— Я не сомневаюсь в этом. Я хочу, чтобы ты отправился туда и восстановил повреждения, которые этот идиот Страделла нанес моему маленькому раю. Расхлебай эту кашу. Сделай так, чтобы посетители вернулись. О, ты знаешь, о чем я говорю.

— Да, думаю, знаю.

— Хорошо? Ты это сделаешь?

Я немного колебался. Затем сказал:

— Я… хорошо… я подумаю об этом.

Мастер Эгберт вскинул руки в недовольстве.

— О чем тут, черт подери, думать? — завопил он.

— Не только я должен все обдумать, — медленно сказал я. — Есть еще два человека, живущих со мной в II Bistro.

— Мальчики или девочки? — спросил Господин Эгберт, его глаза расширились.

— И те и другие.

— Ах!

— И прежде чем вы сделаете любые постыдные суждения, позвольте мне сказать, что они живут иработают со мной. Дляменя. И я их работодатель.

— И ничего больше?

Я не ответил.

— Ты не можешь обмануть меня! Я знаю тебя. О, мальчики и девочки, выходите поиграть с маленьким мистером Орландо…

— Не будьте отвратительным. Это не так.

— О, но это так и есть,именно так, разве нет?

— Вздор.

— Хорошо, если ты не можешь без них жить, возьми их с собой.

— Вы полагаете, они не захотят поехать?

— Как их работодатель ты просто им скажешь, что вы втроем переезжаете в Рим.

— А ссли они не согласятся?

— Избавься от них и найми кого-нибудь еще.

Я наполовину привстал со своего стула.

— Я не думаю, что могу сделать так, — сказал я. — Жак и Жанна чрезвычайно полезны для меня — вы просто не понимаете ситуацию…

— Вот это да, ты действительноочарован, разве нет? Ими обоими?

— Я не очарован — не будьте таким грубым. Ничего не было для того, чтобы мне быть очарованным. Да о чем я говорю? Все что я могу сказать: если они не поедут, я тоже не поеду.

— Тогда ты дурак.

— Я опоздаю на поезд, — сказал я, смущенный и расстроенный.

— Так ты ответишь на мое предложение?

— Я сказал вам, мне нужно посоветоваться с Жаком и Жанной. Я позвоню вам вечером.

Мастер Эгберт пожал плечами.

— Это твой выбор, — сказал он, поднимаясь со стула и замечательно целуя меня в губы — я только попытался не допустить, чтобы горячий жадный язык проскользнул внутрь.

— Вот в чем дело, Мастер Эгберт — это не мой выбор, не полностью мой, в любом случае.

Он положил толстую волосатую руку вниз между моих ног и сжал мою промежность.

— Я буду ждать звонка, — сказал он.

Я выбежал из комнаты, скинув кремовый рожок со стола и раздавив его ногой.

К моему полному изумлению, близнецы решили, что это будет отличным решением нашей проблемы.

— Я не могу поверить в то, что слышу, — сказал я. — После стольких лет в II Bistro,после всего, ради чего мы работали…

— Мы можем работать ради всего снова.

— А как насчет комнаты в подвале? Все ваши прекрасные вещи, ваши замечательные сокровища…

— Сокровища можно перевезти. И мы обзаведемся новыми сокровищами.

— И я предполагаю, — сказала Жанна, всегда отличавшаяся практичностью, — что в II Giardino di Piaceriтакже есть подвал.

— Также как и сад на крыше, — добавил Жак.

Я покачал головой.

— Я до сих пор не могу поверить в это. Никаких прений, никаких возражений, никаких протестов?

— Поверьте нам, мы не можем оставаться в II Bistro.То, что случилось…

— То, что случилось, не может прекратиться так просто, — сказала Жанна. — Это было фантастически, невероятно…

— Да.

— Вы знаете о мощи,которой обладает ваше искусство? Ни Жак, ни я не можем понять ее, но она есть.

Я, с другой стороны, единственный, кто очень хорошо понимал ее.

— Признаюсь, у меня и мысли не было, что оно окажется таким значимым.

Тогда я подумал:

Но тогда — если я могу сделать это — как это может меня не возбуждать? Как это может не вдохновлять меня?

Я сказал:

— Есть еще одно довольно — скажем — довольно специфическоемясо, принадлежащее мне, в холодильной комнате. Я боюсь, что ему придется поехать с нами.

— Конечно. Мясо, как и сокровища, перевозится каждый день.

— Плоть, — сказал я тихо.

