— Спасибо, Крисп, мой дорогой друг.

Дорогой друг? Лишьтолько мы познакомились?

— Зови меня Орландо.

— Орландо! Как в английском кафедральном соборе эпохи Тюдоров!

— Это был выбор моей матери.

Довольно нелепо, но с волнующей точностью он пробормотал:

— Твоя мать была гением.

— Я всегда так думал.

— И я буду петь для тебя каждыйвечер, мой дорогой Орландо.

— Что?

— Да. Здесь, в этом заведении. Я произведу сенсацию.

— Я не сомневаюсь в этом ни на мгновение…

— Подумай о своих посетителях!

— Уже думаю.

— Ты, конечно же, поставишь пианино…

— Послушай, — сказал я, — не может быть никакой речи о твоем пении в моем ресторане…

Тут внезапно отношение Ifeppa Херве изменилось — едва различимо, я признаюсь, даже не тонким намеком, а явно и ощутимо. Я не могу достаточно точно подобрать слова, чтобы описать это, но это было словно одно из этих неожиданных движений в шахматной партии, которое внезапно превращает проигравшего в победителя. На его губах промелькнула улыбка, и его очки со значением сверкнули.

— Можем мы поговорить с глазу на глаз, мой дорогой Орландо?

—  Мы ужеговорим с глазу на глаз, — сказал я. — Почти все посетители ушли, и это не мое дело, говорить тебе — друг — остаться или уйти.

Генрих крепко сжал меня за локти и потащил меня в сторону, беспорядочно распахивая руки в театральных жестах, указывающих на конфиденциальность. Он приблизил свое лицо к моему.

— Позволь мне сказать тебе, — начал он, — что некоторое время назад я был в Лондоне для того, чтобы дать сольный концерт в Уигмор-Холле… [145]

— Ого?

— Да, на самом деле. После выступления — ты мог прочитать об этом в театральном ревю в The Telegram…

— Ты имеешь в виду Telegraph.

— Именно так. После выступления я решил без объявления нанести визит своему старому другу — мистеру Гервейсу Перри-Блэку.

— Ах.

— Ты мог слышать о нем. Он автор нескольких высоко оцененных…

— Да, я знаю.

— К моему удивлению, дорогой Орландо, я обнаружил его в самом бедственном состоянии — на него напали, ты можешь это представить? Набросились, как я узнал, в ресторане.Более того…

— Я больше не хочу ничего слышать, — сказал я, чувствуя, как пот стекает с моих висков и струится под моим воротником. У меня скрутило желудок.

— Он с большой неохотой рассказал об этом суровом испытании, — продолжал Генрих. — На самом деле, казалось, что он озабочен тем, чтобы никтоне узнал об этом. Тем не менее, так как я являюсь его старым и дорогим другом, он почувствовал, что может рассказать об этом по секрету. Скажу тебе, я просто не могу поверить в историю, которую услышал. Ты понимаешь меня, cher [146]Орландо?

О, вот в чем была причина отказа?

— Я думаю, что да, — пробормотал я.

— И вот теперь я здесь, в твоемнебольшом заведении — и это полностью стечение обстоятельств! Это самая выдающаяся случайность, разве нет?

— Да, конечно.

Если это было случайностью, это…

— Услышав твое имя — я знал, что слышал его раньше, как только эта глупая девушка произнесла его — почему-то звуки имени Орландо Криспа воскресили в моей памяти это событие.

— Почему ты тотчас же не сказал мне?

Генрих пожал плечами.

— Ты все еще не сказал мне, что позволишь мне украсить твой ресторан моим пением.

Он был совершенно бесстыден.

— Ты не спрашивал.

— На самом деле, так как всю эту историю рассказали мне по строжайшему секрету, у меня, во всяком случае, нет цели пересказывать ее кому-либо. Как я уже сказал, я почти склонен верить этому; возможно, мой друг Гервейс напился и упал на улице, возможно, он стыдится признать это.

— Да, это кажется весьма возможным объяснением, — запинаясь, сказал я.

— Объяснением, — сказал Генрих, — которое, я надеюсь, у меня не будет причин переосмысливать.

