Вскоре русское войско начало испытывать усталость от этих нескончаемых вылазок из города, сочетающихся с набегами из леса, да вдобавок чувствовалась и скудость в пище — тех съестных припасов, что привезли их Свияжска, было мало, и они вздорожали, а из других мест обозы с едой еще не доставили. Впрочем, зачастую ратнику некогда было поесть и сухого хлеба, а кроме того, почти все ночи у него получались бессонными. Он либо вскакивал для того, чтобы отбить очередную вылазку, либо его просто ставили в ночную сторожу для охраны пушек, да и своих товарищей тоже.

— Так и будем ждать, пока этот сыч сызнова из леса выскочит, али как? — напрямую спросил Иоанн своих воевод. Те, потупившись, молчали. Даже Андрей Курбский сконфуженно опустил голову, хотя ему-то со своим полком до Арского поля было неблизко.

— Шустер он больно, — выдал наконец глубокомысленную сентенцию князь Мстиславский.

— А заманить? — спросил Иоанн.

— Пытались, государь, но он хитер, — оживился и сразу как-то потух, вспомнив последнюю свою неудачу князь Горбатый-Шуйский. — Далече от леса не отходит, опаску имея. Опять же, как узнать, что пора, али еще не приспел час? Не выставлять же их на пробу — ну-ка, мол, добеги отсель до леска, а я за тобой на борзом коне.

Посмеялись.

— Как узнать, говоришь, — протянул царь и задумался — а и вправду, ну как тут узнаешь.

А наутро, когда злые и не выспавшиеся в очередной раз ратники из стана Горбатого, испуганно хлопая глазами, бежали со всех ног извещать князя, что прибыл государь, Иоанна, с улыбкой глядевшего на забавно семенивших мужичков, осенило.

— Я вот зачем приехал, — тут же решил он реализовать свою идею. — Вели, княже, пару-тройку тысяч в лесок отправить, чтоб на нас с опушки глаза чужие не пялились. А потом десятка два — боле не надо — пускай в место для будущей засады уйдут. Да упреди, чтоб тех, за кем гнаться учнут, не затронули. Ну разве легонечко, плеточкой, в четверть силы, чтоб остановить на бегу.

Горбатый удивленно посмотрел на царя. Иоанн вздохнул.

— Ты мне что вечор сказывал? — напомнил он. — Не выставлять же тебе ворога на пробу — добеги, мол, до леска, а я за вами помчусь. Так было дело?

— Так, — кивнул князь, продолжая недоумевать.

— Вот я и подумал. А зачем нам людишек Япанчи выставлять? Проба — она и есть проба, а бегают все одинаково. Вот прямо от обоза ратников пеших расставим на десятке саженей друг от друга да бежать к лесу повелим, а вдогон за ними засадный десяток выпустим… Теперь уразумел.

Горбатый прямо-таки расплылся в широкой улыбке:

— То все исполним, государь.

— Особливо упреди тех, кого поближе к обозу поставишь. Скажи, чтоб ног не жалели. Коли удерут — с меня каждому рубль.

Бег взапуски устраивали трижды, после чего казна царя оскудела на два рубля. Удалось выяснить, что заманивать врага надо до самого обоза, иначе успеет убежать. Да и там желательно подождать, чтоб подтянулись задние. С «соблазном» тоже определились быстро. Что может с легкостью побудить воина устремиться сломя голову в погоню? Да только вид отчаянно улепетывающего неприятеля. Здесь подчас и осторожный человек про свою осмотрительность позабудет. А если враг еще и неплохо одет и вооружен, то есть найдется чем поживиться, то тут и вовсе азарт душу распирает.

Так и случилось. Отряженный для истребления лесной нечисти князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский, в строгом соответствии с намеченным планом, чтобы выманить врага, расположил основную часть приданных ему сил за холмами, а незначительную послал к Арскому лесу, чтобы Япанча увидел их и соблазнился легкой добычей.

В крепости засаду прекрасно видели, но вот незадача — сигнал для атаки «лесных братьев» у осажденных был предусмотрен, а вот иной, предупреждающий о грозящей опасности, нет, поэтому, как истошно ни орали казанцы, пытаясь повернуть людей Япанчи обратно, у них ничего не вышло.

