Дом — это когда ты приезжаешь и звонишь друзьям: «Ура! Я вернулся!» Но в Петербурге мне совсем некому позвонить… с таким же успехом я могу набрать произвольно выбранный номер в этом городе.

Раз мне некому сообщить, что я вернулся, значит, можно считать, будто я совсем и не уезжал… разумно?

С утра один из МЧСовцев на стареньком «Москвиче» отвез меня в аэропорт купить билет, а потом все повторилось опять.

Утром третьего дня я заметил, что жена хозяина посматривает на меня косо. Когда хозяин проснулся, выпил пива и почистил зубы, я сказал, что спасибо, но я, наверное, пойду.

— У тебя самолет когда?

— В пять утра.

— Ну и куда ты в такую рань?

— Погуляю. Полюбуюсь красотами.

— На море поедешь?

— Здесь есть море?

— Ты чего! Охотское море! Тихий океан! Горбуша на нерест идет! Такая рыбалка!

Я расспросил, как доехать от его дома до Охотского моря. Это оказалось несложно. Хозяин дома долго пожимал мне руку и даже выскочил в тапочках проводить на улицу, а там наклонился к моему уху и занял немного денег на алкоголь.

Сам город представлял собой двенадцать улиц, зажатых между четырьмя холмами, которые здесь следовало называть сопками.

Я вышел на центральный проспект. Там имелся ларек с пивом «Балтика». Возле него стоял мужчина, а вокруг мужчины бегал ребенок лет пяти и просил, чтобы папа купил ему конфет, но папе было не до того: он пил пиво со своей старшей дочерью.

Вокзал был грязен и пуст. Чем ближе к нему, тем больше пьяных сахалинских мужчин лежало на асфальте.

Особенностью местной железной дороги было то, что рельсы были проложены не в два параллельных ряда, а только в один. Паровозик отправлялся в путь, доезжал до конечной станции и по тем же самым рельсам ехал назад.

В вагоне, помимо меня, ехал лишь один пассажир. Разумеется, смертельно пьяный. Он громко, на два голоса, разговаривал сам с собой. Других желающих пообщаться не нашлось.

Я понемногу начал вспоминать, какая она, Россия.

Смешно: когда мне было шестнадцать лет… ну, от силы семнадцать, я составил план, программу, в соответствии с которой собирался прожить жизнь. Каждому возрасту там соответствовала определенная денежная сумма.

Дословно, разумеется, не помню, но были там пункты вроде: «К 21 году кончить ВУЗ и купить автомобиль… к 23-м жениться и переехать в четырехкомнатную квартиру».

Квартира, в которой я живу, все еще не очень большая. Автомобиля у меня нет и, наверное, никогда не будет. Зато я женился. Что было, то было. Все вообще произошло очень похоже… но все равно совсем не так.

Впервые в жизни какие-то деньги появились у меня год назад. То есть плавного накопления до этого не то что не было, а был бред собачий, и вообще, хорошо, что я не помер с голоду.

Все изменилось после выхода романа, подписанного моей фамилией. Очень быстро модная московская газета начала приторговывать футболками с моим изображением… в книжных магазинах появились плакаты с моим изображением… в глянцевых журналах публиковались рассказы обо мне, сопровождаемые моим изображением… даже в мюзик-шопах продавался CD, включив который, можно было послушать мой голос, а на вкладыше которого виднелось мое изображение.

Издатели выстраивались в очередь… совали купюры в замочную скважину моей запертой двери, просили взять и опять красиво помереть… по просьбе читателей…

Мне не хотелось больше умирать. Хотелось жить. Но я не знал, с чего начать.

Именно издатели подсадили меня на деньги… зависимость оказалась похлеще, чем от героина. Ты берешь в руки первую купюрку… как шприц… ты думаешь, что сильный парень, справишься… но ты проиграл уже в эту минуту.

Ты решаешь немного заработать… просто чтобы не думать о деньгах… и мир радостно дает тебе заработать, но ни о чем, кроме денег, думать ты больше не можешь.

Издательский бизнес — сволочное занятие. Когда-нибудь я расскажу вам обо всех его секретах, но не сегодня, идет?

