Вскоре его лекции по анатомии и физиологии не могли вместить всех желающих: портреты и отрывочные воспоминания рисуют молодого доктора маленьким, ладно скроенным человеком с изящными манерами, обладающим редкостным даром красноречия, в глазах которого светилась некая восторженность.

Можно только удивляться тому, сколь радикально изменились взгляды того, кто некогда претендовал на роль служителя церкви. Как лекции Гильотена, так и его внутренние убеждения обнаруживали в нем законченного материалиста. Еще не были забыты великие врачи прошлого, такие как Парацельс, Агриппа Неттесгеймский или отец и сын ван Гельмонт, еще трудно было отрешиться от представлений о мире как о живом организме. Однако молодой ученый Гильотен уже ставил под сомнение утверждение Парацельса о том, что «натура, космос и все его данности — единое великое целое, организм, где все вещи согласуются меж собой и нет ничего мертвого. Жизнь — это не только движение, живут не только люди и звери, но и любые материальные вещи. Нет смерти в природе — угасание какой-либо данности, есть погружение в другую матку, растворение первого рождения и становление новой натуры».

Все это, по мнению Гильотена, было чистой воды идеализмом, несовместимым с модными, рвущимися к господству новыми материалистическими убеждениями века Просвещения. Он, как это и полагалось молодым естественникам его времени, несравнимо больше восхищался своими знакомыми — Вольтером, Руссо, Дидро, Гольбахом, Ламерти. Со своей медицинской кафедры Гильотен с легким сердем повторял новое заклинание эпохи: опыт, экперимент — экперимент, опыт. Ведь человек — это прежде всего механизм, он состоит из винтиков и гаечек, их надо только научиться подкручивать — и все будет в порядке. Собственно, мысли сии принадлежали Ламерти — в своем труде «Человек-машина» великий просветитель утверждал весьма узнаваемые и сегодня идеи о том, что человек есть не что иное, как сложно организованная материя. Те же, кто считает, будто мышление предполагает существование бестелесной души, — дураки, идеалисты и шарлатаны. Кто когда-нибудь видел и трогал эту душу? Так называемая «душа» прекращает существование тотчас после смерти тела. И это — очевидно, просто и наглядно.

А потому вполне естественно, что врачи парижской медицинской Академии, к которой принадлежал и Гильотен, столь дружно возмутились, когда в феврале 1778 года в столице объявился австрийский врачеватель Франц Антон Месмер, широко известный тем, что открыл магнетический флюид и первым применил для лечения гипноз. Месмер, разрабатывавший идеи своего учителя ван Гельмонта, эмпирическим путем открыл механизм психического внушения, однако посчитал, что в организме целителя циркулирует особая жидкость — «магнетический флюид», через который на больного действуют небесные тела. Он был убежден, что одаренные целители могут пассами передавать эти флюиды другим людям и таким образом излечивать их.

— Я готов положить вот эту голову на плаху, — горячился, еле сдерживая себя, доктор Гильотен в бесконечных спорах со своим пациентом, братом короля Людовика XVI, графом Прованским, — что этого не может быть, потому что не может быть, и точка!

Не может быть — однако же есть! Граф рассказал Гильотену, что этот Месмер вылечил от слепоты дочь австрийской императорской четы Марию Терезию. И не только ее. Коронованные особы и европейская знать, оказывается, на протяжении долгого времени в неизлечимых случаях прибегали к услугам «шарлатана».

— Воображение! — кипятился Гильотен, — и не более того...

Французская королева Мария Антуанетта, натура порывистая и увлекающаяся, тем не менее приблизила к себе австрийца и принимала его в Тюильри во время самых торжественных раутов вместе с принцессой де Ламбаль и принцем де Конде. Гильотен, зная это, втайне чувствовал себя уязвленным. Где-то в глубине души он, возможно, надеялся стать лучшим врачом Франции, самым прозорливым, самым уважаемым, самым влиятельным. Таким, чтобы когда-нибудь сам король снял перед ним шляпу... Ему следовало мечтать осторожнее. Спустя не так уж много времени Гильотена действительно назовут «самым радикальным врачом Франции».