К тому же толпы русских ратников, якобы устрашенных его нападением, немедленно повернули вспять, бросившись бежать — ну как тут удержаться от погони. Татары гнались за ними до самого обоза, где те заняли оборону, после чего часть их принялись осыпать укрывавшихся дождем из стрел, а другие прямиком бросились на главный стан московского войска.

Лишь тогда князь Юрий Шемякин со своим готовым полком устремился из засады на татар. Те бросились было бежать, но будучи настигнутыми недалеко от леса, приняли бой. В то же время подоспел и князь Горбатый со всеми конными дружинами; а пешие ратники с обеих сторон зашли в тыл.

Попытки бежать оказались безуспешными — битва спустя короткое время переросла в резню, в ходе которой татар давили и секли, рубили и кололи на протяжении более чем десятка верст до самой реки Килари, где князь Александр, остановившись, повелел трубить в рога, созывая порядком рассеявшихся в ходе погони победителей. Уже возвращаясь обратно, они продолжали добивать прятавшихся в чаще.

Правда, после битвы, когда Иоанн благодарно обнимал утомленных радостным сражением, а любая битва, если она заканчивается победой, радостна для оставшихся в живых, Александр Борисович так и промолчал о том, кто придумал эту затею. Поначалу не до того было, а затем, когда все нахваливали главного виновника торжества, сознаваться ему стало как-то неудобно — вдруг спросят, почему не сказал сразу. Тем более что и сам царь помалкивал.

Зато Горбатый не забыл повеление Иоанна и взял в плен около трех с половиной сотен, которых привели к государю. Уже изрядно ожесточившись, царь повелел привязать всех пленников к кольям перед укреплениями, объявив, что, если казанцы ударят ему челом, он даже теперь, несмотря ни на что, их пожалует. Если же они не станут этого делать, то он повелит немедленно умертвить всех пленных.

Однако безумная пляска смерти продолжала кружить свой хоровод в исполнении неутомимых дервишей, и казанцы, повинуясь ей, дали самый красноречивый из всех возможных ответов, пустив множество стрел в своих же воинов. При этом они кричали, что лучше им умереть от их чистых, нежели от злых христианских рук. Иоанн скрипнул зубами и повелел добить тех, кто еще оставался жив.

На другой день, ставший последним летним, царь призвал мурзу Камая, чтобы узнать, где осажденные берут воду, потому что реку Казанку у них давно отняли. Тот ответил, что из ключа близ самой реки, а ходят туда подземным ходом от Муралеевых ворот. Иоанн приказал воеводам сторожевого полка, князю Василию Серебряному и Семену Шереметеву уничтожить тайник, но воеводы развели руками и заявили, что сделать это не в их силах, зато можно подкопаться под тайник от каменной Даировой башни, уже давно занятой русскими казаками.

Тогда Иоанн призвал Филю-размысла [103]. Немец по происхождению, пришедший на Русь откуда-то из Саксонии или Померании, Филипп, которого иначе как Филей никто и не называл, разве что добавлял в знак уважения отчество Иваныч, не желая выговаривать сложное имечко «Иероним», знал толк в подкопах. Точно установив направление и глубину работ, он организовал рытье хода от реки Булака между Аталаковыми и Тюменскими воротами. Чуть ли не целую седмицу под надзором князя Василия Серебряного и Иоаннова любимца Алексея Адашева приданные розмыслу люди рыли землю.

В последний день, услышав над собою голоса людей, ходящих в тайник за водой, они доложили о том воеводам. На всякий случай князь Серебряный вместе с Адашевым сами вошли в прорытый подземный ход, переглянулись и дали добро. Сразу после этого в подкоп вкатили одиннадцать бочек с порохом и дали знать Иоанну.

Рано утром тайник взлетел на воздух вместе с казанцами, шедшими за водой. Сила взрыва была столь велика, что на воздух поднялась и часть стены, которая обрушившись, побила в городе изрядное количество казанцев. Воспользовавшись этим, русские ратники устремились к пролому, ворвались в город, но удержаться в нем не сумели, поскольку казанцы быстро оправились от неожиданности и сумели вытеснить атакующих. Можно было бы попытаться осуществить вторую попытку, но Иоанн, видя, что пролом слишком тесный, запретил возобновлять приступ, понимая, что в такой ситуации пользы он не принесет, а лишь приведет к еще большим жертвам.