— Ну, у меня, — подтвердила самая низенькая бабулька, Юдина Неля Михайловна. — Если хотите знать, я чего-то такого ожидала! Тут и так черти-шо творится. Игры по ночам, теперь вот прихватизацию надумали…
— Не прихватизацию, а приватизацию, — машинально заметила Маргоша, официально именуемая Федоренко Маргарита Михайловна, смотрительница Испанского зала. Старушка безумно энергичная и деятельная, в допенсионном прошлом она была редактором женского журнала. Она спохватилась: — Какую приватизацию? Ты что?!
— Ну, шоб музей в частные руки перешел. Богатому. Я слышала, начальство разговаривало.
— Ужас, — вздохнула Лужецкая. — Не может этого быть.
Две старушки-подружки уставились на третью с укором.
— Неля! Я тебе удивляюсь! — возмущенно сказала Лужецкая, похожая на маленькую ухоженную болоночку, вся в голубоватых, подкрашенных крем-краской кудряшках, в кружавчиках и рюшечках. Бросались в глаза серебряные перстни на ее пальцах.
— Ты должна немедленно рассказать все, что тебе известно! — поддержала Лужецкую Маргоша.
— Дык склероза у меня покаместь нету. Все уже рассказала компетентным органам, — сказала Юдина.
Она отличалась от своих сотрудниц короткой стрижечкой, мелкими воробьиными чертами лица и ростом — чуть выше подоконника. Когда она вставала со стула, то становилась еще ниже. Проработав всю жизнь на заводе «Красный резинщик» и уйдя на пенсию, она не знала, чем заняться. В музей ее привела соседка по коммуналке. Юдина с удовольствием носила старый музейный костюм из френчевой ткани синего цвета, выданный всем смотрительницам еще в советские времена. От многочисленных стирок и глажек костюм стал серым. Злоязыкие Лужецкая и Федоренко сплетничали, что она, наверное, и спит в этом костюме. Неля не обращала внимания. Еще о ней говорили, что когда-то в молодости Юдина была замужем, но муж, военный, бросил ее через год после свадьбы. Остался сын, которого растила Нелина мать, не доверяя внука дочери. Сын, по слухам, уехал в Москву и забыл о ее существовании.
— Все, говоришь? — прошептала Маргоша, косясь на стоящую поодаль Веру. — И про ангела-хранителя тоже?
Юдина вздрогнула. Тема приватизации сразу была забыта.
— Нет, — призналась она. — Че я, ненормальная? Сразу в дурку заберут. Сами рассказывайте.
— Ага, боишься! — захихикала Лужецкая. — Старая коммунистка-атеистка! Видела, а не веришь в ангела нашего хранителя, который приходит, чтобы защитить музей…
— Хранителев у нас и без ангела хватает, — заупрямилась низкорослая атеистка, нисколько не обижаясь на подружек. — Я до вашего Бога не касаюсь, а вы коммунистов не трогайте.
В зал вошла группа людей, и цикадный треск старушек прекратился. Экскурсию вела Валерия Станиславовна Аросева, старший научный сотрудник отдела фондов. Бабушки-смотрительницы, к сожалению Лученко, разлетелись, как потревоженная аплодисментами моль. Тогда Вера переключила свое внимание на вошедших. Она сразу уловила, что экскурсия проводилась для группы менеджеров какой-то компании. «Интересно, — подумала Вера, — это руководство ринулось повышать культурный уровень сотрудников или они сами?..»
Экскурсию Аросева всякий раз проводила по-разному. Под настроение. Вот сейчас ей вздумалось начать с цитаты из Жванецкого: «Я думал, музей как музей. А это не музей, а хуже забегаловки: горячего нет, один сыр и кофе. В Третьяковке хоть солянка была, а на вернисаже одна минеральная. Нет, думаю, тут не отдохнешь… А воскресенье проходит».
— Так что если кому-то из вас кажется, — улыбнулась Аросева, — что он тут зря теряет время, не надо стесняться — можете идти в кафе, в парк, погулять. Искусство — оно требует работы души. Остальных я познакомлю с художниками, без чьего искусства наше существование было бы менее интересным. Они своими полотнами дают некую матрицу наблюдения и понимания жизни. Возможно, благодаря рассказу об этих картинах и художниках вы тоже что-то откроете для себя…
После такого вступления менеджеры заулыбались, расслабились и перестали стоять напряженными столбиками. А Лера начала с исторической информации, потом неспешно стала показывать картины и так, шаг за шагом, продолжала зажигать интерес в равнодушных посетителях.