— Я уверен, что не будет.

Он снова поцеловал меня в обе щеки. Я вздрогнул.

— И я буду петь для тебя, мой дорогой Орландо, да? А также для твоих посетителей. Я уже сказал тебе — я произведу сенсацию!

Затем он посмотрел на меня и добавил:

— Ну, ты за или против?

Выбор, конечно же, был за мной.

Слегка обняв своего смуглого компаньона, этот жирный, бездарный, грубый шантажист покинул ресторан в облаке сладкого голубоватого дыма и заметного аромата Notte di DonnaНины Фаллони.

После этого он приходил каждый вечер, когда часы пробивали восемь.

Вопреки этому, II Giardinoбыстро стал чем-то вроде моего частного эдемского сада — я начал создавать отличную клиентуру и упорно работать, чтобы изменить в обратную сторону ущерб, нанесенный этим идиотом Старделлой и его нововведенной nouvelle cuisine [147]в частности, я оказался популярным среди высокопоставленных духовников из Ватикана, которые пришли на скромный обед со своими друзьями. Основная их масса закончила обед до того, как Генрих начал петь. Единственным пятном на пейзаже был

Артуро Трогвилл. Почти год прошел с того момента, когда мне показалось, что я видел его на рынке Сатро, и теперь, в прелестное благоухающее майское утро со сладким обещанием наступающего лета мы столкнулись лицом друг к другу в моем ресторане. Он промчался через дверь с неистовой безмятежностью, цветя улыбками, показывая всем, будто мы лишь вчера расставшиеся лучшие друзья.

— Ну, — спросил я, — чего ты от меня хочешь?

Он улыбнулся в духе «вот еще!», выражая протест.

— Это так-то, Крисп, ты приветствуешь старого коллегу?

— Мы с тобой не коллеги.

— Мы занимаемся одним и тем же делом, — сказал он, изо всех сил пытаясь сохранить нотку презрительности в голосе, но, быстро проигрывая битву, продолжал. — Это отчасти твоя проблема, старик, как я и сказал в своем первом обзоре — претенциозность.Ты повар — разве не так? Почему бы не сказать, что ты повар? Ты готовишь, я ем то, что ты приготовил, а потом пишу об этом.

— Тебе никогда не светит даже начать понимать, кто я такой, — ответил я с похвальным чувством собственного достоинства.

— Я не думаю, что ты сам себя понимаешь, разве не так?

— Зачем ты здесь, в Риме? Чтобы донимать меня?

— Теперь это, как мне известно, называется паранойей…

— Вряд ли; большинство людей твоего круга знакомых испытывают сложности со словами, состоящими более чем из двух слогов.

— Вот это да! Мы обидчивые, да?

— Что ты делаешь в Риме? — снова спросил я.

— На самом деле — это, конечно, никоим образом не твое дело, — ну, нахожусь в длительном отпуске. Что-то вроде творческого отпуска, можно сказать. Расслабляюсь, в общем и целом.

— О? Тебе нужен отпуск? Ты, полагаю, болел?

Его лицо потемнело.

— Я был не в порядке с того самого адского вечера в II Bistro. —проворчал он. — Ты навсегда запомнишь его, я думаю? Я-то уж точно запомню. Я никогда этого не забуду.

Затем, внезапно изменив настроение, он медленно пошел к двери.

— Рад, что возобновил с тобой знакомство, — сказал он. — Полагаю, что увидимся сегодня вечером.

— Что?

— Я, как правило, начинаю испытывать голод где-то в девять часов — я могу просто заскочить и посмотреть, чем ты можешь соблазнить меня, да?

— Не получится, — сказал я. — Боюсь, что все места забронированы.

— Я уверен, что ты найдешь для меня столик.

— Я уже сказал, что мы полностью забронированы.

Он, насвистывая, ушел.

Он вернулся в тот же вечер, к моему большому огорчению; оказалось, что он забронировал место за неделю на имя «Мартини» — или, если быть точным, женщина, называющая себя Мартини, заказала столик на двоих, и она внезапно появилась с Трогвиллом в качестве своего гостя. Я был вынужден принять его.