Что же касается Экзили, главного источника зла, то он исчез, подобно тому как исчез Мефистофель, погубив Фауста, и о нем не было ни слуху ни духу.

В конце года Мартена освободили за отсутствием достаточных улик.

А маркиза де Бренвилье тем временем пребывала в Льеже и, хотя укрывалась в монастыре, ни в малейшей степени не отказывалась от радостей мирской жизни; весьма скоро утешившись после смерти Сент-Круа, которого, надо сказать, любила до такой степени, что готова была ради него покончить с собой [25], она нашла ему преемника — некоего Териа; к сожалению, нам не удалось разыскать о нем никаких других сведений, кроме фамилии, неоднократно упоминавшейся в ходе процесса.

Как мы увидели, вся тяжесть обвинений пала на нее одну; посему было решено извлечь ее из убежища, где она чувствовала себя в полной безопасности.

Миссия эта была трудная, а главное, деликатная. Один из самых ловких офицеров коннополицейской стражи Дегре взялся выполнить ее. В этом человеке лет тридцати шести — тридцати восьми от роду и приятной наружности ничего не выдавало его принадлежности к полиции; он с одинаковой непринужденностью носил любой костюм и в своих переодеваниях прошел все ступени социальной лестницы от бродяги до вельможи. То был самый подходящий человек для исполнения такой миссии, и ему доверили ее.

В сопровождении большого числа стражников он прибыл в Льеж и вручил городскому Совету шестидесяти королевское послание, в котором Людовик XIV [26]требовал выдачи преступницы, чтобы покарать ее. Проверив материалы процесса, которые Дегре озаботился привезти с собой, Совет дал согласие на выдачу маркизы.

Это уже было много, но еще недостаточно; маркиза, как мы сообщали, укрылась в монастыре, и Дегре не решался силой арестовать ее там по двум причинам: во-первых, если ее вовремя предупредят, она может спрятаться в одном из тайников, известных только настоятельнице; во-вторых, в столь набожном городе, как Льеж, подобные действия, вне всякого сомнения, будут восприняты как святотатство и могут даже вызвать народное возмущение, которое даст маркизе возможность ускользнуть от правосудия.

Дегре просмотрел свой гардероб и решил, что сутана аббата лучше всего отведет от него всякие подозрения; вскоре он стучался в ворота монастыря, представившись как соотечественник маркизы, который прибыл из Рима и просто не может, проезжая через Льеж, не засвидетельствовать свое почтение женщине, столь знаменитой благодаря своей красоте и несчастьям, которые обрушились на нее. Дегре вполне обладал манерами младшего сына из хорошего дома; он был вкрадчив, как придворный, предприимчив, как мушкетер, и уже при первом визите выказал столько ума, очарования и дерзости, что с куда большей легкостью, нежели надеялся, получил разрешение навестить маркизу вторично.

Дегре не заставил себя долго ждать и назавтра прибыл с новым визитом. Такая нетерпеливость была для маркизы только лестна, так что Дегре преуспел еще больше, чем накануне. Г-жа де Бренвилье, женщина умная и светская, больше года была уже лишена общения с людьми своего круга, и с Дегре она как бы вернулась к своим парижским привычкам. К сожалению, очаровательный аббат через несколько дней собирался в Льеж и потому был крайне настойчив; он попросил, нет, уже не разрешения нанести очередной визит, а свидания, и получил его.

Дегре был точен, маркиза с нетерпением ждала его, но, по неудачному стечению обстоятельств, надо думать, подстроенному Дегре, любовному свиданию несколько раз мешали, и притом как раз в тот момент, когда оно становилось особенно нежным и менее всего требовало присутствия свидетелей. Дегре был крайне недоволен тем, что им так докучают; кроме того, он опасался, как бы не скомпрометировать графиню да и самого себя: как-никак сутана, которую он носит, обязывает его к определенной осторожности. Он умолял маркизу дать ему свидание за городом, в месте прогулок: народу там немного, и можно не бояться, что их узнают или будут за ними следить; маркиза отказывалась, но ровно столько, сколько нужно, чтобы придать цену согласию, и свидание было назначено на тот же вечер.

Подошел вечер, оба ждали его с одинаковым нетерпением, но надеялись на разное; маркиза нашла Дегре в условленном месте, он предложил ей руку, а когда ее ладонь оказалась в его руке, подал знак, выскочили стражники, влюбленный сбросил маску и объявил, кто он на самом деле; маркиза оказалась арестованной.

Дегре оставил г-жу де Бренвилье под охраной стражников, а сам поспешил в монастырь. Только сейчас он предъявил ордер, выданный Советом шестидесяти, на основании которого приказал открыть келью маркизы. Там под кроватью он обнаружил шкатулку, вытащил, опечатал, после чего присоединился к стражникам и маркизе и отдал приказ отправляться в путь.

Увидев шкатулку в руках Дегре, маркиза, похоже, была сражена, но вскоре пришла в себя и потребовала отдать ей одну из находящихся там бумаг, которая содержала ее исповедь. Дегре отказал. Как только он отвернулся от нее, чтобы приказать кучеру гнать быстрей, она попыталась покончить с собой, проглотив булавку, однако стражник по имени Клод Ролла заметил это, и ему удалось вытащить булавку у нее изо рта. Дегре распорядился не спускать с маркизы глаз.

