— Jam leges sunt![11]

За чтением лихорадка отпускала.

   — Что же, — почти прошептал наконец гетман, — отдохну перед смертью...

Монах услышал и согнулся в поклоне, снова уставился на ясновельможного. Он рисковал. Побывал у значительных людей. Ему бы тоже отдохнуть под крылом у самостоятельного князя, правителя. Но он не мог знать, что думает гетман, произнося молитву.

«Царю не устоять. Король Карл пойдёт из Москвы на новую войну. Пообещаю пока присоединить Украину к Речи Посполитой, а там... Освободится Украина. Останется моё имя в памяти людей. Беспечная жизнь... О!»

Однако пока что к заботам о результатах доноса Кочубея и Искры вместе с этими свитками бумаги присоединилась ещё одна забота: как рассказать о тайных договорах и обещаниях генеральной старшине? Кому верить? Ведь даже Орлик сомневался...

Генеральный обозный Ломиковский качал лысой головою:

   — Не будет нам жизни, коли так... Батогами наказного гетмана...

Присутствующая в покоях генеральная старшина нахмурилась. Всем не верилось, что вечно шутливый, толстый, с татарскими узкими глазами, уже немолодой Василь Кочубей примет смерть перед казацкими рядами. Все смотрели на гетмана. Всем помнится, что Кочубей с молодых лет считался товарищем гетмана. Старшая Кочубеевна была замужем за покойным теперь гетманским племянником Обидовским.

Царь решил обоих доносчиков казнить.

   — Может, неправда? — сомневался Ломиковский. — Царь передумает?

Гетман заверил:

   — Знающие люди написали. Скоро привезут... А я подчиняюсь царской воле. Пускай бы он и братом мне доводился, тот Василь.

Орлика уже не удивляли поступки ясновельможного. Водит он за нос полковников. Орлик примечал только смятение Апостола. Несколько раз министр Головкин требовал заковать Апостола в кандалы и прислать для допроса, а гетман каждый раз отбояривается: не стоит, чтобы не растревожить казаков... Да наверно же письма Головкина показаны Апостолу... Орлик понимал одно: гетман уже привязал к себе миргородского полковника.

Ломиковский словно с ножа:

   — Где же казацкие вольности? Без суда, словно простых хлопов?

Всех мучило то же самое.

Гетман на подушках откликнулся:

   — Придержи язык, Ломиковский! А если сюда полковника Анненкова?

   — Правду говорит! — распалился и Горленко.

Вся бунчуковая старшина закричала:

   — Царь не уважает наши вольности! У ляхов пан так пан! Ни одного шляхтича король не казнит своей волей! А то — батоги...

   — Уже не говоря о том, что наше войско за стадо овец принимает!

   — Да, никакого уважения!

   — Как своих стрельцов уничтожил — так с той поры...

Куда и болезнь пропала гетманская:

   — Ляшской воли хочется? Вспомните ещё о гадячских статьях, об Иване Выговском... При ляшской воле не станет государства! Варшавских королей никто не слушает! Та держава не живуча! Как если бы дети не слушали отца! Что будет?

Орлик недоумевал: о знаменитой панской воле так отзываться?

Гетман тем временем сильно разгорячился в споре. Один Апостол помалкивал.

Старшины кричали:

   — Нельзя терпеть!

   — Благодарите царя, что оберегает нас от черни! — отвечал гетман.

   — Дак ты, пан гетман, — нашёл в криках щель Ломиковский, — тоже за то, чтобы казацкого духу на Украине не осталось?.. Хорошо же тебе нашёптывает Меншиков.

Мазепа и Ломиковскому:

   — Я за крепкую власть! Чернь поставить на место! Запрячь, как запрягли её московиты!

   — А москали над казаками издеваются, как тебе то? Московский солдат считает, что он повыше нашего полковника? Простому московскому солдату ничего не стоит скинуть с коня нашего полковника!

   — Да! И ничего ему за то не будет!

Гетман не уступал:

   — Царь издал указ: не чинить нам кривды! Мелкие слуги в том виноваты.

Орали, размахивали руками и перначами, даже плевались. Орлик следил, чтобы крики не достигали ушей простых писарей. Когда все приумолкли, Мазепа откинулся на подушки:

   — Возьмите, коли так, бумаги и напишите, какие вольности, от кого...

