Больше всего раздражало Майки то, что угодившие в центр Земли послесветы не просто смирились со своим положением, но обрели глубочайшее удовлетворение и покой. Они приспособились и полюбили своё бесконечное ожидание. Расспроси какую-нибудь душу, попавшую в ядро планеты — и окажется, что по крайней мере на текущий момент ей хотелось бы быть именно здесь и больше нигде.

Но для Майки подобное прозябание было неприемлемо. Он так и не почувствовал себя «единым целым с прахом земным». Радости нирваны — не для него. Мысль о том, чтобы спокойно ожидать конца света — или, во всяком случае, конца планеты — была ему так же глубоко противна, как, скажем, ожидание отца к ужину. При жизни он терпеть не мог ждать, когда же можно будет приступить к еде. Терпение в число добродетелей Майки не входило.

Среди этих центровыхпослесветов было немало таких, что считали, будто именно благодаря их присутствию в ядре Земля — живая и цветущая планета, а не просто каменная глыба, несущаяся сквозь космическое пространство. Они были убеждены, что вовсе не потеряны для живого мира, а являются неотъемлемой составной частью жизненного цикла. Были они правы или нет — для Майки не имело ни малейшего значения. Он не желал оставаться в центре Земли и потому решил вырваться оттуда любой ценой.

Поскольку физическая сила в Междумире определяется исключительно силой воли и поскольку Майки МакГилл обладал самой сильной волей из всех послесветов, угодивших в центр Земли, ему удалось выбраться на поверхность. Он не только восстал против гравитации, он сумел победить её, и потому оказался единственным духом, побывавшим в ядре планеты и вернувшимся оттуда. Но когда он вылез из-под земли, оказалось, что он превратился в отвратительнейшее чудовище. Монстр по имени МакГилл вселял страх в сердца всех послесветов. Существование в образе Единственного Истинного Монстра всего Междумира какое-то время вполне его устраивало, но в отличие от своей сестры Меган (более известной как Мэри Хайтауэр), во всём любившей порядок и неизменность, Майки не мыслил себе жизни без хаоса и перемен. Он не мог оставаться в образе чудовища вечно. И несмотря на то, что теперь он обладал экстраординарным даром придавать себе любую форму, превращать себя в сколь угодно мерзкое существо, Майки обнаружил, что по большей части его устраивает та внешность, с которой он явился в Междумир: миловидный юноша с волнистыми каштановыми волосами. А всё потому, что эта внешность нравилась Алли-Изгнаннице.

И так же, как любовь к Алли спасла Майки, теперь она угрожала погубить его. Потому что в течение последовавших за обвалом моста дней и недель, пока поезд с привязанной к нему Алли всё дальше уходил на запад, Майки вновь был на пути к центру Земли. На этот раз вместе с ним тонул ещё кое-кто — послесвет, когда-то известный как Ник, а теперь с гораздо большим основанием называемый Шоколадным Огром.

Майки решил пройти под Миссисипи, вместо того чтобы пытаться преодолеть сильнейший ветер. Это был риск, но риск оправданный: он считал своим долгом спасти Алли, а другого способа проникнуть на западный берег реки Майки не видел.

Он задумал вот что: утонуть в земле, затем пробиться сквозь скальную породу под руслом реки и выйти на другой стороне. Нечто подобное он уже проделал несколько лет назад, когда нырнул в землю верхом на лошади, чтобы выручить Алли.

Однако сейчас дело оказалось куда более сложным. В тот раз, когда он вытащил Алли из недр, в Майки было гораздо больше от монстра; его наполняла самонадеянная, сметающая всё на своём пути ярость, которая помогала противостоять тяготению. Но сейчас Майки уже больше не был чудовищем. Общение с Алли сделало его слишком человечным. Конечно, он по-прежнему мог превратить свои руки в пару лопатообразных клешней, что значительно облегчало продвижение сквозь камень живого мира, но ему пришлось признать, что одного этого для подъёма из глубины недостаточно. Здесь требовались невиданная сила воли и жгучее остервенение — более жгучее, чем жар земных недр. Воля у Майки МакГилла, несомненно, была, но любовь к Алли пригасила пламя его ярости.

