Бруньоне с удовольствием отметил, что тот уже забыл о механизме.

— Совершенно верно, — продолжал Риенци. — Меня заверили, что делается все возможное.

Бруньоне кивнул и жестом предложил Риенци вести совещание, взглядом показав: закругляйтесь.

К Мауро Бруньоне всегда относились уважительно. Он знал, что одна из причин тому — его внешность. Если бы не облачение, он выглядел бы обычным здоровенным, широкоплечим калабрийским крестьянином, каким и остался бы, не призови его более полувека назад Церковь. Его простецкий вид и соответствующие манеры, сознательно выработанные за много лет, поначалу обезоруживали собеседника, внушая мысль, что он имеет дело с простым служителем Божьим. Таким он и был, но люди, узнав о его сане, часто приходили к выводу, что имеют дело с манипулятором и интриганом. Он не был ни манипулятором, ни интриганом, но никого не пытался разубедить. Но иногда полезно держать людей в напряжении, хотя, по правде сказать, это тоже своего рода манипуляция.

Десять минут спустя Риенци выполнил его просьбу.

Когда кардиналы потянулись к дверям, Бруньоне покинул помещение через боковой выход и прошел по коридору к лестнице, которая вывела его во внутренний двор. Пройдя по галерее мимо бельведера и легендарной статуи Аполлона, он вошел в здание, где размещалась часть огромной библиотеки: «Archivio Segreto Vaticano» — тайный архив Ватикана.

Собственно говоря, архив был не таким уж тайным. Большая его часть с 1998 года была открыта для посещений учеными и исследователями, и теоретически они имели доступ к его тщательно охраняемым сокровищам. Уже известно, что на его полках протяженностью в сорок миль хранятся рукописный протокол судебного процесса над Галилеем и прошение короля Генриха VIII о признании его брака недействительным.

Но никому из посторонних не было хода туда, куда направлялся сейчас Бруньоне.

Не потрудившись поприветствовать библиотекарей и исследователей, работавших в пыльных залах, он тихо прошел в глубь огромного темного хранилища. Спустился по узкой винтовой лестнице и оказался в тесной прихожей, где перед резной дубовой дверью застыли часовые швейцарской гвардии. Повинуясь короткому кивку пожилого священника, один из стражей набрал на кодовом замке нужный шифр и впустил его внутрь. Щелчок механизма гулко отозвался в шахте каменной лестницы. Не глядя на часовых, Бруньоне вступил в сводчатую крипту, и дверь за ним со скрипом закрылась.

Уверившись, что он один в похожей на пещеру камере, и дождавшись, пока глаза привыкнут к тусклому освещению, он прошел в летописный отдел. В крипте стояла звенящая тишина. Когда-то это смущало Бруньоне, но со временем он узнал, что в тишине растворяется почти неуловимый звук, исходящий от сложнейших кондиционеров, поддерживавших в помещении постоянную температуру и влажность. Разбираясь в каталоге, он чувствовал, как в искусственном сухом воздухе напрягаются мышцы. Бруньоне, по правде сказать, не любил заходить в крипту, но сейчас в этом была насущная необходимость. Его пальцы, перебиравшие карточки каталога, чуть вздрагивали. То, что он искал, не упоминалось ни в одном из открытых каталогов верхней коллекции, даже в указателе Гарампи — монументальном каталоге, содержащем почти миллион карточек практически на каждый экземпляр книжного собрания вплоть до восемнадцатого века. Но Бруньоне знал, где искать. Незадолго до смерти его наставник позаботился об этом.

Увидев нужную карточку, Бруньоне выдернул ее из ящика.

Его все сильнее одолевали недобрые предчувствия. Бруньоне шел мимо шкафов с книгами и фолиантами. Истертые красные ленточки на свернутых в трубку официальных документах свешивались с каждой полки. Когда он наконец нашел то, что искал, пальцы у него вдруг онемели.

С большим трудом он спустил с полки большой и очень старый том в кожаном переплете и положил его на рабочий стол.

Присев к столу, Бруньоне перелистал толстые, богато иллюстрированные страницы. В тишине треск сухого пергамента казался громким. Несмотря на кондиционеры, время берет свое. Листы из телячьей кожи растрескались, железо в составе чернил окислилось, и на месте тонких штрихов, оставленных пером, виднелись тончайшие царапины.