За первые три месяца карьеры писателя я заработал не меньше $7000. С одной стороны — скромненько. Московские редактора зарабатывают и побольше. С другой стороны — в год должно было получиться около $28 000. Правда, лафа кончилась гораздо быстрее, чем через год.

Тем не менее, я успел купить себе жалюзи на окно в кухне, умную, как говорящий попугай, стиральную машину, дорогой стульчак на унитаз, моющий пылесос «Rowenta», машинку, чтобы брить голову, телевизор с самой большой диагональю, какой только бывает, коляску новорожденному сыну, компьютер и удобный стул, чтобы сидеть за компьютером, целую кучу модной одежды, индийских курительных палочек, лосьонов для бритья, мебели, ароматизированной туалетной бумаги, корма для аквариумной черепахи…

Еще я купил себе навороченный телефонный аппарат с автоответчиком. Мне нравилось с ним баловаться. Сперва я замогильным голосом записал на нем такой текст: «Если вы срочно не повесите трубку, то в ухо вам вонзится отравленная стрела. До выстрела осталось три секунды… две…»

Потом мне показалось, что это не смешно, и вместо предыдущего текста я записал такой: «Подумайте, на хрена вы звоните мне? Позвоните лучше родителям».

Трубку я не брал принципиально. Просто лежал и слушал реакцию тех, кому было не лень набрать мой номер.

Прежде ничего этого у меня не было. Не было даже дома, куда все это добро можно было бы сложить. Потом дом появился, и первое, о чем я подумал: а не сжечь ли мне его на хер, как думаете?

Жизнь напоминала дешевое порно. Тот же поток мутных физиологических жидкостей. То же полное отсутствие внятного сюжета.

Заработать денег. Купить новые ботинки «Доктор Мартенс». Сидя перед экраном с MTV, дождаться пока ботинки порвутся. Заработать денег на новые. Сидя перед экраном…

Протрезветь не удавалось неделями. Ну и, конечно, девушки…

Скоро я умру. Тоже стану мутной физиологической жидкостью. Донашивать «Доктора» и досматривать модные клипы станет кто-то еще… кто-то следующий.

Года четыре назад я, помню, сидел в небольшом баре. Бар располагался на центральной площади городка в северной Франции.

Вокруг орали и махали руками похожие на носатых кавказцев смешные люди — французы. Я сидел спиной ко входу. Тишина повисла резко. Отвесив челюсти, французы круглыми глазами смотрели мне за спину.

Я оглянулся. В дверях стоял мужчина в косухе, узких рваных джинсах и остроносых сапогах.

Хищный профиль. Седые волосы до плеч. Серебряные перстни на узловатых пальцах. Образцово-показательный персонаж movie про ужасы на Среднем Западе.

Французы не сомневались, что сейчас персонаж начнет приставать к женщинам и тырить пирожные. А я вот не испугался. Я не был знаком с мужчиной, но много раз видел его портреты.

Мужчина был не ангелом ада, но вестником рая. Его звали Ги Жильбер — «священник в косухе». Знаменитый на весь мир отец Ги евангелизировал парижских рокеров, портовых шлюх и наркоманов.

Священник купил себе кофе. Я извинился и попросил разрешения к нему подсесть. Мы поболтали.

Я спрашивал отца Ги, сложно ли ему работать с подобной публикой? Он отвечал, что сейчас ничего… сейчас полегче… а вот сначала… слева у него не осталось ни одного несломанного ребра… зато многие из его первых клиентов сегодня завязали с героином и проституцией… живут в нормальных семьях.

С тех пор я не встречал отца Ги ни разу. Но часто вспоминал о том, как давным-давно разговаривал с ним в маленьком баре в маленьком французском городке.

Можно ли ходить в косухе и быть хорошим человеком? Вернее, так: можно ли ходить в косухе, узких рваных джинсах и рок-н-ролльных тишотках и при этом являться самым настоящим святым?

Что есть грех? Что — любовь? Как мне жить в этом странном мире? Я имею в виду: что мне делать, чтобы ПРАВИЛЬНО прожить жизнь в этом странном мире?

Я вспоминал носившего косуху священника, и мне казалось, что я знаю верный ответ.