— Еще несколько вопросов. Сколько лет было вашей дочери?

— Тридцать четыре, — ответила мать.

— Долго ли она прожила в Америке?

— Шесть лет, — сказал отец.

— Не найдется ли у вас какой-нибудь фотографии вашей дочери? — спросил Мэлоун, вспомнив, что в досье имеется только снимок, сделанный в морге. Ханна Айзингер взглянула на мужа. Его лицо задрожало, он с трудом кивнул. Открыв свою записную книжку, Ханна вынула маленькую черно-белую зернистую фотокарточку. Сара Айзингер стояла на длинном причале на фоне вереницы грузовых судов, удерживаемых тугими швартовыми. Девушка на снимке, смеясь, отмахивалась от невидимого фотографа.

— Где был сделан снимок? — спросил Мэлоун, изучая карточку.

— Я не знаю, — ответила мать.

— Когда это было?

— Во время одного из отпусков Сары, в Европе, еще до того, как мы уехали в Штаты, — ответил Айзингер.

— Она часто брала отпуск, пока жила в Израиле?

— Часто, — ответила мать.

Мэлоун положил фотографию перед собой, постучал по ней средним пальцем.

— Значит, вы не знаете, где находится это место?

— Нет, — сказала Ханна Айзингер, — а это важно?

— Может быть. Вы позволите мне оставить у себя эту карточку?

Джекоб Айзингер молча склонил голову. Мэлоун воспринял это как знак согласия.

— Ваша дочь рассказывала о мужчинах в ее жизни?

— Никогда, — твердо сказала Ханна Айзингер.

— А чем занималась ваша дочь в Америке? — глядя на стариков, продолжал расспросы Мэлоун.

— Она работала в туристическом бюро, организовывала туры в Израиль, — ответила мать.

— Это все? — спросил Айзингер, поднимаясь и помогая встать жене.

— Спасибо, что пришли, — сказал Мэлоун, вставая и огибая стол. — Кто-нибудь из моих помощников отвезет вас на вокзал.

— Мы возьмем такси, — ответил Айзингер.

Почта из управления прибыла в 14 часов. Фотографии, заказанные Мэлоуном, прибыли в конверте из плотной желтой бумаги. Он достал карточки, сначала бегло просмотрел все, потом стал разглядывать по очереди и более внимательно. Рядом с кроватью стул, на котором была аккуратно сложена офицерская форма. На спинке стула висел китель со знаками различия, по которым можно было определить, что владелец его служит в квартирмейстерском корпусе.

Мэлоун передал фотографии Дэвису.

— Майор, — заметил Бо Дэвис: — Держу пари, что кольцо на пальце — из Уэст-Пойнта и что он обожает волосатый пир, — и добавил: — А она ничего, симпатичная. Интересно, как ее зовут?

В этот миг ввалился Гас Хайнеман и взгромоздился на стул.

— Плохие новости, — заявил он, с трудом поднимая левую ногу и кладя ее на край стола.

Хайнеман ездил в центр информации. Владельцем «Интермедии» числилась корпорация «Агамемнон», здание принадлежит компании «Менелай». Явно подставные. Настоящих владельцев разыскать вряд ли удастся, на это уйдут недели.

— Надеюсь, господа, вечером у вас нет неотложных личных дел? — жестко спросил Мэлоун. — Сегодня мы отправляемся взглянуть на «Интермедию».

«Сидение на ветке» — так называют полицейские из телевизионных фильмов тщательное исследование маленького участка улицы. Мало кто станет тратить время на изучение почтового ящика или фонарного столба. Но сыщики это делают. Они просиживают долгие часы в машине или стоят в подворотне, дожидаясь, пока кто-то появится в зоне наблюдения либо покинет ее. Или просто ждут, не случится ли чего.

Клуб «Интермедия» занимал четырехэтажное здание из бурого кирпича на Восточной Пятьдесят восьмой улице. В этой части города очень чисто, никакого мусора, все деревца окопаны. Швейцары выгуливают на поводке дорогих комнатных собак. Трусят по тротуарам любители бега.

Шесть каменных ступеней ведут к двойной двери с чугунной решеткой. Окна темные и пустые.

О'Шонесси и Дэвис сидели на переднем сиденье такси, принадлежавшего управлению и припаркованного на южной стороне Пятьдесят восьмой улицы. Детектив Старлинг Джонсон развалился сзади на продавленном сиденье. Джонсон — чернокожий полицейский, недавно в очередной раз разведенный, с лицом херувима, в огромных очках в роговой оправе, с пушистыми бакенбардами.

