— Я тебе советую — и не заводи их, — сказала она и зашлась в приступе хриплого смеха. Ей не о чем было беспокоиться. Если заваривалась какая-то семейная ссора, она в ней не участвовала.

Внезапно зал взорвался аплодисментами. Из-за кулис на сцену вышли Ботрайты. Первым малыш, затем Тара, Пэтси и Митч. Затем появился Шон с широкой улыбкой на лице.

ТАРА была удивлена, что их приветствовали не только друзья и родственники, — радость была всеобщей. Даже команда с телевидения, даже полицейские и репортеры: все были растроганы и размягчены удачей, выпавшей на долю ее семьи. Все свистели и ухали, забыв о приличиях. Ботрайты стояли на сцене, омываемые волнами всеобщего ликования.

Затем на трибуну поднялся Крив и представил какого-то конгрессмена, который произнес долгую занудную речь об американских ценностях и вознаграждении за тяжелую работу. Нелл, которая сидела в первых рядах, громогласно осведомилась у подруги:

— Работа? Тяжелая работа? Что он там несет?

Это вызвало всеобщий смех, конгрессмен прекратил свои тирады и сполз с трибуны. Тем временем Тара бросала взгляды направо и налево, проверяя, в каком состоянии братишка и родители. Похоже, все они были в порядке. У отца застыла на лице напряженная улыбка, но он держался. Мать откровенно сияла. Наконец-то к ней было приковано всеобщее внимание. Джейс, как всегда, был занят своим миром сказок, но кого это заботило? Пока он держал рот закрытым, все было в порядке.

Затем конгрессмен перешел к делу. Он представил изображение чека — его-то все и ждали. Засверкали фотовспышки, возобновились аплодисменты. Затем Крив пригласил к микрофону Шона.

Куртка была ему мала, галстук не подходил к рубашке, и он смущенно стоял на сцене, пока в помещении не воцарилось молчание. Он наклонился к микрофону и сказал:

— Наверно, вы… я хочу сказать, наверно, вы удивляетесь, узнав, как я попал в эту историю?

Прокатилась волна смеха.

Шон повернулся к отцу:

— Митч, может быть… может, ты расскажешь?

Отец подошел к микрофону. Было такое впечатление, что он с трудом волочит ноги. Двумя пальцами он оттянул воротник рубашки.

— Ну, я думаю… — сказал он, — это случилось… года два назад. Я был, хмм… я занимался подготовкой кое-каких дел в Гринвилле, Южная Каролина. И в церкви, куда я направился, вроде была кризисная линия? И… м-м-м… ну, словом, я работал там весь день, и этот молодой человек вошел… ну, этот молодой человек, который стоит здесь и…

Он резко остановился, повернулся к Шону:

— Это ты должен рассказать.

Тара пришла в ужас. Но аудитория, похоже, не заметила ничего необычного. Все смеялись; всем нравилось смотреть, как два неуклюжих мужлана перекидывают палочку друг другу.

Шон снова подошел к микрофону и сказал:

— Я считаю… я лично считаю остальную историю просто глупостью. — Зал немедленно ответил ему смехом. — У меня были кое-какие неприятности с законом, и, наверно, я слишком злоупотреблял зельем. Вот. Это точно — с наркотиками я имел немало проблем. Это было в… м-м-м, в году две тысячи третьем?

Он посмотрел на отца. Тот кивнул.

— Как-то ночью я вел машину и оказался в странном городе, в Гринвилле, Южная Каролина… И мной овладело такое одиночество, что… Ну, словом, мне пришлось сказать самому себе: надо подумать, как бы покончить с такой своей жизнью. Потому что я был в полном отчаянии. Я миновал церковь. И мне было сказано: не это ли знак, если тебе нужна помощь? Я вошел в нее, и там был человек. И вот что я скажу вам: я и не думал, что этот человек сможет… То есть сначала он мне показался таким… неприглядным, что ли.

Он переждал взрыв смеха и продолжил:

— И знаете почему? Потому что он не услышал от меня ни одного плохого слова. Я не собирался уклоняться, увиливать. И… Вы знаете, как это бывает, когда малыш пытается одолеть вас. Я знаю, что у вас здесь более громкие голоса, чем у нас на севере, но я горжусь, что наши бронзовые спины никогда не сдаются. Так я себя и вел — сопротивлялся изо всех сил, но Митч, который стоит здесь, мистер Ботрайт просто держал меня на плаву. Пока, образно говоря, не вытащил леску. Милостью Господа нашего Иисуса Христа.

