Дорогой Сэм.

Никаких новостей по поводу анализа спермы.

Никаких новостей от Мудозвона: не торопится он облагодетельствовать меня тепленьким и хорошо оплачиваемым местом работы.

Никаких новостей от главного редактора- координатора канала.

Моя жизнь — сплошные потемки и неизвестность. Сижу, блин, как на иголках.

Из хороших новостей — только то, что все наши просто охренели, узнав о моих переговорах на Даунинг-стрит. Известно об этом стало всем, вот только Найджел-координатор так и не соизволил упомянуть об этом в разговоре со мной. Впрочем, поговорить с ним у меня до сих пор не было возможности, да, собственно говоря, и желания тоже. Все хотят каким-то образом примазаться и получить билеты на эту передачу, а я веду себя так, как и полагается хозяину положения: я безжалостен и неприступен. Делая вид, будто не понимаю причин такого интереса к передаче, я задаю вопрос: «Это маппет-шоу, в котором участвуют двое кукольных монстров и какой-нибудь очередной мистер Пустозвон, идет каждую неделю, и никому до него нет дела. Чего ж вы раньше-то билеты не просили? Что, собственно говоря, изменилось?» В ответ мне, как идиоту, растолковывают: «Да иди ты на хрен! Не каждый день ведь заявляется на передачу наш долбаный премьер-министр!» Не могу не признать, что те, кто так говорит, абсолютно правы.

Встречался сегодня с Найджелом, и тот ни словом не обмолвился о моем позорном проколе с письмами. Я склонен расценивать это как хороший знак. Впрочем, если разобраться, у него не было ни секунды, чтобы высказать мне что-то персонально, поскольку встречались мы с ним не один на один, а в большой компании. Дело в том, что он собрал на совещание всех выпускающих редакторов отдела развлекательных передач (по- моему, произошла очередная реорганизация, и теперь мы называемся так, хотя никому из наших ничего об этом не известно), а также некоторых представителей финансовой и маркетинговой служб; в общем, набилось нас в его кабинет не меньше десятка. Обсуждали мы очень занятную тему: планы Би-би-си по выходу на кинорынок, так что поговорить тут было о чем. Но, учитывая, какие надо мной сгустились тучи, я предпочел не слишком активно вмешиваться в дискуссию. Более того, в кабинет Найджела я умудрился хоть и не опоздать, но войти последним. Эта самодовольная свинья, разумеется, не упустила возможности высказать мне свои претензии:

— Спасибо, что соизволили прийти, Сэм. Разрешите начинать?

Мне бы сказать ему что-нибудь вроде: «Давай, валяй» — и дело с концом; так нет же: я начал извиняться и оправдываться. Как там говорил Черчилль (или это была Тэтчер?): «Никогда не извиняйтесь, никогда не оправдывайтесь». Так вот — они оба правы на все сто процентов. Найджел дал мне сказать только лишь пару слов: «Извините, я был…», после чего перебил меня, не только показав свое неуважение, но и унизив мое самолюбие:

— Это понятно, — сказал он. — То, что вы были где-то, а не здесь, для всех присутствующих и так очевидно. Вы заставили нас потратить время на ожидание, а теперь хотите, чтобы мы потратили еще больше времени, выслушивая ваши причины? Или я не прав?

Я просто ушам своим не мог поверить. Подумать только: ведь этот урод даже младше меня. Между прочим, Джордж и Тревор тоже были приглашены на это совещание, но рассчитывать на их поддержку не приходилось: они старательно делали вид, что с большим вниманием изучают записи в своих ежедневниках.

— Ну-у… — сказал я. Готов признать, что ответ был не блестящий.

— Ну-у, говорите? — повторил Найджел. — Ну что ж, по крайней мере, ваш ответ отличается лаконичностью, но, боюсь, этим список его достоинств и исчерпывается.

Кое-кто из приглашенных при этом радостно засмеялся в порыве подобострастия. Жалкие подхалимы и лизоблюды! Нет, конечно, Джордж и Тревор себе такого не позволили. В восторг от остроумия Найджела пришли представители бухгалтерии и молодая женщина с розовыми волосами, которая недавно перешла к нам с канала Скай- ТВ. Ну ничего, я тебе это припомню, подумал я, но тут же вернулся с небес на землю, представив: а вдруг она будет моим следующим боссом.

Я наконец пробрался в самый дальний угол кабинета, и Найджел счел возможным перейти к собственно проповеди, ради которой собрал свою паству.