К тому же теперь ему приходилось тащить ещё и Ника.

С Ником случилось то, что и предсказывала Мэри: небольшое коричневое пятно у рта — след от шоколадного батончика, который он ел в момент смерти — выросло, словно плесень, и пожрало его. От Ника не осталось ничего, кроме сгустка шоколада.

И расплавиться бы ему и растечься, превратившись в ничто, если бы не Майки, который до того отшлифовал свои навыки, что стал способен изменять не только собственную, но и чужую внешность. Майки собрал горько-сладкую какао-массу и, превзойдя самого себя по части терпения, придал ей форму, более-менее напоминающую человеческую.

Но Ник больше не был самим собой.

У него остались лишь смутные воспоминания о том, кем он когда-то был. Ник, словно младенец, полностью зависел от Майки. Не обладая ни собственной волей, ни собственным сознанием, он теперь по-настоящему стал Шоколадным Огром.

И несмотря на всё это, Майки пошёл на риск. Оба духа потонули в зыбкой почве живого мира.

— Я боюсь, — густым шоколадным голосом пробулькал Огр.

До того, как они погрузились в землю, Майки пообещал другу, что всё будет хорошо, и Огр ему поверил. Но по прошествии всего нескольких минут после того, как померк свет солнца, Майки осознал, что, возможно, переоценил свои силы. Оба послесвета проваливались всё глубже и глубже.

— Шевели руками! — прокричал Майки. — Бей ногами, как будто плывёшь!

— А что такое «плывёшь»? — спросил Огр. Дух, который когда-то был умным и сообразительным Ником, стал теперь полудурком, у которого полностью отсутствовали какие-либо навыки выживания.

Так они и продолжали двигаться вниз, хотя Майки прикладывал все усилия, чтобы вытащить их наверх.

Так продолжалось несколько недель. Майки боролся с гравитацией, таща на плечах бесполезный груз в виде Шоколадного Огра. Майки не имел понятия ни о том, как глубоко они ушли в землю, ни о том, насколько далеко они продвинулись на запад, миновали ли Миссисипи, текущую где-то в вышине над их головами.

— Темно! — вскрикивал по временам Огр, словно впервые заметил.

— Когда темно — это хорошо, — каждый раз отвечал Майки. — Вот если скала вокруг начнёт светиться — тогда у нас, считай, крупные неприятности.

Да, светящийся камень означает магму, а магма в свою очередь будет означать, что они прошли через земную кору и скоро опустятся в мантию. Жар не убьёт их, но они начнут тонуть быстрее, и тогда прости-прощай надежда вернуться наружу. Они будут опускаться до тех пор, пока не останется никакого другого направления кроме как вверх, и тогда они присоединятся ко всем остальным — тем, которые, должно быть, до сих пор распевают «триллион бутылок пива на стене» [10]— песенку, которую завёл Майки в свой первый визит к центру Земли. Он рассчитал, что её хватит лет этак тысяч на тридцать с небольшим.

Но пока что они ещё только на пути туда.

Скала вокруг них оставалась тёмной и относительно прохладной, и это означало, что они опустились не более чем на пару миль, а значит, у них ещё была надежда выбраться. Майки продолжал бороться.

— А может, махнуть на всё рукой? — спросил как-то Огр. — И будь что будет. Пусть земля поглотит нас. Разве это не отличный выход?

— Нет!

Предложение Огра вывело Майки из себя. Поотрывать бы этому шоколадному дураку все руки и ноги за такие предложения! И тут Майки обнаружил, что ярость придала ему сил. Если он напустится на Огра, то это ни к чему не приведёт, но если направить свой гнев на то, чтобы проложить себе дорогу наверх — из этого, глядишь, что-то и получится!

Если бы Майки бросил своего спутника на произвол судьбы, то, он был уверен, ему удалось бы спастись. Но времена, когда МакГилл слушался только собственных эгоистических побуждений, прошли. Он не мог так поступить с Ником. Они либо поднимутся вместе, либо не поднимутся вообще.