На столе аккуратной стопкой была сложена форма. Вскоре членам семьи предстоит скорбная процедура выбора одежды для погребения. По обычаю, родственники дарили оставшуюся форму участку. Эта форма хранилась в специальном ящике. Если кому-либо из сотрудников требовалось заменить состарившуюся вещь, то он мог выбрать ее в ящике по своему размеру. Форменная одежда стоила слишком дорого.

Такая же участь ждала и пистолет Галлахера, найденный в его плаще. Он тоже сдавался на «хранение» до лучших времен.

Наблюдая за дежурным офицером, заполняющим журнал, Скэнлон закурил «Де Нобили», поднял трубку телефона и набрал номер временного штаба.

На звонок ответила Хиггинс.

— Как дела? — спросил он, поводя сигарой под носом и принюхиваясь.

— Это какой-то сумасшедший дом. Прибыл главный со своей свитой.

— Свидетели на месте?

— Да, Броуди только что звонил. Они совсем запутались в своих показаниях.

— Есть что-нибудь новое о фургоне?

— Звонил Джейхог из Шестьдесят второго участка. Они вытянули пустой номер. Я объявила по радио розыск в пятнадцати кварталах.

Отвернувшись от дежурного офицера, Скэнлон тихо спросил:

— Меня кто-нибудь искал?

— Нет. Все начальство из кожи вылезло, чтобы не ударить лицом в грязь перед телекамерами, и старалось употреблять какие угодно слова, кроме слова «преступник».

\

— Мэгги, — прошептал он, — подойди к комиссару и попроси его не уходить. У меня кое-что есть!

— Что вы нашли?

— Поговорим, когда вернусь.

Спустя восемь минут Тони Скэнлон покинул полицейский участок и зашагал вдоль серого кирпичного фасада к автостоянке. Сев в машину, бросил на сиденье коробку из-под обуви и конверт. Вспомнив о фотографиях, вставленных в рамку зеркала, скользнул взглядом по коробке, быстро снял крышку, вытащил несколько порнографических снимков и разложил на сиденье. Затем достал фотографии, вынутые из рамки зеркала, положил рядом и начал сравнивать лица. Сходство было полное.

«Лейтенант Джо Галлахер олицетворял собой все лучшее, что было в полицейском управлении. При жизни он был героем, геройски и погиб, служа своему народу в этом огромном городе». Голос Роберто Гомеса задрожал. Он отвернулся от микрофона, закрыл лицо руками и стал медленно считать до двадцати. Репортеры зароптали, дожидаясь, пока полицейский комиссар возьмет себя в руки и закончит наспех устроенную пресс-конференцию.

Боб Гомес был первым представителем испаноязычного национального меньшинства, ставшим комиссаром полиции. В глазах испанской общины Нью-Йорка он и сам был героем; латиноамериканцам было наплевать, что газетчики да и большая часть населения переиначивали имя Гомеса на английский лад. Он был их Роберто, их Бобби.

А начинал Гомес в 81-м участке в качестве дежурного патрульного, зорко следящего за порядком на улицах. Тогда он работал с шести до двух возле игорного дома, а потом шел в Бруклинский колледж. Затем он поступил в Юридическое училище Сент-Джон. Он был первый из латинян, дослужившийся до звания капитана. Несколько лет назад он уволился из полиции, чтобы возглавить городской отдел соцобеспечения. Когда три года назад негры обвинили мэра в равнодушии к нуждам меньшинств, мэр пресек волнения в зародыше, назначив Гомеса полицейским комиссаром. Негритянское население не очень обрадовалось этому «утешительному призу», но все же притихло. Газетчики назвали это назначение мастерским политическим ходом. Мэр был доволен. Но многие его советники были категорически против такого назначения. Для городских властей, равно как и для многих полицейских, не было секретом, что Боб Гомес приобрел с годами дурные привычки, которые могли пойти во вред честолюбивому мэру.

Уронив руки, Боб Гомес глубоко вздохнул, потом окинул взглядом репортеров, готовых к продолжению спектакля, и тотчас принялся читать свою излюбленную проповедь о необходимости увеличения штата полиции, о совершенствовании судебной системы, которая не баловала бы преступников, о праве каждого гражданина на защиту своей личности и собственности.

