— Прощайте, товарищи, — серьезно сказал Кухарский напоследок. — Ну что, Сусанин, веди!

Волк бесшумно пошел к лунной дорожке, дрожавшей в сонном озере, затем свернул налево и пошел вдоль края воды. Доктор Вельский, Кухарский и Метляк отправились за ним. Константин оглянулся только один раз и приветственно поднял руку.

— Непрост этот капитан, ох, непрост, — пробормотал Ковалев и вздрогнул, услышав рапорт Мариса:

— Так точно, непрост, но парень хороший. «Черт, опять я думаю вслух. Что за привычка, откуда?» — подумал Ковалев.

Линд поднялся на ноги и сделал несколько шагов в сторону воды. Затем он с усилием оттянул левой рукой тугой ворот своего водолазного костюма и извлек оттуда нечто, что легко поместилось в его ладони.

Уоррен вернулся к костру, подошел к Вите Чаликову и протянул ему руку. Тот машинально ответил на рукопожатие, но Линд вместо этого вложил ему в ладонь маленькую вещицу: белый жетон на прочном шнурке.

— Друзья вам объяснят, как этим пользоваться. А пока просто наденьте на шею. Нужно спешить. Весьма нежелательно, чтобы здесь палили из пушек или бомбили, — Уоррен был серьезен и взволнован. — Вам туда, наверх, вы это уже поняли, Александр? Вот и отлично.

— По местам, — скомандовал капитан Ковалев. — Ваня, по команде заводишь — и на холм, между двух валунов. Линд, вы с нами?

— Нет, спасибо, — вежливо улыбнулся Линд. — Я своим ходом доберусь, после вас.

Ковалев закрыл люк и привычно толкнул ногой Ивана. Танк зарычал, фыркнул и легко помчался по залитому серебром пригорку вверх, к двум валунам. Валуны отбрасывали резкие тени в сторону сгнившего бревенчатого фундамента.

Линд увидел, как танк вымахнул на вершину пологого холма, проскочил между огромными камнями и растворился в облачке голубоватых электрических змеек.

В далекой деревне заголосили собаки, а из-за леса взлетела «люстра», освещая округу мертвым белым светом. Линд весело посмотрел на две луны, висевшие по разные стороны озера. Вскоре одно из светил начало быстро опускаться, свет его стал прерывистым и погас над самой зубчатой грядой бора. Юноша резко повернулся и пошел к воде, насвистывая какой-то удалой мотив. Ветер нагнал целую перину плотных облаков, луна спряталась, и наблюдатель, если бы таковой присутствовал на берегу Светлого Яра, не смог бы разглядеть и своей вытянутой руки. Зато звуки очень удивили бы и озадачили любопытного слушателя: сперва кто-то большой напористо и шумно вошел в воду, затем басовито выдохнул, словно прочищая гигантские легкие, после чего раздался тяжелый плеск, и несколько волн проворно прошуршали, облизывая пологий берег. Снова завыли собаки, и опять взлетела осветительная ракета, теперь уже в полном одиночестве проливая ядовитый свет на пустое от берега до берега озеро.

* * *

Машину трясло на разбитой дороге. Макаров был улыбчив и предупредителен, но самое главное — чувствовал, когда нужно молчать. Способность молчать в нужный момент подразумевала наличие как минимум двух умений. Вторым по значимости Ольга считала умение сдержаться, а попросту — выдержку. Сотрудник НКВД, лишенный выдержки, живет недолго, а умирает неотвратимо и страшно. Первое умение было самым ценным: способность определить нужный момент. За этим умением стоял целый букет великолепных качеств: острый ум, аналитические способности и недюжинная интуиция. Получалось, весельчак и рубаха парень Макаров совсем не прост. А с виду этакий балагур и простак. Ну как же, как же…

Устроившись у округлого окна, Ольга перебирала в памяти оттенки ощущений и эмоций, возникавших в процессе разговора с Ладугиным. Летчик не искажал пережитого ни намеренно, ни подсознательно. Ольга знала, что человек, допустивший просчет, придя в себя после потрясения, немедленно начинает вновь и вновь прокручивать в памяти события, отыскивая и вплетая в воспоминания обстоятельства, уменьшающие его вину. История, рассказываемая по прошествии времени, разительно отличается от самой первой версии, а сам рассказчик превращается из ошеломленного и сбитого с толку виновного в настоящего героя, предотвратившего катастрофу умелыми и весьма скромными жертвами. Эта модель поведения служила безотказно, и на практике Ольги оказалась непригодной первый раз.