Собравшиеся молчали. Тара снова посмотрела на бабушку. У Нелл блестели глаза. Она была бесконечно далека от любой сентиментальности, но Шон был настолько откровенен и открыт, он настолько не пытался приукрашивать свой рассказ, он был настолько трогательный, что она едва сдерживала слезы, как и весь зал. В этом безмолвии Шон продолжал обретать доверие, и Тара подумала: «Боже мой, он в самом деле веритв эту историю».

Он в самом деле верит, что несет факел спасения, который должен осветить этот мир, погруженный во мрак невежества.

— Я уверен, — продолжил он, — что кое-кто из вас не верит, что есть такие вещи, как добро и зло. Но разрешите сказать вам, ребята, я видел и одно, и другое — и я знаю что есть что. И что же представляет собой этот человек? Этот человек — воплощенное добро.

ШОН придвинул губы на полдюйма ближе к микрофону. Он понизил голос и подождал, пока вокруг него не воцарилась тишина.

— И вот с того дня, — наконец сказал он, — я продолжал надеяться, что снова встречу этого человека, Митча Ботрайта, человека, который спас мне жизнь, чтобы поблагодарить его. Я наконец понял, как это можно сделать. И вы знаете, как я нашел его?

Он сделал паузу. И сказал:

— Я нашел его в Гугле.

Слушателям это понравилось.

— Я позвонил ему и сказал, что проеду через Брунсвик, и попросил о встрече. И он сказал — конечно. Когда я добрался сюда, мы встретились, поели барбекю, и я сказал ему — не важно, что я небогатый человек, потому что теперь знаю, в чем мое призвание. Не так уж важно, что я не отношусь к так называемым успешным людям, потому что теперь я знаю, что такое успех.

И затем, когда он подвозил меня к моей машине, мы проезжали мимо заправочной станции. Он остановился купить несколько лотерейных билетов. Вроде для большого джекпота? И я сказал: «Слышь, не возьмешь ли несколько для меня?» Чувствовал я себя отлично, даже блаженно, поэтому дал ему двадцать долларов, а это больше, чем вообще когда-либо тратил на лотерейные билеты. А затем… ну, в общем, остальное вы знаете. Именно так я здесь и очутился.

Кто-то захлопал в ладоши — и остальные подхватили, пока аплодисменты не превратились в бурю восторженных оваций, и Шон чувствовал, как она овевает его лоб и шевелит волосы. Он был полон восторга. Он чувствовал, как темно-пурпурная кровь бурно бежит по его жилам.

Крив дал разрешение задавать вопросы.

РОМЕО не смотрел на Шона; его взгляд был прикован к Митчу. Тот стоял как раз за спиной Шона, и Ромео казалось, что он совершенно расслаблен. У него отвисала толстая нижняя губа, он был совершенно неподвижен. С подбородка свисали капли пота. Но стоило посмотреть ему в глаза… В эти выкаченные глаза, которые с такой ненавистью смотрят на Шона: естественно, он обдумывает далеко не самые лучшие мысли.

— Вопрос к мистеру Макбрайду, — сказал репортер. — Мистер Макбрайд…

— Зовите меня Шоном.

— Шон, не думаете ли вы, что эти деньги могут изменить вашу жизнь к худшему?

— Ну, я думаю, что такая опасность существует. Но надеюсь, она минует меня.

Другой репортер:

— Что вы собираетесь купить, Шон?

Шон потер подбородок, словно в первый раз задумался над таким вопросом. Зал, считая, что его вежливо поддразнивают, захихикал. Шон невозмутимо переждал шумок.

— Да ничего я не собираюсь покупать, — наконец сказал он. — Я собираюсь все деньги раздать.

Зал дружно выдохнул.

Неужто он в самом деле сказал это? Неужто он в самом деле сказал, что собирается раздать сто пятьдесят девять миллионов долларов?

Его лицо прояснилось, и он сказал:

— Строго говоря, это не совсем так. Я собираюсь немного оставить и для себя. Чтобы хватило купить катер для ловли окуня.