Остановились поужинать; за ужином прислуживал стражник Антуан Барбье, следя, чтобы на столе не было ни ножа, ни вилки и никаких других предметов, с помощью которых маркиза могла бы покончить с собой или нанести себе рану. Г-жа де Бренвилье поднесла к устам бокал, делая вид, будто собирается пить, и откусила кусок стекла; стражник вовремя это заметил и заставил ее выплюнуть стекло на тарелку. Тогда она объявила ему, что если он согласится ее спасти, то получит от нее целое состояние; он поинтересовался, что для этого нужно сделать; она ответила: убить Дегре, но он отказался, добавив, что во всем, кроме этого, он к ее услугам. Маркиза попросила перо и бумагу и написала письмо следующего содержания:

«Дорогой Териа, я попалась в лапы Дегре, и он везет меня из Льежа в Париж. Поспешите вызволить меня».

Антуан Барбье взял письмо, пообещав отправить его адресату, но вместо этого отдал Дегре.

На другой день, решив, что письмо звучит не слишком настойчиво, маркиза написала второе, в котором сообщала Териа, что конвой состоит всего из восьми человек, что несколько решительных людей легко обратят стражников в бегство и что она рассчитывает на его помощь.

В конце концов, встревоженная тем, что нет никакого ответа на ее послания, она отправила третье. В нем она заклинала Териа спасением его души, если у него недостает сил напасть на конвой и вызволить ее, убить хотя бы пару из четверки лошадей и, воспользовавшись переполохом, какой в результате этого возникнет, завладеть шкатулкой и сжечь ее; в противном случае, утверждала маркиза, она погибла.

Хотя Териа не получил ни одного из трех писем, так как Антуан Барбье тотчас же передавал их Дегре, он по собственной инициативе отправился в Маастрихт, через который должны были везти маркизу. Там он попытался подкупить стражников, предложив им десять тысяч ливров, но те оказались неподкупны.

В Рокруа маркизу встречал г-н советник Паллюо, которого парламент направил, чтобы допросить арестованную, когда она меньше всего этого ожидает и посему не успеет обдумать и подготовить ответы. Дегре доложил ему обо всех происшествиях и обратил его особое внимание на шкатулку, предмет таких тревог и настоятельнейших письменных советов. Г-н де Паллюо вскрыл ее и среди прочего обнаружил рукопись, озаглавленную «Моя исповедь» [27].

Эта исповедь является странным подтверждением потребности преступников засвидетельствовать свои преступления перед людьми или Господним милосердием. Как нам уже известно, Сент-Круа тоже написал исповедь, которая была сожжена, а теперь вот и маркиза совершила тот же неосмотрительный шаг. Исповедь эта, состоящая из семи пунктов и начинающаяся словами «Каюсь перед Богом и перед вами, отец», являла собой полное признание в совершенных ею преступлениях.

вернуться

25

Среди тридцати четырех писем маркизы де Бренвилье, найденных в шкатулке Сент-Круа, было одно, в котором она писала: «Я пришла к решению покончить с жизнью; для этого я выбрала то, что вы с такой нежностью мне подарили, это по рецепту Глазе, и вы увидите, что я с удовольствием пожертвую ради вас жизнью, однако не обещаю, что перед смертью не подстерегу вас где-нибудь, чтобы сказать вам последнее «прости».

вернуться

26

Людовик XIV Великий — король Франции (1643–1715), сын Людовика XIII и Анны Австрийской.

вернуться

27

Мы предприняли все, что возможно, чтобы раздобыть это произведение, о котором в ту эпоху было столько толков, но которое так и не было опубликовано нигде — ни в «Газетт де Франс», ни в «Журналь дю Палэ», ни в «Пледуайе де Нивель», ни, наконец, в многочисленных памфлетах, написанных за и против маркизы. Тогда мы обратились к нашим ученым друзьям из Национальной библиотеки Полену Бари, Пийону и Ришару, но они не смогли нам дать никаких указаний на сей счет; в отчаянии мы прибегли к помощи г-на Шарля Нодье, нашего ученейшего библиофила, и г-на де Монмерке, самого знающего нашего юриста; они провели те же разыскания, что и мы, но безрезультатно. Поэтому пришлось отказаться от надежды получить это сочинение, и мы ограничимся тем, что пишет г-жа де Севинье в CCXIX и ССХХ письмах.

«Г-жа де Бренвилье оповещает нас в своей исповеди, что в семь лет она утратила невинность, что продолжала в том же духе, что отравила своего отца, братьев и одного из своих детей, что сама травилась, чтобы попробовать противоядие; даже Медее (Медея (миф.) — дочь колхидского царя Эфта. Воспылав страстью к Язону, когда тот во главе аргонавтов прибыл в Колхиду, она помогла ему овладеть золотым руном и бежала с ним в Грецию, Когда после 10 лет супружества Язон изменил ей ради дочери коринфского царя, Медея умертвила юную невесту мужа и ее отца, причем орудием смерти послужило платье и венец, отравленные ужасным ядом и принятые невестой в дар. Тут же умертвила Медея двух детей своих от Язона, а сама бежала в Афины к царю Эгею. Из Афин она была изгнана за попытку отравить царского сына Тезея.) далеко до нее. Она признала, что исповедь написана ее рукой и это величайшая глупость, но когда она писала ее, у нее была сильная горячка; вся исповедь, дескать, написана в состоянии возбуждения и бреда, и ее нельзя воспринимать серьезно» (Письмо CCXIX.).

«Здесь говорят только о речах, делах и поступках де Бренвилье; раз уж она написала в своей исповеди, что отравила отца, то, надо полагать, боялась забыть покаяться в этом. Грешки, которые она опасалась забыть, просто восхитительны» (Письмо ССХХ.).

Рюзико, который в 1772 г. в Амстердаме выпустил новое издание знаменитых речей Гейо де Питаваля и мог сверяться с архивами парламента, в ту эпоху сохранившимися еще в целости и неприкосновенности, добавляет: «Г-жа де Севинье не упоминает, что маркиза де Бренвилье покушалась на жизнь своей сестры, пытаясь отравить ее; об этом также написано в исповеди».


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: