Еще в работе 1859 г. он пришел к однозначному выводу, что кости человека из Неандерталя «происходят из доисторической эпохи, по-видимому, из делювиального периода ^[5] и, следовательно, могут принадлежать индивидууму, представляющему пратип нашего человеческого рода». А поскольку эти останки находятся в слое осадков, оставленных потопом, они по своему происхождению должны быть «допотопными», т. е. ископаемыми.

И разразилась известная «битва ученых» за первого пещерного прачеловека. Сражение проницательного первооткрывателя против реакционеров, придерживавшихся библейских догматов о происхождении человека, исключавших саму возможность существования ископаемого человека. Если бы дело обстояло именно так, то для того, чтобы пополнить перечень популярных книжек, одна за другой повторяющих детали этого сражения, может быть, и впрямь было бы жаль бумаги. Однако во всем этом деле есть нечто, что не позволяет нам перескочить через него одним махом. Так ли это все происходило в действительности, как мы привыкли думать? Присмотримся чуть более пристально к истокам всей неандертальской истории.

Ну вспомним хотя бы Кювье — традиционный пример «реакционера». Считается, будто он провозгласил, что в плейстоцене, до всемирного потопа, люди на Земле не жили, и всякий обязан был тому верить. Если же читать как следует, не полагаясь на традиционные предания, полученные из десятых рук, то прежде всего убеждаешься, что ни Библия, ни Ж. Кювье ничего подобного не утверждают.

Ж. Кювье писал в своей книге «Исследование ископаемых костей» (1812), что в Европе «„допотопные“ люди, очевидно, не жили; будь то иначе, их кости должны были бы находиться в пещерах вместе с костями вымерших животных там, где сохранились останки живых тварей, смытые катастрофическим всемирным потопом». Так и нужно понимать его сентенцию, цитируемую более или менее оторванно, вне связи с общим контекстом: «Ископаемых человеческих костей не существует». Упомянутая фраза — заголовок одного из подразделов его основного труда «О переворотах на поверхности земного шара», ее мы находим на с. 152, однако на с. 156 читаем: «Итак, все заставляет нас думать, что вид человека не существовал в тех областях, где находят ископаемые кости, так как нет никаких причин, чтобы он мог целиком избежать таких общих катастроф… Отсюда, однако, я не хочу делать вывода, что человек совершенно не существовал до этой эпохи. Он мог жить в каких-нибудь небольших областях, откуда мог заселить землю после этих ужасных катастроф» ^[6] . Из других мест книги Ж. Кювье становится ясно, что свое мнение он аргументирует почти «археологически точно» — отсутствием доказательств неперемещенного залегания немногочисленных тогда находок в «допотопных» слоях. Итак, это было весьма сдержанное суждение, отвечавшее состоянию научных знаний того времени. Эту широко известную фразу превратили в догму только его последователи, измельчившие его мысли, сведя их к абсурду вроде «многократного акта творения». Но Кювье в этом мало виноват.

Точно так же более трезвого рассмотрения заслуживает точка зрения профессора Р. Вирхова, который, надо думать, свою известность и свое первое место среди антропологов и археологов 70–90-х гг. прошлого столетия заслужил отнюдь не случайно. Следует помнить, что упомянутые науки тогда еще только формировались и что каждый исследователь в той или иной мере судил с позиций своей профессиональной подготовки. Вирхов получил медицинское образование, его узкой специальностью была патологическая анатомия. Неверно и то, что отрицание Вирховым фульроттовского толкования находок в Неандертале проистекало из какой-то упорной оппозиции к «допотопному» человеку и научному прогрессу вообще. Естественно, что Вирхову прежде всего пришло в голову при обсуждении находки исследовать, не являются ли явные отличия костей неандертальца от костей «нормального» человека следствием патологических изменений, вызванных болезнью. Во-первых, он отметил на черепе старые шрамы, а во-вторых, патологические изменения костей, обусловленные, по его мнению, артрозом. Потому-то он и пришел к выводу, что имеет дело с больным индивидом, который вряд ли бы имел шансы выжить в примитивном неорганизованном обществе и в суровых условиях жизни столь отдаленной эпохи.

