Но чем дольше он смотрел на руки, тем реальнее становилась иллюзия — если это иллюзия. В данный момент реально чувствуется, как кровь сохнет на перепонках между пальцами, склеивает линии на ладонях. Хуже того, суставы саднят и горят, рука устала — одна правая. Усталость докатилась до плеча, разлилась в спинных мышцах с правой стороны. Недавно правая рука сделала что-то страшное и опасное. Может, дрова колола, многократно замахивалась и разогрелась или…

— Скотт!..

Он перевел взгляд с открытых ладоней на Соню. Она растерянно смотрела на него.

Скотт плотно закрыл глаза руками. В самостоятельно сотворенной тьме слышал, как она приблизилась, прикоснулась к плечу. Комната сжалась, свернулась в водовороте повышенного давления. Он плавал в пустоте целую вечность, а потом услыхал ее голос:

— Что ты сказал?

Он опустил руки, открыл глаза, посмотрел: пальцы и ладони чистые. Разумеется. Всегда были чистыми.

— Ты сказал: «Я всех убил».

Скотт открыл рот и снова закрыл. Горло перехватило.

— Онубил. Это он всех убил.

— Кто?

— Не знаю.

Соня коснулась его щеки.

— Ты болен?

Он посмотрел на мальчика на надувном матрасе. Спящая фигурка принесла неописуемое облегчение. Зрачки метнулись к окну, заметив что-то на долю секунды шевельнувшееся на стене.

— Что это?

— Снег, — тихо ответила Соня, уходя из дома. — Опять снег пошел.

— Куда ты?

— Посмотрю на машину. И сразу вернусь.

Провожая ее до прихожей, Скотт поймал себя на том, что проводит рукой по стене, по скругленным углам, которые не позволяют сказать, где находится выход. Оштукатуренные стены выпучились наружу, не имея ни границ, ни четких очертаний, безмолвно изображая живую ткань. Они, безусловно, сильнее округлились с тех пор, как он впервые вошел в Круглый дом.

И всех убил.

— Машина погребена, — сообщила Соня, вернувшись в дом. Волосы, плечи, обувь словно обсыпаны белым порошком. — На дороге наверняка еще хуже. — Она оглянулась на дверь столовой, где спал Генри. — Пожалуй, ночевать останусь.

— Отлично, — сказал Скотт без особого энтузиазма. Он только что вернулся с кухни, прихлебывая горячий чай с лимоном из кружки в трясущихся руках. Надеялся успокоить нервы, крепко ее стиснув, а вышло наоборот, кружка ходуном ходила, чай чуть не выплескивался на костяшки. — Наверху есть кровать. Я ею еще не пользовался.

— Может, где-нибудь внизу есть диван? Не особенно хочется спать на старой кровати. Кто знает, когда в последний раз белье меняли.

Рассмотрев несуществующие альтернативы, Соня заползла под расстегнутый спальный мешок рядом с Генри. Скотт выключил свет, оставив лампу в коридоре, вернулся на табурет к ноутбуку. Чувствовал, что Соня наблюдает за ним в голубоватом свете монитора.

— Скотт!

— Что?

— Позволь спросить: что происходит?

Он поднял глаза.

— В каком смысле?

— Что с тобой сегодня?

Он помолчал и тряхнул головой.

— Сам не знаю. Может, заболеваю. Лихорадка или еще что-нибудь. — Сказав это вслух, он почувствовал себя получше и вспомнил слова матери: «Притворяйся, пока не получится по-настоящему». — Ничего страшного.

— Потому что я думаю… вдруг ты перенапрягся, работая над книгой. Если тебе так тяжело, дело того не стоит.

— Ты же хотела, чтобы я ее дописал, — сказал Скотт. — Думал, обрадуешься.

— Я не радуюсь, видя тебя в таком состоянии.

— Со мной все в порядке, — заверил он. — Правда.

— Знаешь, я видела кадры, которые она тебе показывала.

Он старался ее разглядеть и не смог в темной комнате, даже в свете монитора.

— Там этот самый дом снят, да?

— Угу, — промычал Скотт, крепче сжав кружку.

— И он тоже здесь жил? Внучатный дядя Бутч?

— Не знаю.

— Скотт!

— А?

— Мне привиделось или углы…

Она не договорила, а он не ответил. Уставился в углы, вспоминая, как Соня однажды сказала, что они в снах не сходятся. Где-то часы тикают. Раньше тикали? Возможно, но вряд ли. Сосредоточился на тихих размеренных звуках, ровных, постоянных. Они должны подбадривать, но не подбадривают, напоминая терпеливый стук пальца в оконное стекло, повторяющийся снова и снова.