Зеленый «бьюик-электра», конфискованный федеральным бюро по борьбе с наркотиками в Сан-Франциско и переправленный в Нью-Йорк по указанию правительства, был обменен полицейским управлением на белый «эльдорадо», конфискованный в Гарлеме. «Бьюик» сейчас стоял на Саттон-Плейс, в квартале от «Интермедии». Впереди сидели Мэлоун и Штерн. Сзади развалился Гас Хайнеман, непрерывно жующий «Милки Уэй» и раскидывающий обертки по вытертой бархатной обивке. Прошел час. «Интермедия» была погружена во мрак, горело одно окно на верхнем этаже.

У Гаса Хайнемана забурчало в животе.

— Есть хочу, — простонал он, похлопывая себя по громадному брюху.

— Кто-нибудь из вас работал с Хаем Ротманом? — спросил Джейк Штерн, сжимая эспандер левой рукой.

— Ротман по прозвищу Самоубийство? Я имел такое удовольствие, — ответил Мэлоун. — Сукин сын пытался любое убийство, которое ему доводилось расследовать, превращать в самоубийство. Как-то летом я дежурил в Центральном парке. — Прошло несколько месяцев, как я окончил академию. Около шести утра совершаю обычный обход, разговариваю с сержантом по радио и тут замечаю ноги, торчащие из куста. Это был покойник. В левом виске дыра, в правой руке зажат револьвер 38-го калибра. Ну, я вызвал сержанта, обнес место происшествия веревкой, словом, сделал все, как учили. Через час появился Ротман с грошовой сигарой в зубах. Посмотрел на труп, передвинул сигару из одного угла рта в другой и произнес: «Определенно самоубийство». Я не удержался и сказал, что он просто болван, ибо мертвецу пришлось бы обвить свою шею рукой, чтобы выстрелить в левый висок. Кроме того, никаких следов пороховой гари. «Дай-ка я взгляну, паренек», — сказал Ротман, нагнулся, вытащил револьвер из руки мертвеца, выстрелил в воздух, вытер ствол о левый висок покойника и вложил в его левую руку. Потом поднял голову и взглянул на меня: «Как я и говорил тебе, парень, чистое самоубийство!» Сегодня такое дерьмо просто трудно представить!

— Это верно, — отозвался Штерн.

Мэлоун снял трубку с рычага передатчика, установленного под приборной панелью. Проверил, стоит ли указатель частот на двойке и можно ли связаться со своими. Низко пригнувшись, чтобы никто не увидел, что он пользуется радио, спросил:

— Бо?

— Слушаю, Лу.

— Что-нибудь видите?

— Пока ничего.

Детективы ждали. Никто не входил и не выходил из здания. Клуб был еще закрыт. Капли дождя плясали на крышах машин, стекали струйками по ветровым стеклам. Дэвис и О'Шонесси глубже вжались в сиденья. Старлинг Джонсон подремывал.

— Как там Пена? — спросил Дэвис О'Шонесси.

Старлинг Джонсон тотчас приоткрыл правый глаз.

— Ты еще с ней встречаешься?

— Конечно. Представляешь, за четыре года не потратил ни цента!

И тут «Интермедия» пробудилась к жизни, как по мановению волшебной палочки. Засверкали огни, и почти сразу же стали подъезжать лимузины, заполняя стоянку перед клубом. Люди собирались солидные.

— За работу, — бросил в микрофон Мэлоун.

Записан номер каждой машины, словесный портрет каждого гостя, время прибытия каждого лимузина. Дождь кончился, наступила ночная тишина, лишь иногда нарушаемая взрывами шума, доносившегося из «Интермедии». Спустя час со стороны Саттон-Плейс плавно подъехал лимузин и затормозил перед клубом. Окна лимузина были необычайно широкие и затемненные. Из него вылезли Олдридж Брэкстон и еще двое мужчин. Они поднялись по ступеням и скрылись за дверьми клуба.

— Ему-то чего тут надо? — удивился Мэлоун.

Детективы поудобнее устроились на сиденьях. Почти тотчас же за лимузином Брэкстона, на расстоянии полуквартала, остановился фургон с потушенными фарами. В кабине вспыхнул огонек сигареты.

— За Брэкстоном «хвост», — сказал по радио О'Шонесси.