— И вся семья — верующие?

— Мы с детства воспитывались в вере. Другой разговор, что, пока мне не исполнилось тринадцать, я и не догадывался, что отец — священник. Такие были времена.

Отцу приходилось скрывать сан. За ним охотились работники госбезопасности. Мы много переезжали. Документы о рукоположении отец хранил в тайнике.

Сам я, когда решил стать священником, сначала приобрел гражданскую специальность. Я считал, что она может пригодиться мне в лагере.

В 1948 году я окончил Джамбульский техникум статистики. То есть по образованию я бухгалтер.

Когда после войны стали открывать храмы, я начал посещать службы. Пел в хоре. Мне все это очень нравилось. В девятнадцать лет я уехал из Алма-Аты в Москву — поступать в семинарию.

Отец меня благословил. Но когда я ехал в поезде, то помню свои ощущения: я боялся даже загадывать, что со мной станет дальше.

Обычно тех, кто не принимает монашества, рукополагают в священники годам к 30-35. Я упросил тогдашнего митрополита рукоположить меня почти сразу после семинарии.

Я был необыкновенно молодым священником.

— А дальше?

— После семинарии я приехал в Ленинград. В здешней Духовной Академии был такой преподаватель — протоиерей Александр Осипов. Он преподавал Ветхий Завет.

В 1959 году он отрекся от веры, написал в «Правду» статью, в которой открыто похулил Бога, и стал ездить по стране с атеистическими лекциями. Меня попросили вести курс вместо него.

Ветхий Завет — очень трудная тема. Я отказывался. Хотя и недолго. А уже в 1962 году я принял монашество.

— Лично мне очень интересно: что чувствует человек, решающийся на такой шаг? Все-таки стать монахом… полностью изменить жизнь…

— Что сказать? Конечно, у монахов свои обеты, более строгий пост. Монахам необходимо читать «правило» — особые ежедневные молитвы. Но изменило ли это мою жизнь?

Понимаете, в детстве я перенес тяжелую травму. У меня был сломан позвоночник. Я долго и очень серьезно болел. Последствия сказываются до сих пор.

Так что жениться я, в общем-то, и не собирался. Думал: заведу жену, детей, а сам не выдержу. Семья будет страдать. Я не хотел осложнять чью-то жизнь. Решил, что лучше оставаться одному.

Так что жизнь почти не изменилась. У меня даже имя осталось прежнее.

Обычно, когда человек становится монахом, он получает другое, монашеское, имя. А я не хотел, чтобы в паспорте у меня значилось «Владимир Саввич», а люди звали бы меня… «владыко Пантелеймон»… или, скажем, «Амникодист».

Меня постригали в монахи в Троице-Сергиевой лавре. По традиции этой лавры, заранее были написаны три записки с разными именами: «Никон» (имя, предложенное настоятелем лавры), «Константин» (имя, предложенное патриархатом) и «Владимир» (имя, которое я предложил сам).

Постригавший меня ленинградский митрополит Никодим вытащил одну записку и громко прочел: «Брат наш… Владимир».

Я почувствовал, что по лицу у меня расползается улыбка.

— Правда ли, что у православных монахов какое-то особенно строгое постное меню?

— Не люблю, когда мне задают такие вопросы. Я ведь не спортсмен, не музыкант, чтобы кого-то интересовали подробности моей личной жизни.

— И все-таки?

— Хорошо. Я отвечу. Есть я стараюсь поменьше. Образ жизни у меня сидячий. Калорий расходуется мало, а толстеть не хочется.

С утра — очень легкий завтрак. Салат или каша. Вечером я почти никогда не ем. Разве что немного орехов. Просто чтобы не принимать лекарства на голодный желудок.

Когда несу послушание в монастыре, то там пост, конечно, строже. Недавно жил при Псково-Печерском монастыре. Решил себя испытать и десять дней голодал. Не ел вообще ничего.

Чувствовал себя превосходно! Восстановил свой нормальный вес: 75 килограммов. Ровно столько я весил в пятьдесят лет. Нормализовалось давление.

Организм так очистился, что в комнату вносили гвоздики, и я чувствовал их запах. А ведь считается, что гвоздики не пахнут.

