Он опустился этажом ниже за оставленными консервами. Он больше не сомневался. Устраиваться так устраиваться, в квартире Фрек ему будет много удобней. Он разделся, поставил кастрюлю с водой на огонь, отвернул кран, долго мыл лицо и руки, натянул халат. Борода отвратительно касалась, но может это и лучше. Когда она вырастет подлиней, никто его не узнает. Он заставил себя накрыть на стол, на уголке кухонного стола, чтоб побороть желание пустить все на самотек, не спеша поел, чего не случалось с ним со времени смерти Денизы…

Дениза умерла!… Почему его руки больше не дрожат? Почему теперь он принимает то, что еще вчера отвергал изо всех сил? Может, изнеможение? А может, заняв место Мерибеля, он стал другим, человеком без прошлого, похожим на больного амнезией, вынужденным учиться всему заново? Дениза… это как колдовство, которое больше не действует. Он сидел, совершенно тривиально приготовившись поесть; он представил себя комичным, в этом халате, падающим на сапоги; там — осталось обезображенное тело, с которым придут прощаться друзья, которые похоронят в его собственном фамильном склепе, и он говорил: Дениза, и ждал слишком привычной боли; возможно ли? Он больше не мог заставить себя страдать. Он напрасно вспоминал другие образы, он чувствовал, что все кончилось еще раньше, а он и не знал… Все что он пережил накануне — а он был измучен до предела возможного — в сущности, было лишь незначительной встряской. Было что-то ускользающее, остающееся неясным, потому что он чувствовал себя и судьей, и подсудимым. Может быть, его вынудили играть роль жреца, потерявшего веру… никогда не имевшего ее… Дениза!… Однако, когда он вернулся в охотничий домик, это было одно из худших мгновений. Нет, это ему не приснилось. Мари-Лор ожидала его, в слезах.

— Выслушай его, — прошептала она.

Они оба приблизились к двери в гостиную. Мерибель ходил взад и вперед по комнате. Его резиновые каблуки скрипели по полу, когда он поворачивался.

— Филипп! — позвал он.

— Убирайтесь! Оставьте меня! — заорал Мерибель.

— Филипп! Послушай меня!

— Если ты не отстанешь, я буду стрелять через дверь.

— Видишь… Он совсем вне себя.

Мари-Лор безудержно зарыдала. Он тряс ее за плечи, тоже взвинченный.

— Да отвечай же. Что произошло? Когда я уезжал, он не был в таком состоянии… Ты упрекала его в чем-нибудь?

— Да.

— Что да?… В чем?

— Не помню. Я сказала, что он думает только о себе… что я несчастна. Глупая ссора!

— А дальше?

— Дальше он заперся.

— Ах! Прошу тебя хватит плакать.

Но Мари-Лор зарыдала еще сильней. Он вернулся к двери.

— Филипп!… Открой… Давай поговорим.

— Убирайся!

— Господи боже! Да будь благоразумным.

И вдруг он кажется угадал истину. Но из-за Мари-Лор объясниться было никак нельзя.

— Подожди меня здесь. Я пойду посмотрю, нельзя ли попасть туда через окно.

Он обошел дом по садику, дождь и ветер слепили глаза. Кулаком постучал в закрытый ставень.

— Филипп!… Я один… Слышишь, Филипп? Из-за грозы ничего не было слышно, и ему пришлось приникнуть ухом к мокрому дереву.

— Филипп! Ответь!… Я понимаю… Филипп… Это из-за женщины, да? Он был уверен, что Филипп открыл окно, что он слушает за ставнем.

— Все можно уладить.

Наконец, послышался голос Мерибеля, совсем близко, почти над ухом.

— Я хочу покончить со всем. Я больше не могу.

— Да говорю же, все можно уладить.

— Нет.

— Мы достанем деньги.

— Нет.

Этого он никогда не забудет. Однако, эти картины теперь почти не трогали его. Это были только картины. Он стоял под грушей, в ветках которой свистел ветер; ведро, подвешенное на веревке у колодца, билось о дерево. Абсурдный диалог продолжался. Внезапно он был прерван сильным ударом.

— Убирайся! — завопил Мерибель. — Если ты не отойдешь от двери, я буду стрелять.

Он обращался к Мари-Лор. Дура! Это из-за нее случилось непоправимое. Он бегом кинулся назад. Мари-Лор маленьким топориком, которым обычно кололи дрова для камина, рубила дверь на уровне замка.

— Отдай!

Она не хотела его отдавать. Он вырвал его у нее из рук.

— Я вас предупреждал!…

Это был голос Мерибеля, искаженный страхом, злобой, паникой. И раздался выстрел, так близко, так сильно, что они оглохли на мгновение, не понимая, выстрелил ли Мерибель в них или в себя. Кусок штукатурки отвалился от потолка. Запахло порохом. А потом Мари-Лор закричала. Тогда он схватил топор и стал бить, бить, то одной рукой, то другой, в косяк, который в конце концов раскололся. Еще несколько ударов. Он взял топор в другую руку, просунул руку в дыру, нащупал ключ. Дверь открылась и он увидел тело. Нет! Сначала он увидел кровь.

