Она остановилась перед гигантским магазином Мелио. В витрине перед пластинками стоял портрет Фожера, вокруг его властного лица порхали бесчисленные названия песен.

– Пошли, – сказал Лепра.

Она последовала за ним, но обернулась. Фожер по-прежнему смотрел на них из витрины, и Лепра пришлось снова повторить про себя все ту же фразу, которая, впрочем, уже не успокаивала его: «Это была законная самозащита». Иногда он верил в нее, иногда жестко говорил себе: «Ладно, я его убил. Теперь надо об этом забыть». Он был уверен, что забудет. Он слишком поглощен Евой. А может, Ева была поглощена Фожером? Надо было найти удобный момент, поговорить с ней как раньше, так же откровенно. После Ла Боля они почти не виделись, и Ева принадлежала скорее мертвому Фожеру, чем живому Лепра.

– Мелио думал, что я откажусь от своих контрактов. Не понимаю, что он тут химичит. По-моему, хочет протолкнуть малютку Брунштейн.

Лепра не ответил. Он шел рядом с Евой. Он хотел обнять ее, прижать к себе, толкнуть в какую-нибудь подворотню и нацеловаться с ней наконец вволю. Ему было наплевать на Мелио и на Флоранс, и на карьеру Евы, да и на свою собственную тоже. Он просто мальчик, который слишком много работал, страдал, нуждался и теперь хочет жить, просто жить! Препятствие исчезло. Нельзя терять ни минуты. Он остановил такси и назвал адрес Евы.

– Спасибо, – сказала она, – очень мило с твоей стороны, я уже изнемогаю от всех этих визитов.

Лепра придвинулся к ней и взял ее за руку.

– Не надо, – сказала она, – будь паинькой.

– Мне кажется, ты на меня сердишься.

– Я? Котик мой, с чего бы мне на тебя сердиться? Просто надо пережить этот период, вот и все. И потом, ведь я, и правда, не была Морису хорошей женой. Он был… невыносим, но любил меня по-своему.

Лепра прекрасно знал эту сторону характера Евы, то, что она называла «Севером». Эту женщину, живущую такой бурной жизнью, всегда потакавшую своим желаниям, женщину, которая так гордилась своей независимостью, могли уничтожить только угрызения совести. И не просто какие-нибудь банальные переживания. Она винила себя в том, что не была до конца самой собой, не смогла удивить человека, который ее любил.

– Я знаю, о чем ты сожалеешь, – сказал Лепра. – Теперь, когда он мертв, ты хотела бы стать его служанкой, да?

– Нет, не служанкой, – подругой. Почему между мужчиной и женщиной невозможна дружба? Я не могу правильно выразить, но очень хорошо ощущаю это.

– Мы с тобой друзья.

– Ты еще слишком молод, Жанчик.

– Прошу тебя, – проворчал Лепра. – Говоришь обо мне, как о собачонке. Цацкаешься с ней, а потом…

Ее рука в тонкой черной перчатке легла ему на губы.

– Смотрите пожалуйста, он злится!

Лепра резко отстранился.

– Все, хватит. Ты хоть иногда пытаешься встать на мое место? Ты догадываешься, как я живу после той субботы? И в тот момент, когда я так нуждаюсь в тебе, ты…

Он уже заикался, с яростью сознавая, что его лицо искажается от волнения. Ева терпеть не могла эти взрывы, проявления слабости. Она любила людей бесстрастных, тех, кто улыбается перед дулом ружья. Когда он хотел позлить ее, он говорил: «Ты героиня в поисках амплуа». Но он-то знал, что она обожает залечивать раны, которые сама же нанесла. Поэтому он сдержался.

– Ева, милая, прости… Ты права. Но я так нуждаюсь в тебе. Я все время думаю о том, что произошло. Мне кажется, ты стала какая-то другая.

– Замолчи, нас могут увидеть.

– Ответь мне, что изменилось?

Она рассмеялась, запрокинув голову, и тут же снова стала прежней кокеткой, такой желанной в своем трауре, и Лепра понял, что она снова принадлежит ему. Он увидел в ее глазах влажный отблеск любви. Он сжал ей запястье и большим пальцем провел по ладони под перчаткой.

– Ева…

Он иногда, неожиданно для самого себя, начинал говорить чужим хриплым голосом, но Ева знала этот голос и впитывала его всей кожей, как обжигающие лучи.

– Ева… я люблю тебе еще больше. Теперь я могу в этом признаться. Нас уже ничто не разделяет. Мы же не хотели того, что случилось. Мы не виноваты ни в чем. Понимаешь?