Вытянув руки по швам, Боб Гомес объявил, что лейтенант Джо Галлахер погиб как герой.

Возвратившись на место преступления, Скэнлон увидел, как комиссар отвечает на вопросы журналистов. Вокруг него собралась вся верхушка. Сурового вида мужчины, всем, наверное, под шестьдесят. Скэнлон заметил, что начальник следственного управления Альфред Голдберг явно держится поодаль. В окружении верных ему подчиненных он стоял футах в двадцати от комиссара и не мигая смотрел на него. То, что эти двое ненавидели друг друга, не составляло тайны, и в участке все об этом знали. Голдберг всегда мечтал о должности комиссара и, когда это место занял Гомес, впал в ярость и разгромил свой кабинет на десятом этаже, а его подчиненные разбежались, чтобы не попасть под горячую руку.

Гомес не остался в долгу и хотел было заменить Голдберга своим человеком, но не смог этого сделать. Начальник следственного управления выражал интересы богатых евреев, владельцев недвижимости, производителей одежды и подпольных ювелиров. Ни мэр, ни комиссар не могли сместить его, и начальник следственного управления осознавал прочность своего положения.

Стоя на ступеньках протестантского собора и глядя на сановную толпу, Скэнлон заметил, как детективы шастают среди уличных зевак, выискивая свидетелей. «Ну и работники», — подумал он, открывая дверь временного штаба. Скэнлон направился к регистратору. Район в радиусе пятнадцати кварталов от места преступления был разбитна квадраты, в каждом из которых работали сержант и десять детективов. Будут опрошены жители каждого дома, работники каждого учреждения, прохожие. Почтальоны и водители автобусов также подвергнутся допросу. Сотрудников аварийной службы отправили обшаривать канализацию и мусорные баки в поисках выброшенных улик. В журнал записывались все задания, чтобы потом можно было получить по каждому из них отчет по форме ДД-5 — «О дополнительных расследованиях по нераскрытым преступлениям».

Скэнлон увидел, как Хиггинс склонилась над украшенным резьбой столом, собирая «пятерки» и подшивая их в папку с делом Галлахер — Циммерман.

— Я только что видел комиссара, дающего интервью прессе, — произнес он, подходя к ней. — Разве ему ничего не передали?

Она подняла голову.

— Разумеется, да. Но с присущей ему безграничной мудростью Малыш Бобби не обратил внимания на ваш совет. Что ж, это его дело. — Она вновь принялась за работу.

— Ты ему сама сказала?

— Детективы никогда не докладывают лично комиссару. Я передала ваше сообщение первому заместителю комиссара, а он, в свою очередь, сообщил Бобби.

Скэнлон окинул взглядом толпу полицейских, собравшихся во временном оперативном штабе. Потом опять повернулся к Хиггинс и спросил, чем она занята.

— Подшиваю в дело «пятерки», чтобы каждая соответствовала своему квадрату.

— Отложи это, — велел он. — Сейчас надо заниматься другим.

Говард Кристофер был высоким худощавым мужчиной, всегда одетым с иголочки в самые модные костюмы от Сирса и Роубака. У него было бледное одутловатое лицо и слишком широкий лоб. Это был мягкий человек с теплой улыбкой, любитель мыльных опер и диетического питания. Он имел чин майора Национальной Гвардии и был стойким приверженцем военного этикета, поэтому ему ни разу не пришло в голову назвать лейтенанта «Лу», как делали остальные. Подойдя к Скэнлону, он достал записную книжку.

— Лейтенант, кое-что в этом деле начинает проясняться.

Кристофер рассказал, что мясник с рынка «Данциг» на Дриггз-авеню утверждал, будто видел человека, похожего по описанию на убийцу. Он прогуливался перед крытым рынком за несколько минут до случившегося. Видел его и служащий во время перерыва. Он стоял у стены и курил, когда заметил, как из парка Макголдрик вышел пожилой человек с морщинистым лицом. В руке у него была хозяйственная сумка. Видела его и мамаша, сидевшая на скамейке и игравшая с ребенком. По ее словам, рядом с нею уселся какой-то противный старик.