Он подъезжает к другим, кто строит из брёвен боевые башни и стенобитные орудия, и тоже призывает старшего над ними, и старший опять ничего не может ответить, кроме того, что работа не кончена. И велит Маниак его схватить и ослепить, к чему немедля приступают.

Но увидел Маниак, что его войско не готово к взятию Сиракуз, и, впав в большую печаль, поскакал обратно, и пока не будет о нём речи.

Рано утром на другой день Андроник, патрикий, вышел из своего шатра, раскинутого у берега моря, и увидел вдали другой корабль, стоящий неподвижно на воде.

Он спрашивает начальника своего отряда, именуемого гемилохитом:

   — Давно пришёл корабль?

   — С рассветом, — отвечает гемилохит. — Но как пришли, так убрали вёсла и встали и стоят.

Тогда Андроник посмотрел на небо и говорит:

   — И будут стоять до первого ветра, ибо всем известно, что этот корабль входит в гавань только под парусом.

Тем временем Маниак, стратиг, посадив перед собою писца, сердито говорил так и велел записывать за собою слово в слово:

   — «...Но вместо твоей монаршей благодарности за Миры Ликейские я, украшенный венком, попадал в оковы; возвращаясь с победою из Эдессы, угождал в тюрьму; теперь же тебе угодно предпочесть мне разбойника-варвара, и посему, почтенный василевс, терпение моё...»

Но тут внезапный ветер дунул с моря и смел пергамент с колен писца. И Маниак, подняв глаза, увидел, что к берегу быстро приближается ладья под наполненным парусом.

И многие, кто был на берегу, дивились тому парусу из драгоценной ткани, на котором была изображена дева на белом коне, а также богатому виду корабля, украшенного резными идолами и золочёными щитами. На носу же стоял трубач в серебряном шлеме и трубил в рог.

Вот корабль причаливает, и воины быстро спрыгивают в воду и наводят сходни. И по сходням спускается на берег Харальд, загорелый и обветренный, в богатых доспехах и красном плаще.

Андроник, патрикий, выступает ему навстречу и, приветствуя поклоном, говорит:

   — Рад видеть, Харальд, твой славный парус.

Харальд едва на него взглянул, потом кивнул в сторону Сиракуз и спрашивает:

   — Этот город брать?

   — Он ждёт тебя, — отвечает Андроник.

Тогда Харальд кивает Ульву, и тот кричит:

   — Выгружаемся!

И по его приказу стали сходить на берег варяги, неся оружие, меха и постели, бочки с вином и прочее, что было на корабле. Андроник же, глядя на воинов, которых было не более сотни, спрашивает Харальда:

   — И это все твои люди?

Харальд говорит:

   — Тебе мало?

   — Но город сильно укреплён, — говорит Андроник. — Сам Маниак три месяца не мог взять его.

Харальд говорит:

   — Разве не поэтому позвали меня?

И он, не обращая больше внимания на грека, идёт вдоль берега осматривать местность, где им надлежит расположиться. А Андроник идёт за ним и говорит:

   — Я доверяю твоей смелости, Харальд, но хотел бы кое-что обсудить.

Тут на грека натыкается Ульв одноглазый, который нёс на плече котёл, роняет с грохотом котёл на землю и говорит:

   — Слушай, ты, тебе сколько лет?

Андроник от растерянности отвечает:

   — Тридцать, а что?

Ульв говорит:

   — Если хочешь прожить ещё столько, не путайся под ногами.

Харальд оглядел местность и обратился к Феодору:

   — Скажи, — велит он Феодору, — чтобы мой шатёр поставили на холме, где торчит какой-то шалаш.

   — Но это мой шатёр! — говорит Андроник.

Харальд не отвечает, а Феодор говорит Андронику:

   — Придётся перебраться, патрикий. А то от греков разит чесноком, а Харальд этого не любит.

Тут варяги Харальда берутся за шатёр Андроника, а воины Андроника, видя это, хватаются за мечи, но Андроник говорит:

   — Хорошо, пусть будет по-твоему, Харальд.

Он делает знак своим воинам, те прячут мечи, а варяги Харальда снова берутся за шатёр Андроника, сам же грек отходит в сторону.

На берегу уже зажгли костры под котлами и выбили у бочки днище. Харальд первым сел у расстеленной парчовой скатерти и говорит:

   — Что-то не вижу быков и овец, которых должен нам дать грек по договору. Да и самого Маниака не видать.