В один далеко не прекрасный день заболел граф Прованский. Все симптомы указывали на нервное расстройство. Назначения Гильотена — клизмы и какие-то очищающие кровь пилюли — не дали никаких результатов. И когда граф Сен Жермен привез к больному Франца Месмера, Гильотен в этот момент находился на своем «посту» — у постели графа Прованского. Глаза двух врачей встретились: австриец хитро прищурился, Гильотен желчно и надменно поклонился и попросил разрешения присутствовать при лечении. Больного положили на кушетку, и Месмер стал делать над ним какие-то пассы. Через несколько минут граф забылся. После этого Месмер наложил ему на лоб два своих знаменитых магнита — он полагал, что они, выманивая болезнь из тела больного, притягивают ее к себе. Гильотен в углу молча смеялся, однако буквально через три подобных сеанса его сановный пациент был здоров, а Гильотен — посрамлен со всей своей передовой наукой.

Однако, как обычно случается в истории с людьми типа Месмера, он стал вызывать к себе подозрения в качестве колдуна и чернокнижника. В больнице австриец предпочитал не брать денег с бедных, зато гонорары, которые он драл со знати, превышали все мыслимые пределы, а кроме того, Франция предложила ему весьма недурное, как бы сейчас выразились, спонсорство за его эксперименты. До Людовика XVI стали долетать упреки в том, что он-де пригрел на груди мошенника, изгнанного из других столиц. Под ядовитыми стрелами французских ученых-материалистов монарх рисковал прослыть невеждой, в то время как ему, напротив, гораздо более льстила слава прогрессиста и науколюбца. А посему в 1784 году Людовик решил назначить специальную комиссию, уполномоченную расследовать суть лечения Месмера. Волею судеб и повелением короля Гильотен вошел в эту комиссию вместе с такими известными людьми, как Бенджамин Франклин, тогдашний американский посол во Франции, астроном Жан Бейли, химик Лавуазье, ботаник Жюссье...

11 августа 1784 года на имя короля был подан заключительный рапорт, из коего следовало, что наблюдатели являются людьми честными и лжесвидетельствовать не могут, поэтому должны признать, что 85 процентов больных месье Месмера полностью исцелены с помощью «магнетического флюида». Однако вся проблема — в том, что «процесс воздействия флюида не поддается эмпирическому наблюдению», а раз так — следовательно, таковое явление существовать не может. Что же тогда, спрашивалось, происходит? Ответом на этот вопрос как раз и явился вывод комиссии: выздоровление воображается больными. Гильотен ликовал — комиссия склонила короля издать указ о запрете для Месмера лечения магнетическим флюидом на территории Франции.

Перед тем как Месмер собрался покинуть эту негостеприимную страну, принцесса де Ламбаль дала в его честь прощальный ужин, приглашение получил и доктор Гильотен. После того как было выпито немалое количество бутылок рейнского и бордоского, Месмер вдруг, глядя немигающим взглядом прямо в глаза Гильотену, произнес громко, так, что все слышали:

— Ваша наука и ваши расчеты погубят всех до одного из присутствующих здесь людей, включая особ королевской крови и даже самих... — тут Месмер запнулся и закашлялся. — Их души проклянут вас. Я ясно вижу это.

Гильотен в ответ как-то криво усмехнулся:

— Вы видите это написанным здесь, на позолоте потолка?

— Я вижу это написанным на небе, мсье, — учтиво поклонился Месмер.

...Франция напоминала кипящий котел: в нем бурлило и перегорало старое и готовилось нечто новое — повсюду носились идеи свободы, равенства и братства. На площадях во всеуслышание цитировали вольнодумные и фривольные стихи Дидро и Вольтера, на улице разбрасывались памфлеты и листовки, поднимающие на смех королевское семейство.

Тем временем в жизни Гильотена произошло великое событие — его инициировали в масонскую ложу «Девяти сестер». Достаточно сказать, что членами этой ложи значились Вольтер, Франклин, Дантон, Бриссо, Демулен, братья Монгольфьер и другие заметные и известные люди.