Сейчас времени заниматься собой нет. Ничего этого я, конечно, не чувствую.

А вообще, вы поймите: я никогда не был приходским священником. Или монахом, служащим в монастыре. Я очень рано попал в особую рабочую струю и начал много работать за границей. Выполнял задания, наполовину церковные… а наполовину… скажем так, — дипломатические.

— Вы помните свою самую первую поездку?

— Прекрасно помню. При Хрущеве границы СССР немного приоткрылись. В 1961-м за рубеж отправилась первая большая делегация Русской Православной Церкви.

Сложилось так, что в эту делегацию попал и я.

Мы ехали в Нью-Дели, на конференцию Всемирного Совета Церквей. Есть такая организация. Ответственность — жуткая!

Все понимали: случись что, и это моментально отразится на отношении советского правительства к Церкви. А с другой стороны, мы разговаривали с людьми, видели, что им безумно интересно, но на самом деле люди уверены, что все приехавшие священники — агенты КГБ.

Приходилось доказывать, что мы представляем не Кремль, а именно Церковь.

Вставали затемно. Прямо в номере отеля служили литургию. Потом шли на заседания. Опыта никакого не было. Но мы старались изо всех сил, пытались представлять Православие в мире.

— Насколько я знаю, за тридцать лет вы успели побывать от Парижа до Индии…

— Да. Успел.

— Какой город запомнился больше всего?

— Иерусалим. Когда я был заместителем начальника Духовной миссии в Святой земле, нас там было всего трое. А иностранных посольств, миссий, представительств — больше сорока.

Я прожил там полгода. Начальник Миссии каждый вечер шел на один дипломатический прием, эконом — на другой, а я — на третий.

А еще мне, разумеется, запомнилась поездка 1962 года в Рим на II Ватиканский Собор, когда я встречался с Папой Иоанном XXIII. Я был там наблюдателем от Русской Православной Церкви.

То, что я увидел в Ватикане, меня потрясло!

— Потрясло?

— Все, что меня окружало, было таким величественным… сам этот громадный ватиканский Собор св. Петра… Вы, кстати, знаете, что наш петербургский Казанский собор — его уменьшенная копия?

На одном только заседании там могли присутствовать 90 кардиналов! Три тысячи епископов! И это в те годы, когда на весь громадный Советский Союз было 40-50 епископов!

— Было обидно за державу?

— И это тоже. Но главное, именно в Ватикане я впервые увидел, чем может стать Церковь, если ей не мешать нормально развиваться.

Огромное количество процветающих монастырей! Прекрасно функционирующие учебные заведения! Организации мирян, с которыми не могут не считаться правительства!

Вы даже не представляете, насколько это прекрасно работающая система! Ватикан отлаживал ее две тысячи лет. Сегодня Церковь на Западе — это могучая общественная сила!

В Ватикане я увидел, какой могла бы быть Русская Православная Церковь. И очень сожалел, что у нас эти возможности не используются.

Мы могли бы приносить пользу. Стать объединяющей, организующей, мобилизующей силой общества. А вместо этого…

— Раз вы сами об этом заговорили, давайте перейдем к политике.

— Политика меня очень интересует. То, чем я так долго занимался за границей, представляя там нашу Церковь и защищая интересы государства — это ведь тоже политика.

Я слежу за тем, что происходит в мире, с большим интересом. Читаю газеты, обязательно смотрю новости. Недавно вот нашлись благодетели, поставили мне в резиденцию особую антенну. Теперь могу принимать целых двадцать новостных каналов.

Чаще всего смотрю «Вести» по РТР, но, бывает, переключаю и на западные новости. Я изучал английский, французский и немецкий. Правда, толком ни на одном языке так и не говорю.

Многое из того, что я вижу, меня лично очень задевает. Недавние французские ядерные испытания в Тихом океане, например. Впрочем, вряд ли кого-нибудь заинтересует мое мнение по этому предмету.

— Когда в прошлом году в Польше проходили президентские выборы, польская Католическая церковь заняла четкую позицию. Было объявлено, кого и почему она поддерживает. Священники просили прихожан голосовать за определенных кандидатов.