Тогда кто-то из варягов с холма кричит:

   — Харальд, войско движется у города!

Харальд поднялся и видит далеко множество пеших и конных воинов в строю, и все они идут прочь от Сиракуз вдоль берега, а за войском волокут на волах башни и стенобитные орудия.

   — Узнай, что там такое, — говорит Харальд Чудину.

Тот кивнул варягу, сводившему коня с корабля, варяг вскочил в седло и поскакал к войску. Скоро он вернулся и сказал что-то Чудину, а тот говорит Харальду:

   — Это Маниак отходит от Сиракуз, чтобы не мешать тебе.

Харальд посмотрел вслед уходящему войску, усмехнулся и говорит:

   — Эх, Маниак, Маниак, разве мало в мире городов на нас двоих?

Больше он ничего не сказал и сел пировать. Вот он выпил большой рог вина и замечает Андроника, всё стоящего поодаль.

   — Ты ещё здесь? — спрашивает Харальд.

Андроник побелел от обиды, но сдержался и говорит:

   — Меня прислал сюда император Михаил, и мой долг доложить венценосному...

Харальд махнул на него рукой, чтоб молчал, и спрашивает Чудина:

   — Как, ты сказал, зовётся этот город?

Чудин отвечает:

   — Сиракузы.

   — Доложи венценосному, — говорит тогда Харальд Андронику, — что я взял Сиракузы на рассвете.

Наступает ночь, и варяги спят на берегу за холмом, выставив дозоры, только Харальд с Чудином и Феодором вышли из стана и лежат за кустами на пригорке, а перед ними опустевшее поле со следами костров войск Маниака, а дальше — крутые стены города.

Харальд долго смотрел на стены и говорит:

   — В лоб его не взять.

Чудин говорит:

   — Вот греки подкоп и затеяли.

   — Глупое это было дело, — говорит Харальд. — В узкой дыре перебили бы греков, как крыс.

Потом он глядит на намёт, скрывающий подкоп, и спрашивает:

   — Войдёт полсотни воинов под намёт?

Феодор прикинул и отвечает:

   — Если дружка на дружку лягут до верха, семьдесят войдёт.

   — А до ворот оттуда — шагов сто, — говорит Харальд.

   — Восемьдесят пять, — отвечает Феодор.

   — Глаз у тебя намётан, живописец, — говорит Харальд и задумывается.

Чудин говорит:

   — Тишь какая. У нас в Киеве давно бы уже вторые петухи пропели.

   — Кому здесь петь, — отвечает Феодор. — Поели петухов-то. И собак нет — не лают.

   — Это хорошо, — говорит Харальд, вставая. — Будите воинов.

Вот ночь идёт к концу, и рассветает.

И сарацины, несущие дозор на стене, видят, что через поле, опустевшее с уходом Маниака, движутся к воротам города несколько человек в белых похоронных балахонах и несут на плечах гроб. И ещё видят они, что за гробом везут повозку, груженную тремя большими мешками, а к повозке привязан козёл.

Теперь надо сказать, что эти люди, хоть и одеты были по-сарацински, были варяги, и среди них были Харальд, одноглазый Ульв и Феодор-живописец.

Вот перед ними в землю вонзается стрела, и со стены им кричат:

   — Кто вы и зачем пришли?

Тогда Феодор, который шёл впереди, поправил чалму и тоже кричит:

   — Велик Аллах!

   — Нет бога, кроме Аллаха, — отвечают со стены. — Что вы за люди?

   — Мы люди господина нашего Абу-али-ибн-Фарадж-Абдуллы, — говорит Феодор, — мир его праху, и горе нам, несчастным!

   — Что вам нужно? — спрашивают со стены.

   — Господин наш родом из Сиракуз и завещал похоронить его на родине по обряду предков. А где теперь найдёшь в Сицилии хоть одну уцелевшую мечеть и живого муллу? — говорит Феодор.

Сарацины ушли и привели старшего над ними. Тот пришёл и говорит:

   — Не видели вы войска вблизи города?

   — Оно стоит в двух стадиях отсюда, — отвечает Феодор. — Неверные схватили нас, но сжалились во имя Аллаха. Неужели вы не сжалитесь, добрые люди, над безутешными рабами господина нашего Абу-али-ибн-Фарадж?..