– Ну конечно, Жанчик.

Он нагнулся к ней и, прильнув губами к любимой ложбинке за ухом, куда она всегда брызгала духами, прежде чем раздеться, горячо прошептал:

– Можно, я пойду с тобой?

Такси замедлило ход. Лепра начал шарить в карманах в поисках мелочи, расплатился и быстро обошел машину, чтобы открыть дверцу. Он хотел внести ее в дом на руках. Он был страшно горд, что показал себя таким властным..

Она-то думала, что он слабак, а он оказался сильнее ее. Благодаря своей красоте, таланту. Кроме того, еще и потому, что он прекрасно умел быть именно таким мужчиной, какого она хотела видеть рядом с собой. Он был чувствительным, открытым, легким. Играл он виртуозно, привык вызывать интерес, а потом и полное восхищение публики, но только Ева была его настоящей публикой. Она придумала себе ностальгического, страстного, великодушного Лепра. Она была не прочь, чтобы жизнь походила на книгу.

Лифт остановился на четвертом этаже.

– В квартире пусто, – сказала Ева. – Старушка Жанна ушла на пенсию.

Она впустила его и, не успев еще захлопнуть дверь, очутилась в его объятиях. Они долго стояли в передней, раскачиваясь словно на ветру. Шапочка Евы упала на пол, она наступила на нее, не замечая. Лепра, освобождаясь от себя самого, снова, в который раз, познавал доброту, нежность, забвение.

– Пойдем, – прошептал он.

Она, растерявшись, задыхаясь, позволила ему увести себя за руку. В гостиной перед роялем Фожера она начала слабо сопротивляться.

– Жан… нехорошо… Не здесь…

Но он уже расстегивал ей кофточку. В дверь позвонили.

Замерев, они внезапно увидели лица друг друга, полные желания. Оба разжали объятия, прислушались.

– Не ходи, – попросил Лепра.

– Это почта, – прошептала Ева. – Консьержка, наверное, нас заметила.

Она медленно пошла к двери, смотрясь в каждое зеркало, поправляла прическу, одергивала юбку. Лепра вздохнул, закурил. Теперь ему оставалось только уйти. На мольберте стоял портрет Фожера кисти Ван Донгена. Лепра повернулся к нему спиной, но и на рояле красовалась фотография Фожера. Лепра принялся нервно ходить взад-вперед по гостиной. Что она там делает в прихожей? Наверняка распечатывает письма, а когда вернется сюда, очень изумится, что он здесь. Он вышел в переднюю. Нет, Ева вовсе не распечатывала письма, она изучала аккуратно обвязанный бечевкой плоский пакет.

– Что это? – спросил Лепра.

– Не знаю. Адрес отправителя не указан. Посмотри, какой легкий.

Лепра подбросил посылку на руке.

– Возьми в гостиной нож для разрезания бумаги.

Лепра разрезал веревку и вынул из пакета прямоугольную коробку. Он не торопился, в отместку Еве. Почему бы не бросить этот пакет куда-нибудь на кресло и вскрыть его попозже… После.

– Это пластинка, – сказал он.

Он перевернул коробку и теперь держал диск на вытянутой руке.

– Тут нет фирменного знака, – заметил он. – Наверное, какая-то любительская запись… Ну ее к черту!

Ева получала массу пластинок из провинции, иногда из-за границы. Незнакомые корреспонденты придумывали песенки, с грехом пополам записывали их и посылали Еве в надежде, что она согласится исполнить их шедевр.

– Да нет. Дай сюда, – сказала Ева.

У нее была привычка серьезно прослушивать все пластинки. Два или три раза она таким образом нашла талантливых молодых людей и в дальнейшем следила за их карьерой с великодушием, которое Лепра находил чрезмерным. Во всяком действии, лишенном личного интереса, он видел влюбленность и страдал от этого. Ева поставила пластинку, села и улыбнулась Лепра.

– Ты ведь знаешь, у меня нет никаких иллюзий!

Но с первых нот, прозвучавших в комнате, она застыла и подалась вперед. Замер и Лепра, и сигарета медленно догорала у него в руке. Музыка лилась легко и непринужденно, словно простой незамысловатый мотивчик, который насвистываешь, даже не отдавая себе отчета, машинально, глядя, как по стеклу барабанит дождь. Пианист был далеко не виртуозен, но особенно и не усердствовал. Он играл так, как чувствовал, иногда совершая мелкие оплошности, которые придавали музыке еще больше шарма.