— Не входи! — крикнул он Мари-Лор.

Повсюду была кровь. Заряд дроби выстрелом в упор разнес вдребезги череп Мерибеля. По крайней мере, ему так показалось, потому что он сразу же отвел глаза, почувствовал во рту привкус тошноты, будто сейчас упадет в обморок. Однако, он прошел дальше в комнату, сделав крюк, чтобы обойти лужу. Дышать было нечем. Воздуха, скорее воздуха! Но он вспомнил, что не должен ни до чего дотрагиваться. Мерибель оставил окно открытым, но Севру нельзя касаться ставня, брать листок бумаги на столе… Он должен оставить ружье там, где оно упало… И зря он прошел рядом с трупом, рискуя оставить повсюду в доме кровавые следы.

Здесь был провал. Заплакал ли он? Или просто потерял сознание? Он припомнил, как Мари-Лор вытирала ему лицо мокрой салфеткой. Он сидел в кресле, у камина в гостиной… Он вспомнил первые слова: «Меня обвинят во всем!» Почему в тот момент ему пришла идея в свою очередь исчезнуть? Даже не идея. Импульс! Внезапная инициатива руки, потянувшейся к ружью. Мысль тут была не при чем. Он не думал. Он весь был лишь усталость, отчаяние. Ему необходимо было это ружье, как больному снотворное. Но он не стал бороться, когда Мари-Лор оттянула его. Все было как в тумане. Слышался звонкий свист ветра, треск молнии и стенания Мари-Лор; но бедная Мари-Лор никогда ничего не значила. Если б кто-нибудь сказал Севру: «Она оплакивает мужа!» — он бы, без сомнения, спросил: «Какого мужа?» Потому что в этот момент Мерибель был чужаком, незнакомцем, вдруг нашедшим здесь свою смерть, чтоб уничтожить двадцать лет усилий, сомнений, дум, расчетов, успехов. Он убил себя. Это его дело. Но он одновременно убил их всех! Может быть, именно так Севр подошел к тому, чтобы сказать самому себе: «Я тоже больше не существую». Он начал думать: «Севр», как будто перестал быть самим собой. И это раздвоение в результате чрезмерного отчаяния странно вернуло ему немного хладнокровия. Каким-то образом, это его больше не касалось. С какого времени он больше не был тем Севром, что работал по 12 часов в сутки, никогда не ходил в театр и даже домой носил рабочие бумаги на воскресенье? Итак, этот Севр потерпел крах, стал банкротом. Ему остается только исчезнуть.

Но не умереть! Это было бы слишком легко. Больше не существовать. «Понимаешь, Севра больше нет.» Мари-Лор испуганно смотрела на него. «С Севром покончено… Его не существует! Смотри! Вот, он Севр!» И он указал на окровавленное тело. Это была еще только мрачная шутка, ужасно ироническая, хуже чем нервный припадок. Но он внезапно застопорился на этой безумной мысли. На Мерибеле все еще был охотничий костюм. Тот же рост. Тот же костюм. Лица больше нет. Подмена уже совершилась. И раз это Мерибель — негодяй, значит беглец — Мерибель. Такой как Севр убивает себя, когда обесчещен. Это будет понятно всем. Это и есть справедливость, порядок; больше того, именно это должно было произойти. Мерибель в последний раз спутал карты. Необходимо срочно придать видимости самый подходящий оттенок.

И чем больше умоляла Мари-Лор, тем больше он упрямился, из какой-то ложно понятной гордости, с горькой яростью. Если бы рядом не было свидетеля, что бы он сделал?… Может, просто вызвал бы полицию? Невозможно честно ответить на этот вопрос. Теперь ему пришлось признать, что что-то, в его отчаянии, было… как бы это сказать?… условным, надуманным, как если бы он долгие годы ждал этого момента. Доказательство: все выстроилось сразу же; деталь за деталью сплетались в единую цепь… Все сошлось; выдумка была настолько абсурдной, что становилась выигрышной! Резиденция! Квартира-образец! Да, это единственный выход. Но выход истинный. Добраться до ближайшей границы? Об этом речи быть не может. Прежде всего, в таком виде: охотничий костюм сразу его выдаст. Однако, став самоубийцей, он же мог поменять одежду. Полиция должна была найти в домике черный костюм, в котором он приехал. По той же причине, он не мог воспользоваться и своей Рено 404. Да и на машине Мерибеля не уедешь, он никогда не садился за ее руль: малейшая авария, и он погиб… Мари-Лор сидела напротив него. Она качала головой, но остановить его была не в состоянии. Он взял старт. Слова действовали на него как наркотик. Чем дальше он разворачивал свою мысль, тем больше сам верил в нее. Он отметал несоответствия, даже те, о которых сестра и подумать не могла: «Я не могу вернуться к себе, в Ла Боль; понимаешь почему?… Мария услышит. Она чутко спит. Обязательно встанет предложить мне чашку липового отвара… Уж я — то знаю. У нее сегодня свободный день, но все равно вечером она всегда дома… Значит, выбора нет! Придется провести несколько дней в Резиденции. Одно из двух…» Второй Севр тот, что спрятался внутри, не осмеливающийся пока подать голос, пораженный, слушал.