Иоанн не возражал и после некоторого размышления так и сделал, обеспечив себе доброжелательный нейтралитет ногайцев. Не упрямился он и относительно переговоров с Казанью, заявив, что готов говорить о мире, если казанцы пришлют в Москву своих послов, но зная уже их непостоянство, не теряя времени, в самом начале весны послал Шиг-Алея с сильным войском к устью Свияги, где ему надлежало поставить город.

Рать, отправленная с «касимовским царьком», впечатляла. Князья Юрий Михайлович Булгаков и Симеон Иванович Микулинский, брат царицы дворецкий Данило Романович Юрьев, конюший Иван Петрович Федоров, бояре Морозов и Хабаров, князья Палецкий и Нагаев… Помимо них из Мещеры выдвинулся князь Хилков, из Нижнего Новгорода спешно выехал князь Петр Серебряный-Оболенский, на Вятке и Каме со своими людьми перерезал все пути Бахтеяр Зюзин.

Прибывший на Круглую гору самым первым князь Серебряный, чтобы не терять времени, решил на всякий случай пощекотать острой сабелькой Казань. По городу нанести удар он не решился — не так много было с ним людей, да и пушек тоже не имелось, но посаду пришлось худо. Рано утром на рассвете городская стража в ужасе наблюдала, как с гиканьем и криками носятся по узеньким кривым улочкам русские ратники, нещадно рубя всех, кто попадался им на пути и запаливая один дом за другим.

После такого молодецкого налета, в результате которого князь не только навел ужас на противника, но и набрал большой полон, вдобавок освободив изрядное число томившихся в плену русских людей, посчитав, что теперь внезапного нападения со стороны перепуганной Казани ждать не придется, Серебряный вновь вернулся к устью Свияги, дожидаясь главного войска, которое прибыло спустя несколько дней.

На месте будущей крепости пока еще шумел кронами, доживая свой последний денек, густой лес, с которым было покончено уже к вечеру. Затем, как положено, устроили после торжественного молебна крестный ход, посолонь обойдя весь предполагаемый периметр будущих крепостных стен и окропив его святой водой, после чего заложили церковь во имя Рождества богородицы и чудотворца Сергия. Правда, леса, который привезли сверху по Волге, хватило только на половину стен, но другую половину сноровисто нарубили на месте, управившись со всем строительством меньше чем за месяц.

Как результат — почти немедленно Шиг-Алею и воеводам ударила челом вся так называемая Горная сторона [20] — чуваши, мордва, черемисы, — прося покровительства государя, чтобы он дал им жалованную грамоту с обещанием не воевать их, а заодно облегчил в ясаке [21]. Верить им было можно. Некогда завоеванные татарами, но не связанные с ними ни единством веры, оставаясь приверженцами своих старых богов, ни единством языка, им было и впрямь наплевать на старых хозяев. К тому же Иоанн, посчитав, что новых подданных в непокоренной до конца стране обижать негоже, а потому удоволил их во всем — и пожаловал, и дал грамоту с золотою печатью, да и ясак тоже скостил, причем сразу на три года.

В благодарность за скорое строительство Шиг-Алею и воеводам Иоанн послал золотые и приказ — привести всю горную сторону к присяге. Ну а для надежности, чтобы новым подданным обратный путь к прежним господам был точно отрезан, повелел послать их войною в сторону Казани. Разумеется, пришли они туда не одни, а в сопровождении русских отрядов.

Первый опыт прошел успешно. Пришедшие на Арское поле черемисы и чуваши бились крепко.

Смешались и бросились бежать они, лишь когда казанцы выкатили из города пушки и пищали и дали залп. Особого разгрома все равно не получилось — русские воеводы сумели организовать переправу через Каму, так что потери составили не больше двух сотен.

Сам же Иоанн был занят иным. Заведенная по его указу тысяча избранных лучших людей получила землицу в качестве дач под Москвой, но что такое тысяча — капля в море. А завести еще хотя бы одну — нечем удоволить. Еле-еле наскребли из остатков, чтоб наделить ею трехтысячный стрелецкий отряд. Земли были и в достатке, но… владела ими церковь и монастыри. Взять же у них ее не представлялось возможным. Или имело смысл попытаться?..

