Упражнения

Описывать действия, которые мы совершаем для проезда в метро, с той же тщательностью, что и Бедекер при описании лондонского метрополитена в 1907 году

Подумать о некоторых предложениях сюрреалистов по приукрашиванию города:

Обелиск: закруглить верхушку и насадить на нее стальное перо подобающего размера

Башня Сен-Жак: слегка наклонить

Бельфорский лев: засунуть кость ему в пасть и развернуть к западу

Пантеон: разрезать по вертикали и раздвинуть две половинки на 50 сантиметров

Попытаться вычислить, при помощи соответствующих карт и планов, маршрут, который позволял бы проехать последовательно на всех автобусах столицы

Попытаться представить, каким мог бы быть Париж:

Я мало что могу сказать по поводу деревни: ее не существует, это иллюзия.

Для большинства мне подобных сельская местность — это развлекательное пространство, которое окружает их загородное жилье и обрамляет ведущий туда участок автодороги, куда они прибывают в пятницу вечером и где в воскресенье пополудни, если хватит мужества, они проходят несколько метров, перед тем как отбыть в город, дабы всю следующую неделю воспевать там возврат к природе.

Как и все, я не раз ездил за город (последний раз — в феврале 1973 года, когда, как мне хорошо помнится, было очень холодно). Впрочем, я люблю деревню (я люблю, как уже говорил, и город: я не привередлив), я люблю бывать за городом: ешь деревенский хлеб, дышишь свежим воздухом, иногда видишь животных, которых уже практически отвык встречать в городе, топишь камин, играешь в скрабл или другие коллективные игры. Следует признать: зачастую там больше места, чем в городе, почти так же комфортабельно, а иногда и так же спокойно. Но ничто из этого мне не кажется достаточным, чтобы провести четкую границу.

Сельская местность — это чужая страна. Так не должно быть, однако так есть; так могло бы и не быть, но так было и отныне так будет; и уже слишком поздно что-нибудь менять.

Я человек городской; я родился, рос и жил в городе. Мои привычки, ритм и словарь — привычки, ритм и словарь городского человека. Город мне принадлежит. В нем я у себя дома: асфальт, бетон, решетки, сеть улиц, гризайль фасадов насколько хватает глаз, — все это может меня удивлять или возмущать, но так же, как может меня возмущать или удивлять, например, крайнее затруднение, возникающее, когда хочешь увидеть собственный затылок, или недоказуемое существование пазух (лобных или челюстных). За городом ничто меня не возмущает; из вежливости я мог бы сказать, что все меня удивляет; на самом же деле все оставляет меня почти равнодушным. Я многому научился в школе, и до сих пор помню, что Мец, Туль и Верден образовывали Три Епископства, что дельта равна b ²минус 4 ас,и что кислота плюс основание дают соль плюс воду, но я ничего не выучил о деревне или же забыл все, чему меня учили. Мне доводилось читать в книгах, что в деревнях живут крестьяне, что крестьяне встают и ложатся с солнцем, что их работа заключается, помимо прочего, в том, чтобы золить, известковать мергелем, чередовать, перебивать сев, удобрять ракушечниковым песком, боронить, мотыжить, полоть, двоить, молотить. Действия, обозначенные этими глаголами, для меня еще более экзотичны, чем те, что предшествуют, например, восстановлению котельной центрального отопления, хотя к этой сфере у меня нет ни малейшего интереса.

Конечно, есть большие желтые поля, которые бороздят блестящие машины, рощи, луга, засаженные люцерной, и бесконечные виноградники. Но я ничего не знаю об этих пространствах, они для меня непроходимы. Единственное, что мне может быть знакомо, это пакетики «Вильморен» или «Трюффо», перестроенные фермы, где ярмо быков стало подвесной лампой, мера зерна — корзинкой для бумаг (такая есть и у меня, и я ею очень дорожу), умильные статьи о разведении теляток и ностальгические воспоминания о черешне, за которой надо было лезть на дерево.

Деревенская утопия

Для начала — в школе вы сидели бы за одной партой с местным почтальоном.

Вы бы знали, что мед учителя лучше, чем мед начальника станции (нет, начальника станции не было бы, только станционный смотритель: уже много лет, как поезда здесь не останавливаются, их заменила автобусная линия, но переезд, до сих пор не автоматизированный, еще остался).

Вы бы умели определять по форме облаков над холмами, когда пойдет дождь, вы бы знали места, где водятся раки, вы бы помнили о тех временах, когда автомеханик подковывал лошадей (преувеличить слегка, так, чтобы почти захотелось в это поверить, но все же не слишком…).

Разумеется, вы бы знали всех в лицо и жизнь каждого как свои пять пальцев. По средам колбасник из Дампьера привозил бы вам сардельки и сигналил бы перед вашим домом. По понедельникам мадам Блез приходила бы стирать.

Вы бы ходили с детьми собирать ежевику вдоль тропинок, петляющих между холмами; вы бы отправлялись с ними по грибы; вы бы отправляли их искать улиток.

Вы бы обращали внимание на проезд семичасового автобуса. Вы бы любили садиться на единственную скамейку в деревне, под столетним вязом, напротив церкви.

Вы бы ходили по полям в высоких башмаках и сбивали верхушки злаков палкой с железным наконечником.

Вы бы играли в манилью со станционным смотрителем.

Вы бы ходили за дровами в ближайший лес.

Вы бы умели распознавать птиц по их пению.

Вы бы знали каждое дерево в своем саду.

Вы бы следили за тем, как сменяются времена года.

Альтернатива ностальгическая (и ложная)

Либо укорениться, обрести или пустить свои корни, урвать у пространства место, которое будет вашим, выстроить, высадить, освоить миллиметр за миллиметром то место, где вы будете «у себя дома»: уйти с головой в свою деревню, считать себя севенцем, ощущать себя пуатьевцем.

Либо иметь лишь то, что на тебе надето, остаться без всего, жить в гостиницах, часто менять их, менять города, менять страны; говорить и читать одинаково на четырех-пяти языках; не чувствовать себя «дома» нигде, но чуть ли не всюду.

Мы живем где-то: в какой-то стране, в каком-то городе этой страны, в каком-то квартале этого города, на какой-то улице этого квартала, в каком-то доме на этой улице, в какой-то квартире этого дома.

Уже давно нам следовало бы усвоить привычку перемещаться, перемещаться свободно, так, чтобы это нам ничего не стоило. Но мы этого не сделали: мы остались там, где были; и все осталось как было. Мы даже не спрашивали себя, почему это было здесь, а не где-то, почему это было так, а не иначе. Ну, а потом было уже слишком поздно, мы уже как-то притерлись. Мы стали считать, что нам хорошо там, где мы есть. В конце концов, там ничуть не хуже, чем по другую сторону.

Нам трудно менять даже расположение мебели. А переезжать — это уже целая эпопея. Мы остаемся в своем квартале, мы жалеем, если приходится менять его на другой.