-богу, ты так хороша сегодня! – воскликнул он. – Я тебя уже видел красивой, элегантной, словом, принцессой. Но пастушкой – никогда!

– Ты спятил, – сказала она. – Пастушке скоро пятьдесят!

Она провела ему по лицу кончиком пальца.

– Ты-то молодой, сотри эти морщинки. Переживаешь, что ли?

Он сжал ее руки.

– Переживаю. Мне не нравится вся эта история.

– Хватит об этом. Сейчас возьмем такси и проведем вечер где-нибудь за городом. Идет?

Она вдыхала сумеречный воздух, она была похожа на дикого зверя, уверенного в своей силе, зверя, который рад чувству голода. Она уже не думала ни о Мелио, ни о Флоранс. В ее зеленых глазах искрами сверкали огни реклам. Она шла рядом с Лепра, касаясь его ногой.

– Представь себе, что ты рабочий, и выходишь, ну, скажем, из типографии. А я – швея. Мы не берем такси, идем на автобус. Давай попробуем.

Они уже не в первый раз так развлекались. Но для Евы это было нечто большее, нежели просто игра. В ее исполнении это было похоже на бегство. Дай ей волю, она бы вечно пребывала в состоянии бегства, она любила воображать, как каждый день начинает новое существование. Часто она бросала Жану: «Мы уезжаем». Уезжали они недалеко. Иногда в Орли, и она вела его к летному полю смотреть, как взлетают огромные ворчащие четырехмоторные самолеты. Или в Обервиллье, где они бродили по кабакам. Иногда она вдруг везла его в Крийон, и они ужинали за маленьким столиком при свечах. Эти вылазки она называла феерией. Лепра без особой радости уступал ее фантазиям. В отличие от Евы, он не умел предаваться удовольствиям, погружаясь в них полностью. Он страдал даже от дорогих сердцу Евы контрастов. Он был по натуре своей слишком прилежен, усидчив. Но главное, он то и дело думал: «Не будь меня здесь, она была бы так же счастлива!» И поэтому приходил домой в дурном расположении духа.

Но сейчас он снова подчинился ей; она вела его от одного автобуса к другому, и вскоре они оказались в неведомом городе, неопрятном, заброшенном, но веселом. Служащие садились в машины, у женщин в руках были продуктовые сумки. Ева взяла Лепра под руку и погладила его по ладони. Может, это тоже входило в правила игры!

– Куда ты меня тащишь? – спросил он.

– В Венсенн. Там есть премилый отельчик, в двух шагах от леса.

Значит, она там уже бывала. Когда, интересно? С кем? Лепра вздохнул. Никогда ему не избавиться от этих тоскливых мыслей. Над деревьями показался зубчатый донжон. На улицах, вокруг кафе и у выходов из метро кипела жизнь. Ева вынула из сумки темные очки.

– Боишься, что тебя узнают?

– Нет, так лучше видно.

Они спустились. Лепра купил у цветочника розу и прикрепил ее Еве к жакету, она захлопала в ладоши и поцеловала его.

– Вот видишь, я веду себя совсем как мидинетка. Тебя это шокирует?

– По-моему, ты слегка наигрываешь.

– Это правда, – призналась Ева.

– Так в чем дело?

Она потянула его в глубь аллеи, тянувшейся вдоль старых крепостных стен. Стемнело. Вдалеке за деревьями Париж освещал небо гигантскими розовыми бликами.

– Мы должны были все рассказать Мелио, – сказала она. – Он наверняка заметил, что я не очень-то удивилась. Старый лис.

– Не мог же я сказать ему, что разбил пластинку.

– Мы уже втянулись в цепочку лжи, и одному Богу известно, куда она нас заведет. Вот что меня мучит. Впервые в жизни я оказываюсь в такой двусмысленной ситуации.

Лепра положил руку ей на плечо.

– Мы поступили неправильно?

– Не знаю, – прошептала Ева. – Иногда мне кажется, что мы должны были все рассказать.

– Мы растерялись.

– Мы, может, и сейчас еще не пришли в себя.

Они удалялись от освещенных улиц, медленно погружаясь во мрак стволов и ветвей. Ева правильно выбрала место – здесь они были вдалеке от Фожера, от Мелио и так близко друг к другу, что и думали об одном и том же. Лепра внезапно понял, почему Ева так неожиданно придумывала эти вылазки, всегда застигавшие его врасплох. Чтобы заставить его высказаться, открыться, рассказать все, что у него на душе, освободиться от душивших его сомнений. И он заговорил:

– Я убил его ради тебя. Сколько можно жить втроем? Это было унизительно для нас всех. Теперь мы с тобой должны защищаться. Возникают новые проблемы. Но мне кажется, я стал тебе ближе… Ева, пойми, пожалуйста, я хочу только одного: жить с тобой. Я буду делать все, что ты захочешь. Давать концерты, если ты так настаиваешь. Пожалуйста, ради тебя я запасусь честолюбием. Но подумай немножко и обо мне.

– Я только о тебе и думаю, Жанчик.

– Не так, как я бы хотел. Не вполне… как бы это сказать… не безраздельно… я обладаю твоим телом, да, но твои мысли… Понимаешь?

– В общем, ты хочешь нездешней страсти и страданий.

– Не смейся, я серьезно.

– Можно смеяться и быть серьезным, – сказала Ева, обняв его за талию. – Вот вам, пожалуйста, предел мечтаний всех влюбленных – держать в плену любимую женщину. А? Ты бы хотел меня породить заново. Чтобы я была твоей плотью, кровью и духом. Чтобы я восхищалась тобой. Уважала тебя. Чтобы я была живой похвалой тебе. Ты мой маленький. В молодости я тоже предавалась таким нелепым грезам.

– Это не так уж нелепо.

Они замолчали, потому что заметили вдруг парочку, почти невидимую на фоне деревьев. Ева обернулась и прыснула.

– Знаешь, в общем-то любовь – глуповатая штука. Особенно когда она становится обыденностью. Видишь, я не сержусь, что мне пришлось за тебя сражаться. У нас трудное будущее, но тем лучше.

– Ну-ну, – воспротивился Лепра, – это я за тебя сражаюсь.

– Давай разберемся, – не соглашалась Ева. – Разумеется, я отказала Мелио, чтобы ему досадить, это прежде всего. Но, кроме всего прочего, я просто не в состоянии петь его песню. Но есть и другое – я отказалась, думая о тебе. Я подумала, что мне представляется удобный случай сделать некоторую передышку и посвятить себя твоему успеху. Сам по себе он не приходит. Тут дело не столько в таланте, сколько в поддержке, в рекламе… И в то же время, если я уйду со сцены, я выбью из колеи всех этих Мелио, Брунштейнов и Маскере. Они же злятся, считают меня ничтожной певичкой. Это лучший способ защитить тебя.

– Я не смотрел на вещи с этой точки зрения, – признался Лепра.