Я покосился на Алексу, которая стояла у двери. Ее лицо напоминало застывшую маску.

— Мы можем показать вам видеозапись ваших встреч, но вряд ли вам захочется ее пересматривать. Из уважения к вашей жене я считаю, что лучше просто констатировать: вы крупно попали. Вот этим давайте и ограничимся… — Агент Лав замялась, а потом продолжала: — Мы получили доступ к вашим банковским счетам. Недавно вы пополнили счет на десять тысяч долларов, причем деньги поступили не из заработной платы и не из иных, независимых источников дохода. Если вы не объясните внятно, откуда взялись эти десять тысяч, мы склонны полагать, что вы получили их от миссис Робертс за развал дела против нее.

— Разве вам не нужно доказать мою виновность, прежде чем обвинять? — вызывающе спросил я.

— По-моему, доказать будет нетрудно, — сказал шеф Филосиани. — Мы попросили Гарри Вентуру проверить все счета жены. Если он обнаружит списание в размере десяти тысяч долларов, произведенное в середине или в конце прошлого месяца, дело можно считать доказанным и в списке предъявленных вам обвинений появится еще одно.

— Доказательства-то косвенные, — возразил я, хотя и понимал: мое дело пропащее. Я нисколько не сомневался в том, что квитанция о переводе десяти тысяч на мой счет непременно отыщется.

Заместитель прокурора Коул Николс не дал мне договорить:

— Я каждый день имею дело с такими косвенными уликами. Не забывайте, что существует видеозапись, сделанная ФБР. Благодаря этой истории с якобы украденными пленками жюри присяжных получит вполне недвусмысленную картину.

— Тогда зачем вы меня вызвали сюда?

— И прокурор города, и представитель ФБР за то, чтобы отдать вас под суд, но мне удалось убедить их и мэра, что нашему управлению ни к чему лишние скандалы, — ответил шеф Филосиани. — Поэтому у меня к вам предложение. Хотите — соглашайтесь, не хотите — пеняйте на себя. Решать надо сегодня, сейчас. После нашего совещания делу будет дан ход.

— Предлагаете сделку? — Я посмотрел на Боба Атли; тот жестом велел мне заткнуться и дать шефу договорить. Я сделал вид, будто ничего не заметил. — На такую жалкую наживку вы меня не купите!

— Ваш список взысканий такой длинный, что его одного хватит! — загремел у меня из-за спины лейтенант Мэтьюз. — Никто не поверит ни единому вашему слову! На вашем месте я бы послушал начальника!

— Что же вы мне предлагаете?

— Подать в отставку, — сказал Филосиани. — Письменно признать свою вину — тогда нам потом не придется волноваться, что вы подадите на нас в суд. Вам предъявят обвинение в более мелком правонарушении, мы освободим вас от занимаемой должности и закроем дело. Мы действуем в интересах полицейского управления Лос-Анджелеса. Истинная причина вашей отставки останется строго охраняемой тайной и не выйдет за пределы моего кабинета.

— А как же моя пенсия?

— Вы ее лишитесь. Подпишете признательные показания, откажетесь от пенсии и уйдете, — сказал зампрокурора Николс. — Вот и вся сделка, детектив Скалли! И должен вам сказать, вы этого не заслуживаете. Если бы управлению полиции не пришлось долго отмываться после скандала с О'Джеем Симпсоном и спецподразделением по борьбе с уличным хулиганством, если бы сейчас нас не клевали все кому не лень за наступления на права иммигрантов, вы бы так легко не отделались! Если бы дело вел я, вы бы непременно сели за решетку. В самом лучшем случае вам бы дали от трех до пяти лет. И даже если бы вас выпустили досрочно за примерное поведение, вы бы все равно провели в тюрьме штата не менее двух лет! Уж я бы позаботился о том, чтобы в тюрьме вам не создавали особых условий. Продажных копов никто не любит, и меньше всего уголовники. При таком раскладе и два года, и пять лет легко превращаются в смертный приговор.

Я посмотрел на Боба Атли. Ему полагалось вскочить и бурно протестовать, а он молчал. Всякий раз, как я смотрел на Алексу, я видел, что ее лицо застыло от ярости.

— Можно минуту посовещаться с клиентом? — наконец спросил Атли.

