— А Витольд Дмитриевич где?

— Он звонил, что задерживается, — испуганно взглянул на осведомленную докторшу Борщик.

— Юрий Прокофьевич, зачем заместителю мэра понадобились японцы?

— Это же представители концерна «Мицубиси»! Вот мэрия и решила их принять как бы на высоком уровне. Типа обед в честь японцев…

— Значит, встреча заранее не была запланирована?

— Нет, все решилось как бы в последний момент…

— Понятно. Японцев отыщем, а вы возвращайтесь на работу.

— А это не террористы их захватили? А то меня на улице ждут еще работники МВД. Они уже и военных, и ОМОН как бы на уши поставили…

— Отменить! — решительно заявила Лученко. — В котором часу должен быть обед?

— В семнадцать, то есть в пять часов! — отрапортовал чиновник.

— До пяти мы их точно найдем. Не волнуйтесь, — успокоительно прикоснулась Лученко к его руке. — Транспорт у вас какой-то есть? Хорошо. Микроавтобус и водителя через полчаса — сюда, к музею!

— Будет сделано, — облегченно вздохнул Борщик и покатился мелкой походочкой к выходу, сам не понимая, почему он так искренне поверил впервые в жизни увиденной докторше.

Когда он скрылся из поля зрения, Завьялова скептически заметила подруге:

— И где ты их возьмешь, Верунь? Мы с тобой дружим уже сто лет, а я все к твоим фокусам никак не привыкну! Ведьмочка ты наша!

— Никакие это не фокусы, а простая догадливость и знание психологии. Иди, встречайся со своим Олегом, вижу ведь, у вас встреча… Олеся! — обратилась она к Суздальской. — Нам с вами нужно пожурчать. Пойдемте в парк.

В парке напротив музея расположилось открытое кафе. Вера почувствовала голод после работы с Борщиком, требовалось подпитать затраченную энергию. Они сели за плетеный столик, накрытый белой льняной скатертью. Вокруг бушевала теплая золотая осень. Официантка принесла меню.

— Мне только кофе, — смущаясь, торопливо выпалила Олеся.

— Ничего подобного! Вы сегодня не завтракали. А из-за всей этой истории с японцами у вас совсем пропал аппетит. Но теперь он проснулся, и мы его не обманем! — Вера посмотрела в глаза стеснительной музейщице. — Олеся, у меня хватит денег на прокорм двух таких стройных девушек, как мы с вами.

— Вера Алексеевна!.. — Суздальская собиралась что-то пролепетать, но тут подошла официантка.

Вскоре им принесли жаркое с черносливом в оранжевых керамических горшочках, салат из помидоров и огурцов с постным маслом, блюдце с черным ржаным хлебом. На десерт Вера заказала ванильное мороженое и кофе.

— Обожаю, когда умеют готовить! — Лученко втянула в глубину чутких ноздрей ароматный дух из горшочка, открыв нахлобученную шапочку из теста. — Попробуем!

— До чего же вкусно! — восхитилась Олеся.

Вскоре с горячими и холодными закусками было покончено. По Вериному кивку расторопная официантка принесла по три шарика ванильного мороженого в кокосовой стружке и две маленькие чашки кофе эспрессо. За десертом разговор возобновился.

Постепенно выяснилось, что Олеся уже успела две недели поездить с японцами по «Золотому кольцу». По линии «Общества Дружбы» ее часто привлекали к работе с разными японскими группами. Японский язык редкий, на переводчиков — спрос. Суздальская не стала хвастаться, что ее считают одной из лучших переводчиц японского языка в городе. Олесе предложили поработать с группой японских менеджеров из компании «Мицубиси». Правда, ее честно предупредили — тур с японцами не денежный. Японцы оплачивают проезд, гостиницу и четырехразовое питание гида-переводчика. Суздальская счастливо кивала одуванчиковой головой. Ей внятно объяснили, что лучше поработать на международном симпозиуме онкологов синхронным переводчиком. Там платят очень прилично, у них богатый спонсор, фармакологический концерн. И можно никуда не ехать. Все происходит прямо в Доме Учителя. Центр города, и куча денег за один день работы. Но Олеся, глупо улыбаясь, тихо сказала: «Я всегда мечтала показать японцам „Золотое кольцо“». Когда за Суздальской закрылась дверь, организатор тура, ухоженная женщина, увешанная золотом, как витрина ювелирного бутика, тяжело вздохнула: «Идиотка!» Это пыльные летние дороги, гостиницы с обязательным отсутствием горячей воды, путаница с поселением, питание в ресторанах, после которого гастрит обеспечен… Олеся же совсем не замечала дорожных неудобств. Истово выездила и выходила с японцами все экскурсионные маршруты «Золотого кольца», музеи Москвы и Питера. Последним городом пребывания фирмачей стал ее родной Киев. И вот в Киеве, где в своем родном музее Суздальская умудрялась и работать ночью, и водить днем японскую группу, она ее потеряла. Из музея они вышли, забрали из гостиницы вещи — и растворились в неизвестном направлении. Вечером у них самолет, а их нигде нет…

— Итак, главное. Что отличает ваших японцев от любой другой группы? Скажем, от экскурсантов из Торонто или из Жмеринки? — спросила Лученко.