— Я кое-что видела, — сказала Соня другим, молодым голосом.

Скотт оглянулся:

— Что?

— В фильме, который ты смотрел у Колетты. Мужчина в черном… Очень глупо, только он точно смотрел на меня в окно с экрана.

— Смотрел?

Соня кивнула:

— Перед тем, как я убежала. Клянусь, прямо в глаза посмотрел. — Она сморгнула. — Я с ума сошла, да?

Скотт направился к надувному матрасу, лег с ее стороны. Она спиной прижалась к нему, чуть дрожа, еще холодные после недавнего выхода из дома волосы скользнули по его щеке. На другом краю Генри застонал во сне.

— Думаешь, с ним ничего не случится?

— В психическом смысле, ты хочешь сказать? По-моему, ничего.

Соня, видимо, не совсем удовлетворилась ответом, задержала дыхание, потом медленно выдохнула, как бы сдавшись.

— Он должен жить с тобой.

— Это не мне решать.

— Возможно, тебе.

— Что ты предлагаешь?

— Генри славный мальчик, — сказала она, — мозги у него хорошие. Но если надолго оставить его с Оуэном, он превратится в Оуэна. Тебе это известно не хуже, чем мне.

— Ну и что я должен сделать? — спросил Скотт. — Обратиться в социальную службу? Нанять адвоката? Выступить в суде против родного брата?

— Может, я знаю Оуэна лучше, чем ты. — Голос Сони шел откуда-то издалека. — Знаю, что Генри пробуждает в нем лучшие качества. Но ребенок заслуживает большего.

— Он не мой сын, — сказал Скотт. — Не мой, как бы мне этого ни хотелось.

— Да, — сказала она, и они долго лежали, не говоря ни слова. Ее дыхание стало глубже, ровнее, он решил, что она заснула, но Соня снова заговорила: — Знаешь, мы впервые по-настоящему проводим ночь вместе.

Скотт кивнул — хоть она его не видит, наверняка почувствует движение головы. Хорошо бы разглядеть ее лицо. Что-то в голосе, в интонациях и модуляциях напоминает о девочке, с которой он расстался. Почти не удивился бы, видя лежащую рядом с ним в темноте шестнадцатилетнюю Соню.

— Я еще не согрелась. — Она сонно перевернулась, вытянулась и уткнулась лицом ему в грудь.

Скотт поцеловал ее в лоб, она крепко прижалась к нему, задрожала и оттолкнула:

— Не хочу тебя разочаровывать. Я ни к чему такому пока не готова.

— Я тоже. Даже не думал.

— Врешь.

— Серьезно. Вдобавок, если ты не заметила, с нами в постели ребенок.

— В постели? — рассмеялась она.

— На надувном матрасе… Он наверняка сдуется. В любом случае мне писать надо.

— Правильно. — Смех вновь растаял слабым эхом. — Говоришь, как настоящий… — Последнее слово заглохло где-то в волосах и подушке. Не похоже на «писатель». Скорее всего, «Маст».

Скотт по-прежнему держал Соню в объятиях. Со временем ее дыхание выровнялось, углубилось, стало ритмичным, тогда он встал, понес ноутбук на кухню, включил свет. Подумал выпить джина и предпочел бутылку воды. Лучше, чтоб голова была чистая, насколько позволит дом, если позволит.

Что? Что ты делаешь и зачем, если на то пошло? Не приписываешь ли при этом архитектурной постройке чисто антропоморфные свойства?

Сначала ответим на легкий вопрос. Он собрался закончить отцовский рассказ. Конец близится, до него всего миля. В центре событий Фэрклот и девочка в голубом. Чем слабее становится клубок здравомыслия Фэрклота, тем больше силы набирает призрак. Со временем, на грани безумия, он осознает, что его пришествие в этот дом не случайность, а следствие — неизбежная причина и следствие готики Новой Англии. Двенадцатилетняя Розмари провела последние страшные дни здесь, в черном крыле Круглого дома, причем Фэрклот к этому как-то причастен. Как? Розмари умерла в восемьсот восьмидесятых годах, а действие рассказа разворачивается в девятьсот сороковых. Согласно хронологии, Фэрклот появился на свет лет через сорок после ее смерти. А отец Розмари? Какова его роль?