— Все равно! — Марина повысила голос. — Ты будешь с нами. Никого у меня нет ближе тебя и Кости. Ты моя теперь.

— Послушай…

— Нет! Это ты послушай! Ты будешь мне помогать с ребеночком. Ведь будешь? — В голосе Марины звучала отчаянная надежда.

— Да… — На этот раз выдавливать это простое и короткое слово пришлось охотнице. — Ты позволишь… пеленать его иногда?

— Конечно.

— Купать и щекотать ножки…

— Да. — Марина расплакалась, как, впрочем, и Сабрина.

— И любоваться тем, как ты его кормишь… — Через силу произнеся эти слова, охотница вдруг шагнула к Марине, крепко ее обняла, зарывшись мокрым лицом в волосы подруги и широко, словно от невыносимой боли, открыв рот.

— Что с тобой? — испуганно проговорила Светлая.

— Я не могу! — рыдая и мотая в истерике головой, выкрикивала Сабрина. — Ну не могу я! У меня может быть желание! Наверное, я даже способна полюбить! Но не рожать! Никогда у меня не будет детей! Из-за того, что они со мной сделали! Они отняли это у меня! Я пуста!

— Господи…

Охотница вдруг резко оттолкнула Марину, и в ее руке появился пистолет. Щелчок затвора. Сабрина озиралась по сторонам, будто искала в подвале, освещаемом лишь слабым лучом из трещины в стене, кого бы убить.

— Ты чего…

— Послушай, Марина, я должна тебе показать, как пользоваться пистолетом. А ты должна все быстро запомнить. И мы прикончим каждого, кто встанет у нас на пути. Ясно тебе?

— Не надо…

— Надо! — Голос Сабрины обрел прежнюю властность и твердость. — Дать новую жизнь мне не суждено, но отнимать я умею превосходно. Значит, такова моя миссия.

— Если вас смущают какие-то соображения этики и морали, — беспечным тоном вымолвил Жуковский, — то никому не навязываю. Приговор привести в исполнение могу и сам.

Селиверстов пристально смотрел ему в глаза, как будто изо всех сил старался разглядеть в них что-то, что позволило бы понять мотивы Андрея и саму его суть, от начала и до конца. Можно было лишь догадываться, каким ударом для искателя стало проявление второй личины человека, многие годы бывшего ему близким другом.

Степан Волков смотрел в сторону. Казалось, он занят сугубо своими планами на ближайшее будущее и то, что в этом подвале вот-вот должна была совершиться расправа, его совсем не интересует. Хотя что значит судьба индивидуума, когда Жуковский намерен взять на себя ответственность за судьбы всех, кто выжил в городе? А быть, может, и на всей земле?

Константин Ломака смотрел на Семена Паздеева. Тот совсем забился в угол. Похоже, пока шел сложный и эмоциональный разговор, Паздеев вовсе не спал, а лишь притворялся. Но теперь страх, обуявший этого человека, был вовсе не притворным. И Костя сейчас искренне жалел его. И корил себя за то, как жестоко обращался с Паздеевым, пока тот был у них в плену.

— Зачем? — спросил наконец Ломака, повернувшись к Жуковскому.

— Да просто он слишком много знает. Но это не единственная причина. Сейчас нам опасны не твари и даже не охотники. Он опасен. Он — помеха. Да и вообще, плохой он человек. — Андрей ухмыльнулся. — Помню, про таких когда-то говорили: в мирное время бесполезен, а в военное опасен. Зачем он нужен? С какой стати его жалеть?

Волков вдруг дернул головой и уставился на Жуковского с таким видом, будто получил неожиданное и весьма значимое известие.

— Что ты сказал? — спросил Степан.

— Я сказал, на кой черт вам его жалеть. Он бы нас жалеть не стал.

— Да нет… я не об этом, — задумчиво буркнул Волков, продолжая сверлить Жуковского взглядом.

— У тебя махорка еще есть? — внезапно и очень резко спросил Селиверстов у Степана.

— Да. А что?

— Сделай мне самокрутку, — проворчал Василий и двинулся к выходу из подвала.

Волков проводил его недоуменным взглядом, которым затем окинул Жуковского и Ломаку, задержав на Андрее. Кашлянул и ушел вслед за Селиверстовым.

Наступила тишина. Только громкое сопение приговоренного к смерти заполняло пустоту.