— Вот! Мне давно хотелось с кем-нибудь поделиться этими наблюдениями, — улыбнулась воспрянувшая после еды девушка. Ее впалые щеки порозовели, глаза утратили затравленное выражение, а мысли перестали путаться. — Кстати, знаете, они называют меня «Ореся», поскольку в японском языке нет буквы «л». Правда, смешно?

— А как же они говорят слово любовь? Рюбовь, что ли?

— Да. Именно так: рюбовь! Вообще, они удивительные люди. Словно жители совсем другой планеты. Иногда мне кажется, что они живут не только на Земле у себя на островах, но еще где-то… во Вселенной. У них совсем другое мышление. Мы мыслим массами: толпами людей, лесом деревьев. И от общего идем к частному. Японцы — наоборот: они видят одного человека, одно дерево. У них не случайно постоянные мотивы — одна ветка в вазе, одна сосна на фоне Фудзи, одна ветка сакуры. В одном они видят общность, как в капле воды — океан. В одной личности они видят коллектив, который эта личность собой представляет.

— Олеся, скажите, какие места во время поездки по «Золотому кольцу» им особенно понравились?

— Этнографический музей под открытым небом. Они там почти весь день провели. Пришлось даже отменить обзорную.

— Ну вот, диагноз ясен. А сегодня по плану у них что должно быть, кроме вашего музея? До того, как их пригласили на обед в мэрию?

— В том-то и дело, что они не догадываются ни о каком обеде в мэрии! У них по программе — свободное время. Потом прощальный ужин в гостинице «Киевская Русь» — и в Борисполь, на самолет. А сообщение об этом злосчастном обеде пришло, когда они уже ушли из музея… — Суздальская снова расстроилась.

— В таком случае я знаю, где они находятся! — уверенно заявила Вера.

Олеся удивленно приоткрыла рот и стала очень похожа на ребенка, который верит в Деда Мороза и ждет, когда тот достанет из своего волшебного мешка самый заветный подарок.

Вера озорно подмигнула экскурсоводу.

— Ну что, пойдемте. Поедем за ними и привезем в мэрию.

— Вера Алексеевна! Я вас умоляю, скажите…

— Тсс! — приложила Вера палец к губам. — Потерпите, Ореся!

У музея уже стоял автобус «форд», присланный Борщиком. Лученко села на переднее сиденье рядом с водителем и шепнула, куда ехать. Суздальская сидела в салоне в полном неведении. А психотерапевт Лученко, пока они ехали, думала о девушке. Искусствовед. В данном случае не столько профессия, сколько диагноз. Кроме искусства, ее мало что в жизни интересует. И нормальным людям, не искусствоведам, приходится это учитывать. Они, нормальные, относятся к ней с каким-то болезненным вниманием и некоторой долей глубоко спрятанной брезгливости, как это бывает у здоровых по отношению к тем, у кого лишняя нога или рука. Не отсутствие органа, к этому у нас как раз относятся с сочувствием. У нас вообще к отсутствию чего-либо относятся с пониманием. Жалеют. А лишнего — не любят. Олеся телом была здесь, а мыслями — где-нибудь в другом времени или месте. Например, читала письмо, как девушка Вермеера. Или перевязывала отрезанное ухо Ван Гогу.

Карьера обходила ее стороной, как зачумленную. В музее, где она честно трудилась последние семь лет, Суздальская по-прежнему оставалась младшим научным сотрудником. Хотя вокруг нее, казалось, все и вся, даже восемнадцатилетние девочки из экскурсионного отдела, второкурсницы-филологички, уже имели статус старших научных сотрудников. Олеся в совершенстве владела тремя простыми (как она сама говорила) языками: английским, французским и итальянским, и одним сложным: японским. Его она выучила просто из любви к японскому искусству. Все подруги твердили, что с ее иностранными языками, с энциклопедическими знаниями искусства и культуры она могла бы не сидеть на смехотворном мэнээсовском окладе, а зарабатывать нормальные деньги. Но Олеся была совершенно равнодушна к деньгам. Поэтому жила более чем скромно. Как церковная мышь. Но при этом — мышь, патологически любящая искусство.