Героический образ девяти отважных монахов, доблестно защищающих беззащитных пилигримов, пленил воображение людей по всей Европе. Скоро многие стали относиться к тамплиерам с романтическим почтением и напрашивались в орден послушниками. Европейская знать осыпала их пожертвованиями — им дарили и деньги, и земли. Особенно поддержало их благословение папы — редкий случай и высокая честь в те времена, когда и короли, и народы видели в папе высшего властителя христианского мира.

Итак, орден рос, сначала медленно, но чем дальше, тем быстрее. Они были искусными воинами и с новыми победами все дальше распространяли свое влияние. Из защитников бедных пилигримов они постепенно превратились в стражей Святой земли.

Не прошло и ста лет, как тамплиеры стали одной из самых богатых и влиятельных организаций Европы. Они уступали только самому папе и владели большими земельными наделами в Англии, Шотландии, Франции, Испании и Португалии, в Германии и Австрии. Став владельцами земель и замков, они вскоре превратились в международных банкиров, ссужали деньги разорившимся европейским владыкам, принимали на сохранение деньги паломников и чуть ли не первыми ввели в обращение дорожные чеки. Деньги в то время были только золотыми и серебряными и ценились по весу. Пилигрим, не желавший рисковать своим кошельком, просто оставлял свои сбережения в любом владении тамплиеров в Европе, получал шифрованную расписку, а достигнув цели путешествия, представлял ее в обитель тамплиеров и получал там деньги. Надежность расписки обеспечивалась сложнейшим шифром.

Она посмотрела на Рейли, убедилась, что тот внимательно слушает.

— Дело, начатое горсткой благонамеренных рыцарей, посвятивших себя защите Святой земли от сарацин, быстро разрослось в могущественную и таинственную организацию, соперничающую в богатстве и влиянии с Ватиканом.

— Это-то их и погубило, надо думать, — вставил Рейли.

— Да. И еще как. В тринадцатом веке мусульмане наконец отбили Святую землю, и крестоносцам пришлось собирать вещички, на сей раз навсегда. Крестовых походов больше не было. Тамплиеры ушли последними: их разбили в Акре в 1291 году. Вернувшись в Европу, они потеряли raison d`être — смысл существования. Ни пилигримов, которых надо охранять, ни Святой земли, чтоб ее защищать. И друзей у них осталось не так уж много. Власть и богатство ударили им в голову, бедные воины Христовы больше не были бедными и стали заносчивы и алчны. Притом многие королевские дворы, в том числе король Франции, были у них в долгу.

— И пришлось им рухнуть с неба на землю…

— Рухнуть и сгореть, — кивнула Тесс. — В буквальном смысле.

Она отхлебнула остывший кофе и шепотом поведала Рейли о начатой против тамплиеров кампании, которой, безусловно, способствовали тайные ритуалы посвящения, долгие годы практиковавшиеся рыцарями.

— Скоро на них обрушилась волна ужасных и неправдоподобных обвинений в ереси.

— И что было дальше?

— Пятница, тринадцатое, — сухо проговорила Тесс. — Оригинальная версия.

ГЛАВА 20

Париж, Франция, март 1314 года

Жак де Моле медленно приходил в сознание.

Сколько же на этот раз? Час? Два? Великий магистр знал, что больше времени пройти не могло. Они никогда не давали ему хоть несколько часов насладиться бесчувствием.

Как только мысли чуть прояснились, он ощутил, как знакомо зашевелилась боль, и привычно отделил ее от себя. Разум — странное и могущественное орудие, и за годы заключения и пыток он хорошо овладел им. Да, оборонительное оружие, но все же оружие, и с его помощью он мог хоть отчасти помешать исполнению замыслов врага.

Они могли сломать его тело и сломали, но дух и разум, пусть поврежденные, все еще принадлежали ему.

Как и его вера.

Открыв глаза, он убедился, что ничего не изменилось, хотя произошла любопытная перемена, которой он сперва не осознал… Стены камеры все так же покрыты зеленой слизью, стекающей на мощенный грубым булыжником пол, ставший почти гладким от скопившейся в щелях грязи, засохшей крови и экскрементов. Сколько же этой грязи вытекло из его тела? Ох, много. Как-никак, он провел здесь… Он напряг память. Шесть лет? Или семь? Достаточно, чтобы тело превратилось в развалину.

