Синеватый графин на столе сверкнул кровавым гранёным боком. Сосуд вскипел тосканским вином — напоминанием об угасшей юности, проведённой в далёкой Италии.

Старик почувствовал себя молодым, с чёрными кудрями на лёгкой гордой голове. А кудри давно поредели и стали белыми. Лицо обрюзгло, тело распухло, как пенное тесто.

   — Пейте, гости дорогие... Пейте... А я...

Радостно человеку видеть своё утро. Но тяжело покидать милую землю.

Захотелось окликнуть ученика. Да губы только шепнули:

   — Петро... Петрусь...

Взгляд набрёл на продолговатое лицо с большими глазами, на чёрную шапку в серых почему-то руках. Раздутые пальцы отыскали чужую узкую ладонь.

   — Не забудь, Петрусь... Гетманову парсуну...

Красные люди, давние знакомцы, как выткались из ничего, так и растаяли без следа.

Некому было пировать, да и нечего было пить...

А через мгновение ученик содрогнулся: по скрюченным старческим пальцам растекался холод смерти.

Иван Журба, Петрусев отец, дождался гостя. В просторной светлице сидел гадячский купец Тарас Яценко — горбоносый, сизолицый, чисто выбритый, потому что не обломок хлеборобской косы скрёб ему гладкие щёки, а гуляла по ним острая заморская бритва. На загорелом лице, да ещё при свете сальных свечей, подвешенных к потолку, даже чёрные усы проступали размытою полоской.

Как вошёл — в кожухе, в сапогах, — Петрусь упал на широкую дубовую скамью. Мысленно брал из горшочков краски и клал их кистью на белый левкас. Освещённое сверху лицо гостя получалось выразительным вплоть до усов. А дальше всё съедал полумрак. В разговоры парень не вмешивался. Хоть у купца много новостей. Не с ляшскими хлопами водил он компанию за Днепром... Да сон уже мазал казацкие глаза липким мёдом.

Журбиха сунула сыну под голову подушку, а шапку-бырку с красным верхом нацепила возле двери на гвоздь, чтобы утром, проснувшись и перекрестившись, не искал он попусту крышки для головы. Потом глянула на стол. Там еды и питья — до рассвета.

   — Долго будете сидеть? — спросила-таки. Поскольку ей не отвечали, так ещё прибавила: — Разбудишь наймичку, коли что, Иван... Ног под собою не чую...

И отправилась через тёмные сени в тёплый чулан.

Иван с Тарасом едва-едва начали разговор. Потому и не просили Журбиху спеть, хотя подобной певуньи не сыскать больше по всей гетманщине. Они ещё покряхтывали после крепкого мёда и горелки. Ещё обсасывали концы мокрых усов. Оба знали, что хлопца поразили похороны. Но для них самих не диво — смерть старого человека. Да и умер, он передав ремесло молодому.

Иван Журба не сушил себе головы: два года отучился сын у пришлого богомаза Опанаса, пока тот размалёвывал здешнюю церковь. Теперь хлопца приглашают в Батурин. На баских конях приезжал сюда гетманов управитель Быстрицкий... А смерть — от Бога. Они с кумом нагляделись. И в походах, на войне, и так, от болезней да заразы, сколько людей отходит в иной мир. Как говорится, там нашего брата больше, нежели здесь... Их, уже пожилых, угнетало иное...

Да и кого весною 1708 года в гетманщине, от широкого Днепра и до спокойной, с заболоченными берегами Ворсклы, за которой Слободская Украина, подвластная московскому царю, заселённая беглым людом, — кого не беспокоило понимание того, что от запада движется огромная армия? Разве одну гетманщину и Московию? Нет, вся Европа, уставленная каменными крепостями, охваченная войною за испанское наследство, то есть за владения испанского короля, умершего бездетным, зато имевшего множество родственников и наследников при монарших дворах, — те владения особенно стремился прибрать к рукам французский двор! — вся Европа с нетерпением посматривала на восток, довольная, что неугомонный шведский король нашёл себе продолжительное занятие. В Европе старались угадать, когда же он победоносно разрешит давние распри между русскою и шведскою коронами за русские же земли. Правда, что дальше предпримет король — страшно было думать.

Война продолжалась уже восьмой год. Подписав тайный договор с саксонским курфюрстом Августом, избранным шляхтой на польский престол, и с датским королём, царь Пётр осадил крепость Нарву, надеясь совершить то, чего не удалось сделать ни Ивану Грозному, ни другим царям: воссоединить с Россией старинные русские земли, во времена смут и лихолетья захваченные шведами. Однако восемнадцатилетний Карл XII перетасовал карты союзным властителям: первым делом принудил выбыть из войны Данию, затем появился под Нарвою, разбил наспех собранную и плохо обученную московскую армию и, считая главным противником польское королевство с саксонским курфюрством, двинулся от Нарвы против Августа...

Шведские войска несколько лет утюжили земли Речи Посполитой, гоняя саксонцев, пока не вступили в Саксонию и не заставили курфюрста отречься от польского престола. Для высокого сана отыскали нового кандидата — познанского воеводу Станислава Лещинского, прежде неприметного, — потому и стремился шведский властелин видеть его на престоле, что он нигде не отличился, значит, обещал стать покорным вассалом. Недовольные этой кандидатурою магнаты, ориентируясь на Россию, считали себя и впредь сторонниками Августа. Август же, подчиняясь шведской силе и выплачивая непомерные контрибуции, не терял надежды снова усесться на королевский престол и быть в союзе с русским царём. Он подавал своим сторонникам знаки одобрения даже из наследственной Саксонии. Они же хороводились вокруг коронного гетмана Адама Сенявского в тех землях, откуда ближе к русским границам. Их стали называть сандомирскими конфедератами. Именем Речи Посполитой между ними и царём был заключён договор: совместно бороться против шведов.

Карл XII не боялся сандомирских конфедератов. Не тревожило его, казалось, и то, что, пока он воевал в Польше и Саксонии, русские штурмом овладели на берегах Ладоги и Невы шведскими крепостями и вышли к морским берегам.

Слухи о силе шведской армии уже перекатывались через просторы гетманщины. В гетманщине же было достаточно разговоров и за чаркой горелки, и в поле, и в походе...

Так обстояло дело и в тот вечер. Журба торопился выспросить, что же слышно за Днепром, — оттуда ближе к лиху. Донимали его и события вокруг маленького хутора да тех земель, над которыми он имел власть и силу.

   — Тяжело, — не дожидался Журба слов кума. — Собираю гетманские датки. От такого занятия люди богатели. Записывались в компут...

Яценко молча качал головою да сгребал ладонью длинный, как у Журбы, немного седоватый ус, закрученный на польский манер.

   — Мало что перекинешь в свой тхорик! — горячился Журба. — Ты собирал датки, понимаешь... С этой мельницы, которую совместно с тобой содержу, только и прибыли. Сейчас хлопа не придавишь. Он копит деньги, чтобы заиметь казацкого коня да самому залезть в компут. Не платить ни даток, ни стации... А кому кормить войско и старшину? Хлопа загоняют в ярмо осторожно. Работает он на хозяина два дня в неделю. В Московии мужик отработает столько, сколько прикажет барин! Гетман лукавит. Разве нет сил? Реестровые казаки, охотные... Полк москалей под рукою... Эх, во скольких хатах, хоть бы и в Чернодубе, ружья — не спрашивай! Везде полно гультяев. По городам, возле крепостей, такого нет, как здесь...