Итак, Вирхов пришел к однозначному выводу о патологической природе отличительных черт неандертальского человека. Однако неверно было бы утверждать, что он стоял на этом неколебимо. Еще в 1873 г. он признал, что речь может идти о своеобразном антропологическом типе, но об индивидууме, перенесшем болезнь, поэтому для его типологической оценки нужны новые более однозначные подтверждения. 14 лет спустя, после находок в пещере у бельгийского города Спа, он аргументировал свою сдержанную позицию тем, что по поводу возникновения человека пока не существует ничего, кроме спекуляций, а последние не составляют предмета научных дискуссий. В 1892 г. он вновь разъясняет, что не отрицает значения неандертальских костей, а лишь не считает их подходящим и представительным материалом для суждения о возрасте и их эволюционном положении. Наконец, на съезде немецких антропологов и археологов в 1899 г. — уже как старейшина немецкой науки и один из наиболее уважаемых деятелей науки Центральной Европы — Вирхов признает, что традиционное мышление воздвигает серьезный барьер на пути научного прогресса и что нельзя далее предполагать неизменность современной формы человека в ходе исторического развития, поскольку в более древние геологические эпохи человек, безусловно, прошел ряд определенных и необратимых изменений.

К тому времени стали известны другие находки неандертальского человека (хотя полных скелетов среди них все еще не было); определенную роль сыграла и недавняя находка питекантропа на острове Ява, тоже, правда, Вирховым отвергнутая. Мы, разумеется, не рискнем утверждать, что объективная роль Вирхова в этой «битве ученых» была позитивной, и среди мотивов, которыми он руководствовался, нельзя не принять во внимание его личную антипатию к Э. Геккелю и манере последнего пропагандировать дарвиновские идеи в антропологии. Речь идет лишь о том, чтобы постараться понять его научные доводы и не представлять Вирхова неизменно, ради эффекта повествования, в качестве образца невежды или явного ретрограда.

Впрочем, некоторые другие антропологи часто придерживались еще менее обоснованных мнений, причем отнюдь не находясь под влиянием Вирхова. Известный парижский ученый А. Катрфаж на конгрессе 1874 г. в Стокгольме отмечал сходство сохранившейся верхней части черепа неандертальца с черепом короля Шотландии Роберта Брюса и других исторических личностей; другой специалист, уже на конгрессе в Брюсселе, утверждал, в свою очередь, что он неоднократно сам встречал на улицах Брюсселя людей с подобными надбровными дугами и низким лбом. Эти ученые, чьи имена пользовались не намного меньшей славой, чем имя Вирхова, таким образом, вообще не учитывали отличий неандертальца от современного человека.

А что нового или малоизвестного можно добавить о Фульротте? Ну хотя бы то, что к месту находки в Малой Фельдгофской пещере он попал не столь случайно, как подчас говорится. Он и сам писал, что означенная пещера его давно интересовала, и поэтому когда профессор Неггерат из Бонна, известный естествоиспытатель и переводчик на немецкий язык работ Ж. Кювье, еще в 1852 г. писал в «Кельнской газете», что в долине Неандера могут, вероятно, быть встречены кости ископаемого человека, то, кто знает, не на основе ли именно информации, полученной им от своего ученика Фульротта, он высказывал такое предположение? Протоколы заседаний Элберфелдского общества утрачены во время последней войны. Но извлечения из них сохранились. И из них видно, что вскоре после находок в Неандере Фульротт посетил раскопки профессора Спрингла в пещерах поблизости от г. Льежа в Бельгии и что был он знаком со старой работой Шмерлинга. А поскольку древний вид костей бросился Фульротту в глаза, он искал в Бельгии основу для сравнения.