— Да, плоть.

О, моя желанная плоть! Raison d’etre [136]моей жизни, смысл и цель моего алхимического искусства.

— Очень хорошо, — медленно сказал я. — Это будет сделано.

Близнецы торжественно поклонились мне.

Позднее той же ночью я поднялся с кровати и отправился к небольшому сундучку, который стоял позади двери в спальню. Осторожно открывая верхний ящик, я запустил свои пальцы сквозь легкие, пахнущие лавандой одеяния, которые там находились — да, нижнее белье моей матери, которое я хранил с самого дня ее смерти. Я забрал его из ее комнаты, спрятал в секретном месте и забрал с собой в II Bistro.Я охранял его так, как шаман охраняет свой талисман, как монахиня бережет свою девственность — с жаром, благородной верностью и преданностью. Всякий раз, когда я изнемогал под бременем своего труда и впадал в меланхолию или депрессию, я открывал сундук, вдыхал этот легкий, утешительный аромат и пробегал своими пальцами по атласному, шелковистому материалу.

И теперь я делал то же самое, закрыв глаза и включив синэстезию; перед взором моего сознания предстал луг, поросший сочной, зеленой травой с пятнышками маленьких диких цветов, сверкающий в солнечных лучах, словно сотнями тысяч бриллиантов. Я услышал ухом своей души звук тихих струн, перерастающий в прекрасную гармонию нежной, колеблющейся мелодии. Теплый бриз ласкал отягощенные фруктами ветви деревьев. Может это были небеса, в которых ныне странствовал ее дух? О…

Затем, достаточно неожиданно и вдребезги разбивая состояние восхищенного безмолвия, в которое я погрузился, мой слух уязвил отвратительный гортанный шум невидимой тубы, играющей на самом пределе своей досягаемости, словно гротескный выхлоп; несомненно, этот звук был вызван влиянием моего так называемого отца, который — я содрогался от понимания этого, но вынужден был это признать — очевидно, оставил свои грязные психические вибрации на нижнем белье моей матери. Даже повторная стирка, очевидно, не смогла полностью уничтожить их. Я выбрал белые шелковые кружевные трусики, извлек их из сундука с величайшей осторожностью, и взял их с собой вниз на кухню.

Моя возлюбленная ждала меня прямо там, где я оставил ее, снаружи холодильной камеры, терпеливая и покорная, и игристая, с маленькими струйками испарины, словно жар из духовок нагрел и расплавил ее холодный жир. Я разделся донага и опустился перед ней на колени, вытянулся вперед, чтобы прикоснуться к ее сочному, темно-красному боку своим лбом.

— Я люблю тебя, — прошептал я, и, клянусь, она задрожала, когда я говорил. — Я полностью доверяю тебе, как никому не доверял. Все мое искусство — твое, моя философия отдает дань твоему смыслу и целям. Моя гениальность берет начало из твоего существования, мои рецепты являются литанией, восхваляющей твое великолепие — ты моя муза, мое вдохновение, мой демон,мое наслаждение и счастье. Чем, о чем бы я был без тебя, моя милейшая любовь?

Я поцеловал ее, и поцеловал снова и снова; мои губы неожиданно скользнули по ее жирным флюидам, и запах ее мясистого пота обжег мои ноздри. Теперь я был эрегирован, дрожал и трепетал. Я развернул шелковые трусики, поднял огромную тушу и положил их на ее нижнюю половину, осторожно натянув их через скользкую плоть. Белое на темно-красном — цвета спермы и крови, основных жидкостей жизни — очаровали меня, и на несколько мгновений я потерялся в странной, мистической задумчивости; говорят, что старый немецкий мистик Якоб Бёме впадал в похожее состояние, пока пристально вглядывался извне и созерцал внутри мерцание отполированного металла, позволяя теряться потоку спиритических знаний, которые становились материалом его эзотерической теологии. Ну что, даже стоя здесь на коленях, восхищенный внутренним безмолвием, я знал, что знания великого и редкого типа похожей формы наводняли мою душу — я не мог ни определить, ни соотнести с категориями его содержимое и объект, но я поглощалего, впитывал его как губка впитывает воду, эту труднодостижимую способность мы называем интуицией. Я видел и понимал фабрику снов, материю мифа, я рассматривал текстуру, в ее превосходном единстве, моей собственной неотвратимой уникальности, которая появлялась передо мной как величайший, лучезарный круг трепещущей плоти, непостижимый и благоговейный.