Бруньоне чувствовал, как бьется у него сердце. Он знал, что уже близко. И, перевернув страницу, едва не задохнулся, увидев то, что открылось его глазам.

Иллюстрация изображала сложное переплетение рычагов и передач. Сравнив ее с распечаткой электронного письма, Бруньоне удовлетворенно кивнул.

Где-то в глубине глаз нарастала боль. Он протер глаза и снова уставился на чертеж. Его сжигала немая ярость. По чьей небрежности такое могло случиться? Это устройство никогда не должно было покидать стен Ватикана! Бруньоне резко одернул себя. Он редко тратил время на бесполезные рассуждения и запоздалые сожаления. Видимо, сейчас он серьезно встревожен. Нет, тревога — неподходящее слово. Открытие глубоко поразило его. Да и всякий был бы поражен — всякий, кто знал о назначении древнего механизма. К счастью, таких было немного даже здесь, в Ватикане.

«Мы сами виноваты. Мы слишком старались не привлекать к нему внимания».

Бруньоне поднялся. Он вдруг почувствовал страшную усталость. Прежде чем вернуть книгу на полку, он наугад засунул между ее страницами похищенную из каталога карточку. Нехорошо, если кто-нибудь на нее наткнется.

Бруньоне вздохнул, ощущая на плечах груз своих семидесяти лет. Он сознавал, что угроза исходит не от любопытствующего ученого и не от готового на все ради своей страсти коллекционера. Тот, кто стоит за налетом, точно знал, что он ищет. И его надо остановить, пока беззаконная добыча не открыла ему своей тайны.

ГЛАВА 7

Но другой человек, которого отделяли от Бруньоне четыре тысячи миль, не был с ним согласен и имел собственные планы.

Заперев за собой дверь, он снова поднял сложный механизм, поставленный на верхнюю ступеньку, и осторожно стал спускаться в погреб. Механизм оттягивал руки, но он ни за что не уронит его.

Только не теперь.

Только не теперь, когда судьба отдала драгоценный трофей ему в руки, после всего того, на что он пошел, чтобы добыть его.

Подземелье, освещенное дрожащим светом дюжины свечей, было слишком просторно, и свет не проникал в его дальние пределы. Здесь было темно, холодно и сыро, но он давно этого не замечал. Он провел здесь так много времени, что привык к холоду и сырости, приспособился к ним. Если у него и было что-то похожее на дом, то только здесь.

«Дом…»

Отдаленное воспоминание.

Из другой жизни.

Поставив механизм на шаткий деревянный стол, он прошел в угол и принялся рыться в груде ящиков и старых картонных коробок. Отыскав нужную, перенес ее на стол, открыл и бережно извлек папку. Вытащил из папки несколько листков и аккуратно разложил рядом с устройством. Затем сел, переводя взгляд с листов на механизм и обратно и наслаждаясь минутой торжества.

Он пробормотал себе под нос:

— Наконец-то!

Голос был сиплым и хрипловатым от долгого молчания.

Взяв карандаш, он занялся первым документом. Пробежав глазами строку выцветших значков, потянулся к кнопкам на крышке машины, начиная следующую, решающую стадию своей одиссеи.

Одиссеи, завершение которой — он знал — сотрясет устои нынешней цивилизации.

ГЛАВА 8

Тесс с трудом уснула, но не проспала и пяти часов. Ее разбудила мысль, не дававшая покоя с первых минут в Метрополитен: мысль, возникшая как раз перед тем, как с ней заговорил Клив Эдмондсон и разверзся ад. Надо поскорей выпроводить маму с Ким из дому и заняться этим.

Мать Тесс, Эйлин, поселилась в их двухэтажном домике на тихом бульваре в Мармаронеке три года назад, вскоре после смерти своего мужа-археолога Оливера Чайкин. Тесс, сама предложившая матери переехать к ним, до сих пор не была уверена, правильно ли поступила. Впрочем, в доме было три спальни и достаточно места для всех троих, что весьма облегчало жизнь. В конечном счете все неплохо устроилось, хотя Тесс иногда виновато думала, что больше всего от переезда мамы выгадала она сама. Эйлин сидела с Ким, когда Тесс нужен был свободный вечер, подвозила девочку в школу, если она была занята, или, как сейчас, приглашала полакомиться пышками — прекрасный способ отвлечь ребенка от событий прошлого вечера.