Ломали кости, позволяли им кое-как срастись и ломали снова. Выворачивали суставы, разрывая связки. Он знал, что руки уже ни к чему не пригодны, и ходить он не сможет. Но разум по-прежнему свободен и деятелен. С его помощью он может покинуть пределы жалкой темницы под улицами Парижа и отправиться куда угодно.

Ну так куда он направится сегодня? В холмистые поля Средней Франции? К подножию Альп? К морю или за море, в любимое Outremer, Заморье?

Он не впервые задумался, не сошел ли с ума. Быть может, решил он. То, что заставили его вынести палачи, царствовавшие в этой преисподней, не могло не сказаться на рассудке.

Он попытался точнее припомнить, сколько времени прошло. И вспомнил. Шесть с половиной лет — с той ночи, когда люди короля ворвались в парижский Тампль.

В его храм.

Тогда была пятница, вспоминал он. 13 октября 1307 года. Он спал, как почти все братья-рыцари, когда перед рассветом десятки сенешалей ворвались в храм. Рыцарей Храма застали врасплох. А ведь ему уже не один месяц было известно, что царственный корыстолюбец со своими клевретами ищет средства сломить мощь Храма. К той ночи они наконец набрались храбрости и подыскали предлог. И драться они умели: рыцари не сдавались без боя, но на стороне людей короля была внезапность, они превосходили тамплиеров числом и быстро сломили сопротивление.

Он бессильно наблюдал, как они грабят храм. Великому магистру оставалось только надеяться, что король и его прислужники не поймут, какая добыча попала им в руки, что золото и драгоценности ослепят их, не дав увидеть поистине бесценного трофея. Наконец установилась тишина, и де Моле с братьями на удивление почтительно усадили в крытые телеги, чтобы увезти навстречу их судьбе.

Только сейчас, вспомнив ту тишину, Моле понял, какая перемена поразила его.

Было тихо.

Темница — шумное место: звенят цепи, скрипят дыбы и колеса, шипят жаровни, и все это — под неумолчные вопли пытаемых.

Но сегодня было иначе.

И тут великий магистр услышал шаги. Шаги приближались. Сперва он решил, что идет Гаспар Шэ, главный палач, но шаги не были тяжелой и угрожающей поступью вожака стаи. Никто из его зверья не ходил так. Нет, сейчас в коридоре прозвучали торопливые шаги многих людей, и вот они уже входят в застенок, где висит на цепях де Моле. Заплывшими, покрасневшими глазами он разглядел полдюжины человек в ярких нарядах. И среди них был сам король.

Стройный и статный, король Филипп IV на голову возвышался над раболепными лизоблюдами, тесно окружившими его. Де Моле неизменно дивился наружности правителя Франции — поразился и сейчас, даже сквозь боль. Возможно ли, чтобы человек столь благородного облика был закоренелым злодеем? Филиппу Красивому еще не было тридцати. Чистая кожа, светлые волосы — он казался воплощением рыцарства, но не он ли, в ненасытной жажде власти и богатства, растраченного им в самом низком разгуле, вот уже десятилетие расчетливо сеял смерть и опустошение, подвергая мучениям всякого, кто встал у него на пути или просто вызвал его неудовольствие?

Рыцари-тамплиеры не просто вызвали его неудовольствие.

Де Моле снова расслышал в тоннеле шаги. Медлительные, неровные удары подошв предшествовали появлению в камере тощего человечка, в сером монашеском одеянии. Запнувшись на неровном полу, человечек едва удержался на ногах. Куколь свалился у него с головы, и де Моле узнал папу. Он много лет не виделся с Климентом V, и за прошедшее время лицо его разительно изменилось. От глубоких морщин углы губ изогнулись книзу, словно выражая вечное недовольство, а глаза глубоко ушли в тень глазниц. Король и папа. Вместе. Наверняка не к добру.