Все присутствующие задумались.

Ломиковского дополнил лубенский полковник Горленко:

   — Вот если бы король Карл замолвил слово...

Может, потому сказал эти слова Горленко, что сам не понял, какого наказания они заслуживают. Да за них ухватился Ломиковский:

   — Стоит подумать! Тот король — сила. Ого-го-го!

Апостол, как и прежде, не говорил ничего, прикрывал единственный глаз огромной рукою.

Гетман улыбнулся, оборачиваясь к старшинам:

   — Будто я враг Украине. Будто вы меня не знаете. Накричали мне старую голову... Пилил, дай бумаги да каламари. Лежу на Божьей постели. Расскажу скоро Богу, как заботился о людях...

Орлик разложил бумаги и собственными руками расставил каламари, раздумывая, кто отважится писать, коли вот рубят головы...

За Днепром, на Белоцерковщине, отцветали сады. Казаки не заботились о фураже. Травы — в пояс. От полкового города Белой Церкви дорога змеем ползла вдоль реки Рось. Зимою Рось под снегом неприметна, весной же её распирает от чёрной мутной воды. А теперь она спокойно переливается в зелёных берегах, осыпанных красноватыми камнями, лежит громадным прозрачным зеркалом, куда, кажется, стремятся заглянуть даже каменные бабы на высоких островерхих могилах. Вот только мешают заросли кудрявой лозы, плакучих верб и красноватой ольхи.

За очередной казацкой заставой — везде по три казака да по четыре коня — показались цепочки мужиков. Они то нагибались, то разгибались. Фигуры вроде бы знакомы, да только все в рубахах из серого самодельного полотна. Кто такие? Люди закричали, увидев всадника, замахали руками и косами. Денис приблизился — казаки! Под Вербами синеет от брошенных жупанов. Возглавляют косарей Мантачечка и Зусь, молодые и завзятые, на безделье — гуляки и озорники.

   — Денис! Где пропадал, бес?

   — Бог в помощь, братове! Гречкосеями заделались? Рассказывайте!

Много положено покосов, пересыпанных красными цветами. А в тени — воз. На грядки его склонен бочонок с холодной водой. Рядом — огонёк, возле него молодица в чистом белом платке. Поёт, стряпая, об орле, а он в самом деле висит над нею. Под тёплым небом — вжиканье кос и Жаворонкова песня...

Товариство повесило носы, усаживаясь по-татарски на обе ноги. Пальцы рук пробовали острые лезвия.

   — Да... Дома хозяйство без надзора... Неудачный поход...

Рассказали, что ляхами, вернее, гетманом Сенявским прислана бумага: можешь не приходить, пан гетман... За хороший магарыч казацтво косит мужикам травы. Старшины не запрещают, пусть молодые не дуреют от безделья...

   — Значит, на шведа? — Словно молоденький хлопец, Денис кувыркнулся в скошенной траве, для предосторожности придавив саблю к животу.

Казаки утирали лезвия пучками травы, большей частью красными цветами, что так и липнут к рукам. Какая-то неопределённость в старшинских разговорах о ясновельможном гетмане. Сказал Мантачечка, Зусь поддержал. Дружки остерегались говорить открыто. Но Денис всё выведает... Вскоре такого наслушался — грец тебе! Стоит ли давать гетману суплику? Да... Замелет Гусак ногами... И полковника Галагана нет, в своём поместье он. Вишь, поместье! А ведь за деньги служит. И он теперь пан...

Целый день болтался Денис. Показался сотнику на глаза — тот махнул рукою. Делай что хочешь. Сам же не пойдёшь к полковнику Апостолу. А он не зовёт. Подрал глотку в корчме Денис и побил ноги в танце. Перемигнулся с одной молодицей. Она ночью не запрет своих дверей. Но летний день долог... К вечеру усталый казак заплутал. Серко стала хватать губами за сапоги. Мол, слезай. Проспись... И вот на окраине хутора, на выгоне, увидел привидение. Синий жупан перед высоким возом, чёрная мазница в руках. Руки — в дёгте. А Серко пошёл к привидению бодро.