Летчик Ладугин повторял одно и то же, нисколько не украшая истории. Выйдя на цель в составе звена, летчики спокойно отработали бомбометание по движущемуся танку, ничего хитрого и нового. Необычным было поведение цели — танк остановился, при этом никто из экипажа или гражданских на броне не пытался выстрелить в пикировавший последним самолет Ладугина. В бою это обычное явление — атакованные с воздуха люди бегут врассыпную, либо отстреливаются и швыряют что попало в надвигающийся самолет, как это ни смешно выглядит со стороны. Человек остается человеком, и тут никуда не денешься. Однако внезапная остановка цели сама по себе делала заход Ладугина бессмысленным — он уже не успевал изменить упреждение, и бомбы ушли бы далеко вперед, так что второй заход был неминуем…

Лейтенант Серегин завершил, а лейтенант Марченко только начал разворот над лесом, когда «пятерка» Ладугина свалилась в пике, резко отвернув от цели, и упала в болото. Танк скрылся в густом лесу, и продолжение бомбардировки потеряло смысл. Марченко вызвал помощь, и звено вернулось на аэродром без командира.

Штурман Смагин и стрелок Шадрин успели выпрыгнуть. Капитан Ладугин не воспользовался парашютом, но его выбросило из кабины при ударе фюзеляжа о грунт, да так удачно, что на теле капитана не нашли ни одного синяка, ни единой ссадины.

— Скажите, Алексей Романович, из слов штурмана, обращенных к вам, следует, что штурман видел совсем не то, что видели вы. Как это можно объяснить? — Шалдаева смотрела на коротко стриженный затылок капитана и думала, что летчик начал седеть очень рано. Хотя уже двадцать пять. Мужик, не мальчишка…

— Я не знаю, как это можно объяснить. — Капитан Ладугин поднял голову. — Знаете, Ольга Михайловна, я ведь не все указал в рапорте… Еще я видел со стороны, как падает мой самолет. И как я вылетел из кабины, кувыркаясь, как кусок обшивки… Потом я увидел перед собой морду волка… Он улыбался, глядя мне в глаза, понимаете? Потом волк запрыгнул на броню танка, а я прыгнул следом за ним, и впереди было болото и тот самый бор, и бор двинулся на меня, и вдруг все пропало…

Капитан сцепил кисти рук и так и сидел, едва сдерживая напряжение. Больше всего на свете он боялся, что сошел с ума и своим безумием погубил товарищей.

— Знаете, Алексей Романович, вы точно ни в чем не виноваты. — Ольге было очень жалко летчика. — Обстоятельства часто сильнее нас, причем объяснить, как они возникли, практически невозможно. Это была аномалия, а не плод вашего воображения. Чем быстрее вы забудете о том, что видели, тем быстрее окажетесь в строю. Больше мне нечего вам сказать.

Алексей внимательно посмотрел на Ольгу, затем вытащил из широкого кармана свернутые в трубочку листки бумаги.

— Вот, заберите. Я зарисовал то, что видел. Забывать так забывать. — Ладугин за год до войны окончил художественное училище.

«Интересно будет посмотреть, что он нарисовал», — думала Ольга, рассматривая в окошко желтеющие липы. Автомобиль уже катился по ровной дорожке к подъезду тщательно охраняемого узла правительственной связи.

Маленький кабинет с прекрасной звукоизоляцией находился в светлом подвале, под многометровой толщей бетонных перекрытий. На столе стоял телефонный аппарат без диска. Невидимый оператор принял запрос на соединение, и через две минуты Ольга услышала ясный и чистый голос Серапионова; с трудом верилось, что он находится в своем кабинете, на Волхонке, в центре Москвы, а Ольга — в подземном убежище на окраине Горького. Выслушав короткий доклад Шалдаевой, Серапионов побарабанил пальцами по дубовой столешнице, затем начал тихо и размеренно говорить:

— Ольга Михайловна, я сегодня получил сводку происшествий, связанных с интересующим нас вопросом, и хочу, чтобы вы съездили в село Владимирское, к озеру Светлый Яр. Я уже распорядился. Вам окажут любое содействие. Осмотрите местность, там все покажут и расскажут. Хочу, чтобы вы взглянули своими глазами. Завтра рано утром вас доставят к поезду. В Москве ночь на отдых — и ко мне.