Нас отвели в небольшой конференц-зал на шесть мест, который примыкал к кабинету начальника полиции. Боб закрыл за собой дверь. Когда он повернулся, его глаза уже не были приветливыми, как у Санта-Клауса. Они метали молнии. Как все честные копы, он ненавидел коррупцию в полиции. Он знал, что я замаран с ног до головы, и был вне себя.

— Как они могут… — начал я.

— Соглашайся! — отрезал он.

— То есть признаться, что я взял взятку? Что взял деньги за то, чтобы развалить дело?

— Ты намеренно развалил дело о подстрекательстве к убийству и вступил в интимные отношения с подозреваемой! Я знаю это, и все тоже знают. Так что соглашайся. Тебе бросили спасательный круг!

— И отказаться от пенсии за выслугу лет? При моем-то двадцатилетнем стаже?

— Если тебя посадят, ты так и так лишишься пенсии. Шейн, не вздумай спорить — все равно проиграешь. У них серьезные улики, в том числе видеозапись, как вы с Тиффани Робертс обнимаетесь в машине!

— Но…

— Соглашайся, мать твою! Тебе, сволочь, еще повезло, что управление не хочет еще один скандал! — От злости Боб говорил все громче.

Мы с ним дружили много лет, но я сразу понял: теперь он не испытывает по отношению ко мне ничего, кроме презрения.

— В каком еще более мелком правонарушении меня собираются обвинить?

— Тебе вменят в вину препятствование отправлению правосудия. За такое не сажают, конечно, но ты обязан немедленно подать в отставку и, естественно, лишаешься всех выплат и льгот.

— Можно мне подумать хотя бы день?

— Нет. Шеф обещал, что делу будет дан ход, как только закончится совещание. Завтра утром тебе предъявят все обвинения по полной программе.

— Мне кажется или ты правда на их стороне?

— Шейн, соглашайся! — Досада на меня слышалась в каждом его слове.

— Ладно, ладно, — примирительно сказал я. — Остынь!

— Хорошо. Ну так что?

— Я согласен. Так и быть, подпишу признание.

Это было далеко не самым худшим. Самое худшее произошло потом, после совещания, когда все покинули кабинет начальника полиции. Нам с Алексой пришлось ждать лифта вместе с остальными. Я покосился на нее и понял: она выскажет мне все, что думает про меня, сию же секунду, несмотря на то что нас окружает целая толпа заинтересованных сослуживцев.

— Сукин сын! Сегодня же убирайся из дома!

Я ждал чего-то в таком роде, но от ее голоса — низкого, исполненного ненависти — у меня по спине невольно пробежал холодок.

— До сегодняшнего дня никто и словом не обмолвился о том, что у тебя интрижка на стороне! Теперь-то мне, разумеется, все ясно…

— Алекса, не надо здесь об этом, — негромко попросил я.

— Езжай домой, собери свои вещи и выметайся! Я переночую в отеле. Завтра к утру, когда я вернусь, тебя там уже быть не должно. Не желаю тебя видеть!

— Алекса, прошу тебя, давай все обсудим!

— Нечего нам с тобой обсуждать! Ты продал честь и достоинство за пригоршню долларов и дешевую крашеную стерву!

— Все не так…

— Шейн, замолчи. И запомни: чтобы к утру тебя в доме не было. Я подаю на развод.

Алекса вошла в кабину лифта и нажала кнопку. Ни один из очевидцев семейной сцены не последовал за ней. Трудно находиться рядом с человеком, который буквально кипит от бешенства.

После того как моя жена уехала, ко мне повернулся лейтенант Мэтьюз:

— Табельное оружие и жетон по-прежнему у тебя… — Он не спрашивал, а утверждал.

— Да.

— Начальник твоего отдела ждет нас на пятом этаже. Он приехал специально по просьбе шефа, чтобы подписать твое прошение об отставке и принять экипировку. Пошли по лестнице!

Толпу на шестом этаже я покинул без всякого сожаления. Меня не тянуло общаться ни с тощей блондинкой из ФБР, ни с заместителем прокурора города, ни с начальником юридического отдела, ни с представителем нашего профсоюза, который ничем мне не помог. Мы с лейтенантом Мэтьюзом спустились на один этаж и оказались в отделе особо тяжких преступлений.