— Мужики, — прохрипел Паздеев, — ну будет вам. Пошутили, попугали, и хватит. А?

— Конечно хватит. Хорошего понемногу, — беспощадно улыбнулся Жуковский. — Костя. Ломака!

— Чего, — будто в сомнамбулическом сне отозвался Константин.

— Тебе тоже лучше выйти.

— Ты уверен? — Ломаку распирала ненависть к Жуковскому, еще вчера безмерно уважаемому человеку.

— Уверен. Выходи.

Не зная, чем возразить и что вообще надо делать в такой ситуации, Костя ушел.

Волков и Селиверстов стояли на улице, почти по колено в снегу, и курили, глядя при этом в разные стороны. Шлем с затемненным стеклом свисал со свободной руки искателя. Вместо шлема он надел темные очки.

Выйдя на улицу, Константин пытался понять, чего же он сейчас хочет больше всего. Может, уговорить их спуститься в подвал и остановить Жуковского? Или дождаться, пока тот сделает свое дело, и возобновить совместные усилия по вызволению Марины из плена? А действительно ли Жуковский намерен помочь с этим? Как можно после всего, что они узнали, верить ему?

В подвале раздался глухой выстрел. Никто не вздрогнул. Селиверстов размахнулся и далеко швырнул летный шлем.

— Мы только что убили безоружного человека, мужики, — проворчал Ломака.

Волков обернулся.

— Мы? При чем тут мы?

— Убить можно действием либо бездействием.

— Тогда почему ты не там?

— Я не знаю… — Ломака вздохнул.

Из подвала неторопливо вышел Жуковский.

— Ну вот и все, теперь вернемся к нашим насущным делам, — сказал он бодрым голосом, словно и не лишал никого жизни.

Селиверстов резко обернулся к Андрею. Нельзя было разглядеть его глаза за темными очками, но догадаться о том, что это за взгляд, было нетрудно.

— Ну что ты, Вася, сверлишь меня так? — с наигранной трагичностью спросил Жуковский.

— А чего ты ждал?! — рявкнул Селиверстов.

— Осуждаешь?

— А это можно одобрить?!

— Тогда почему ты меня не остановил, а? Может, коллекционируешь моменты ощущения непоправимости, как с тем стариком, которого обезумевшая толпа выдавила из общины, а ты ничего не сделал, чтобы помешать?

— Как бы я размозжил тебе сейчас башку, падла!

— А стоит ли? — Жуковский продолжал демонстрировать спокойствие. — Может, просто ответишь, почему не помешал мне?

— Да потому что понимаю, к сожалению. Останься Паздеев жив, и, возможно, все было бы только хуже, как ты и говорил. Но черт возьми! Будь проклят тот, кто повел нас такой дорогой, где на распутье мы выбираем не между добром и злом, а между кровью и кровью!

— Таков наш мир…

— Чушь! Это все твои комбинации! Твои твари! Твои охотники! Твои жертвы! Твоя чертова игра с людьми!

— Ты мне льстишь, однако.

— Заткнись, чтоб тебя!

— А теперь подумай, горячая головушка, что бы стало с теми, кто выжил, не появись твари. Люди замирились бы и затихли в своих норах? Нет. Едва ли в этом несчастном городе кто-нибудь дожил бы до наших дней. Может, только самая одичавшая и оскотинившаяся группка. А благодаря тварям мы получили баланс. Мир. Систему отношений. И обходились все это время малыми жертвами. И вовсе не я, между прочим, выстроил этот уклад. Сами люди. Я всего лишь наблюдал и ждал пробуждения. А оно вот-вот…

— Да кем ты себя возомнил?! Тебе просто нужна власть, вот и все!

— Ну конечно, мне нужна власть. Кто ж спорит-то. Только цели совершенно другие. Благие у меня цели. Ты правильно сказал. Сейчас мы выбираем не между добром и злом, а между кровью и кровью. На одной чаше весов жертвы и на другой тоже. Непростой выбор, однако. Но его надо сделать. А виноваты в таком положении вещей все. Все без исключения. Но только люди не хотят себе в этом признаваться. Они винят кого угодно, только не себя, винят следствия, а не причины. Вот ты, Костя, кого больше винишь? Меня за то, что я сдал Марину охотникам? Или себя за то, что довел девчонку в тот вечер и она оказалась в неподходящее время в неподходящем месте? Мне не отвечай. Самому себе ответь.