— В наше время никто телевизор не смотрит, — веско сказал он. — По крайней мере, никто из моих друзей. Телевидение стало элементом быта. Оно как обои, как фаст-фуд. Все воспринимают его как второсортный товар, не стоящий внимания. Кинематограф — вот искусство нового тысячелетия. Как вы думаете, к чему я клоню? Ну, у кого какие на этот счет соображения? Давайте, давайте, смелее!

Честное слово, я почувствовал себя, как в начальной школе.

— Я думаю, что Би-би-си следует начать снимать фильмы, — изрекла девица с розовыми волосами, и Найджел одобрительно склонился к ней и вроде бы даже заглянул в вырез ее блузки. «Ага», — подумал я в тот момент. Впрочем, сейчас, хорошенько поразмыслив, я понимаю, что Найджел может всерьез заинтересоваться только одним человеком: самим собой.

— Именно так, Яз, — изрек он и с чрезвычайно самодовольным видом огласил присутствующим список последних британских кинохитов: — «Четыре свадьбы и одни похороны», «Мужской стриптиз», «На игле», «Карты, деньги, два ствола», «Эммануэль идет по девочкам»…

Последний пункт списка привел нас всех в некоторое недоумение, но никто не стал заострять на нем внимание.

— Британское кино сейчас на подъеме, как никогда, — продолжал Найджел, ритмично стуча кулаком по столу. — В прошлом году как минимум три наших фильма с успехом прошли в американском прокате. И мы в Би-би-си должны принять участие в этой революции. Нам давно пора провести передислокацию наших замшелых задниц. Клянусь, он так и сказал: «передислокацию наших замшелых задниц».

— Мы должны заняться производством фильмов.

Все собравшиеся выразили бурный восторг по поводу этой идеи, но я, будучи по своей серости и замшелости уверен, что Би-би-си — это телевизионная корпорация, взял да и заявил об этом во всеуслышание. Вот что мне было сказано в ответ:

— Сэм, вы знаете, что такое «Бутс»? Это ведь аптечная сеть, правда? Но это нисколько не мешает им продавать там сэндвичи с курицей на индийский манер — с йогуртом и мятным соусом. — Эта сентенция вызвала бурю восхищения у Яз. Она наклонилась над столом и потянулась к самой дальней чашке кофе, вычислив наметанным глазом идеальный сектор обстрела между вырезом своей блузки и главным редактором-координатором. Не тут-то было! Наш Найджел — не тот человек. Ему гораздо важнее «опустить» своего подчиненного, чем уделить внимание разглядыванию какого-то там бюста, пусть даже и вполне привлекательного.

— Господи Иисусе, Сэм! Попытайтесь — ну хотя бы попытайтесь — настроить свои мозги на то, что на дворе у нас, между прочим, уже двадцать первый век! Ведь Би-би-си — крупнейший игрок на британском рынке средств массовой информации, а значит, как нельзя лучше подходит для того, чтобы дать возможность объединиться и про явить свои таланты тем людям, которые составляют гордость современного продвинутого британского искусства. Сценаристы, продюсеры, режиссеры, шикарные женщины — самые круто взбитые сливки крутой Британии, самый топ брит-попа. Мы должны выйти на этих людей и привлечь их к сотрудничеству. Что у нас есть? У нас есть все технические средства, чтобы снимать кино, все финансовые средства, чтобы снимать кино, и единственное, что нам нужно, — это новые идеи. После совещания мы с Джорджем и Тревором, разумеется, направились в бар. Они оба были на удивление воодушевлены услышанным. С другой стороны, для таких, как мы, чья работа состоит в том, чтобы давать добро на очередное издевательство над телезрителями в субботу вечером, предложение заняться съемками настоящего кино выглядит на редкость соблазнительным. Я честно попытался разделить их энтузиазм по этому поводу, но, увы, без особого успеха. Наверное, тут сыграло роль чувство ревности. Я хочу сам писать сценарии, участвовать в создании фильмов, а не заказывать их кому-то. Как представлю себе, что мне придется шляться по Сохо в поисках каких-нибудь двенадцатилетних наркоманов с проколотыми ноздрями, пупками и членами, проходящих обучение в киношколах, так на меня ужас находит. Может, я и несправедлив по отношению к ним, но, как говорила моя мама, никто и не обещал, что жизнь будет справедлива.