— Нестроения — они ведь не только в мирской жизни. Их и в церкви хватает, — заметил как-то старец Артемий за неспешной трапезой у царя. — Ты прокатись как-нибудь по монастырям да загляни в кельи, кои настоятели покаянными именуют, так сразу и поймешь.

— Покаянные? — с недоумением переспросил Иоанн. — Где-то мне доводилось уже это слыхать.

— Немудрено, — хмыкнул Артемий. — Они в каждом монастыре имеются. Как же без узилища обойтись?

— Так это…

— А ты что подумал, государь? Самое что ни на есть узилище. А коль по ним пройдешься, да послушаешь тех, кто в них сидит годами, и все равно не поймешь, тогда в иные кельи загляни — где бояре от соблазнов мирских спасаются.

— А там что?

— Заглянешь — поймешь, — коротко ответил старец, но потом смягчился, пояснил: — Они мыслят, убежали от всего, да и дело с концом, вот и лезут вслед за монахами в кельи. Ан не тут-то было. Соблазнам противостоять — дух надобен, а его у них отродясь не имелось. Какие уж там дни постные. Хоть бы не бражничали — и на том спасибо. Опять же всем прочим какой пример подается? То-то и оно.

— Собор надобно созывать, — помрачнев, заметил Иоанн.

— Ох, хороша белорыбица, — между тем похвалил угощение Артемий, вновь потянувшись к блюду. — Ныне, правда, день Воздвижения — грех ее вкушать.

— Но ты же мне сам сказывал слова Христовы: «Не то грех, что в уста, ибо оно для тела, но то, что из уст», — ободрил его Иоанн. — Вкушай, вкушай, отче.

— Не смею ослушаться царского повеления, — лукаво заметил Артемий, извлекая очередную рыбину из блюда.

— А про то, что мне поведал, ты на бумаге изложи. Да я сам к ней кое-что добавлю. Уж больно много у меня вопросов к святым отцам накопилось.

— Это сколь же мне еще тогда в Чудовской обители проживать? — недовольно осведомился Артемий.

В вопросе не было никакого кокетства. Москва и впрямь тяготила старца. Вызванный Иоанном в столицу, Артемий чуть ли не со слезами на глазах прощался с родными местами и со своей братией. За то время, что он здесь пребывал, царь не раз и не два уже приглашал отца Сильвестра, чтобы тот, если Иоанну удастся договориться с самим старцем, поддержал царя перед митрополитом Макарием всем своим немалым авторитетом.

Сильвестр, пообщавшись, нашел, что Артемий имеет «довольно книжнаго ученья и исполнен добраго нрава и смирения», так что вполне годится на высокий пост в игумена к Троице. Теперь оставалось лишь соблазнить самого старца. Потому Иоанн и вызывал его к себе из Чудовской обители по каждому удобному случаю.

Впрямую разговора он не начинал — опасался резкого и категорического отказа, после которого уже ничего нельзя будет исправить. Между тем пост был весьма удобен, чтобы, оттолкнувшись от него, как с высокой горки, взлететь в епископы любой епархии, а уж оттуда всего один шаг до митрополита всея Руси владыки Артемия, который — тут Иоанн был абсолютно уверен — не станет, в отличие от Макария, препятствовать желанию государя забрать под себя все монастырские и церковные земли с людьми. Более того, иные, как это произошло с тем же архимандритом Симоновского монастыря Зосимой [22]или игуменом Волоцкого монастыря Даниилом [23], были напрямую избраны в митрополиты, миновав епископский сан. Никогда не владели епархиями и игумены Троицкой обители Симон [24]и Иоасаф [25], также возглавлявшие русскую православную церковь.

— Помнишь, отче, о чем у нас говоря велась? — решился Иоанн.

— Она о многом велась — всего не упомнишь, — спокойно ответил старец. — Да ты не юли, государь. Дело говори. Никак вовсе возжелал в столице меня оставить?