Лученко сразу поняла, что перед ней профессиональный экскурсовод. Благодаря точным словам Аросевой картины превращались из предметов заполнения зала в живые легенды. Она словно накрывала слушателей драгоценной радужной тканью, незримыми нитями ассоциаций и историко-культурных параллелей. И становилось так приятно понимать, что все в мире связано между собой порой странными, но глубинными связями. И сложный язык искусства вдруг становился ясным и понятным. Слова экскурсовода превращали искусство в игру, которая дразнит человека в каждом возрасте по-разному, предлагая принять разные правила и разных художников. В юности нас увлекает эпоха Возрождения, романтическая живопись Сандро Боттичелли. Позже, взрослея, мы обмираем от фантасмагорических образов Эль Греко или страстных картин Гойи. А в зрелые годы открываем неброскую красоту кисти Дюрера, нас начинает интриговать живопись Босха…
В это время тишайший музейный телеграф уже сообщил кому надо о том, с какой именно фразы начала работу с группой старший научный сотрудник Аросева. И кто надо уже спешит, торопится из кабинета, чтобы застукать подчиненную на месте нарушения музейных норм.
К Лученко подошла Люсьена Баранова вместе с женщиной начальственного вида.
— Вот, — прошептала Люська, — замдиректора по научной работе Римма Карповна Лобоцкая, а это эксперт фирмы «Игра» Вера Алексеевна Лученко.
Баранова умчалась, Лобоцкая кивнула Вере, окинула ее острым взглядом и, отвернувшись, отошла в сторону. Вера увидела диктофон в ее руке и усмехнулась: ай да тихий музей!.. Да ведь здесь кипят нешуточные, прямо шекспировские страсти! Понятно, женский коллектив лишь слегка разбавлен пожилыми мужами. На лице Риммы Карповны крупными плакатными буквами была написана нелюбовь к Аросевой, замешенная на вечном чувстве зависти. То, что дано Валерии просто как воздух, которым она дышит, у Лобоцкой присутствует с обратным знаком. Лера красива неброской акварельной красотой, которая по-настоящему становится заметна во время разговора с ней. Римма — некрасива броской некрасивостью. На лице у нее выступают квадратная нижняя челюсть и острый нос. Все остальное впадает внутрь. Глубоко сидят глазки невнятного цвета, рот тонкий и безгубый, а редкие волосы — всегда в виде начеса для придания видимости густоты.
Она представить себе не могла, чтобы красивая и умная Валерия не стремилась подняться по такой желанной карьерной лестнице. И никогда бы не поверила, скажи ей Аросева, что карьера ее нисколько не привлекает. Значит, Аросева — потенциальная угроза! И потому Лобоцкая стояла за углом Испанского зала с диктофоном наперевес и записывала каждое Лерино слово.
Валерия продолжала экскурсию.
— Чего же мы все-таки ждем, попадая в музей? Какие надежды возлагает наша душа на всемирные шедевры? С какими ищет встречи впервые, с какими общается по десятому разу? Писатель Федор Михайлович Достоевский говорил, что русскому человеку необходимо всемирное счастье, чтобы успокоиться. Не оспаривая великого писателя, все же хочу заметить: для счастья одним нужен покой, а другим — беспокойство. И то и другое можно найти в картинах великих художников. Дело в том, что у каждого из нас свое видение искусства. Свои шедевры, обладающие магической властью над душой. Выскажу крамольную мысль, что это не мы выбираем картины, которые наполняют нас своим светом, а они сами выбирают нас, зрителей. Они сами решают — для кого стать жизненной энергией, кого удивить или озадачить, а кого и отправить восвояси ни с чем.
Лера говорила легко, без малейших запинок. Речь ее текла плавно и красиво, она не рассказывала зазубренную экскурсию, а озвучивала свои мысли. Сделав короткую паузу, она повела притихшую группу за собой и остановилась перед портретом девочки.
— Русский художник Михаил Нестеров, увидев «Портрет инфанты Маргариты» кисти великого испанского художника Диего Веласкеса, сказал: «Эта картина отличается от других живописных полотен так же, как бриллиант чистой воды от оконных стекол. Она — истинный бриллиант живописи!» Перед вами портрет принцессы. С холста на вас строго и не по-детски серьезно смотрит своими голубыми глазами бледная девочка-инфанта. Она позирует для «портрета-знакомства». Портрет так называется потому, что поедет в далекую Вену, а там на него будет смотреть будущий жених, сын императора Священной Римской империи Фердинанда III — принц Леопольд. Уже крохой она была просватана за него, а в обязанность придворного художника Веласкеса входило писать портреты инфанты каждые несколько лет. Их отправляли в Вену, чтобы там видели, как подрастает невеста… Девочка волнуется. Понравится ли она Леопольду? Принцы, они ведь такие… Она сама точно не знает какие, но старается стоять неподвижно, чтобы получиться хорошо.