Весной 1792 года Гильотен в сопровождении Антуана Луи и Шарля Сансона приехал к Людовику в Версаль — обсудить готовый проект механизма казни. Несмотря на нависшую над монархией угрозу, король продолжал считать себя главой нации, и его одобрение получить было необходимо. Версальский дворец был почти пуст, гулок, и Людовик XVI, обычно окруженный шумной, оживленной свитой, выглядел в нем до нелепого одиноким и потерянным. Гильотен заметно волновался. Но король сделал только одно-единственное меланхоличное, но поразившее всех замечание: «К чему полукруглая форма лезвия? — спросил он. — Разве у всех одинаковые шеи?» После чего, рассеянно присев к столу, собственноручно заменил на чертеже полукруглое лезвие на косое (позднее Гильотен внес важнейшую поправку: лезвие должно падать на шею осужденного точно под углом 45о). Как бы то ни было, но изобретение Людовик принял.

А в апреле все того же 1792-го Гильотен уже суетился на Гревской площади, где устанавливали первое приспособление для обезглавливания. Вокруг собралась огромная толпа зевак.

— Ишь, какая красавица, эта мадам Гильотина! — сострил какой-то нахал.

Так, от одного злого языка к другому, в Париже прочно утвердилось слово «гильотина». А еще в народе ее стали ласкательно называть «луизетткой». Гильотен и Сансон позаботились о том, чтобы опробовать изобретение сначала на животных, а потом на трупах — и, надо сказать, работало оно отменно, подобно часам, требуя при этом минимального человеческого участия.

Конвент наконец принял «Закон о смертной казни и способах приведения ее в исполнение», и отныне, за что и ратовал Гильотен, смертная казнь игнорировала сословные различия, став для всех одной, а именно — «мадам Гильотиной».

Общий вес этой машины составлял 579 кг, топор же весил более 39,9 кг. Процесс отсечения головы занимал в общей сложности сотую долю секунды, что являлось предметом особой гордости медиков — Гильотена и Антуана Луи: они не сомневались, что жертвы не страдают. Однако «потомственный» палач Сансон (в одной частной беседе) попытался разуверить доктора Гильотена в его приятном заблуждении, утверждая, что он доподлинно знает, что после отсечения головы жертва в течение нескольких минут все еще продолжает сохранять сознание и эти страшные минуты сопровождаются не поддающейся описанию болью в отсеченной части шеи.

— Откуда у вас эти сведения? — недоумевал Гильотен. — Это абсолютно противоречит науке.

Сансон же в глубине души скептически относился к новой науке: в недрах его много чего на своем веку повидавшего семейства хранились всякие предания — его отцу, деду и братьям не раз доводилось иметь дело и с ведьмами, и с колдунами, и с чернокнижниками — они всякого успевали порассказать палачам перед казнью. А потому он позволил себе усомниться в гуманности передовой технологии. Но Гильотен смотрел на палача с сожалением и не без ужаса, думая, что, скорее всего, Сансон переживает из-за того, что отныне будет лишен работы, так как приводить в действие механизм Гильотена сможет кто угодно.

А пока доктор Жозеф Игнас Гильотен в одночасье превратился в модного светского человека и был всюду нарасхват. Когда-то он мечтал о славе — и вот она пришла. Его изобретение обсуждалось и в королевских покоях, и в гостиных самых видных аристократов, его поздравляли, пожимали руки, одобряли. Он же улыбался хоть и скромно, но как человек, знающий себе цену. Изобретенная им машина стала одним из главных действующих лиц в грандиозном драматическом спектакле, происходящем вокруг.

В Париже, да и не только, производили брошки и печати для конвертов в виде гильотинок. Столичные кулинары тоже не остались в стороне: маленькую машину искусно выпекали к праздничному столу. Последним и самым актуальным криком моды стали духи «Парфюм де Гильотин» — их автор остался истории неизвестен.

Между тем революция набирала обороты. Конституцией 1791 года были упразднены привилегии, во всех учреждениях — внедрены в жизнь выборное начало и принцип разделения властей. 10 августа подстрекаемые городской Коммуной толпы народа ворвались в королевский дворец. Монарх вместе с семьей бежал под защиту Национального собрания, но последнее уступило яростным революционерам из Коммуны, и... Людовик XVI был отрешен от власти, а во Франции провозгласили республику. В те первые дни свобода опьянила Гильотена, он, как и все вокруг, захлебнулся невиданными изменениями.

А дальше — по распоряжению министра юстиции Дантона тюрьмы наполнились священниками и вообще подозрительными лицами, на улицах начали поголовно и безнаказанно убивать «изменников» и «аристократов», не разбирая ни возраста, ни пола, — и прямо тут же над трупами устраивали пьяные оргии. Дантон, наблюдая за происходящим, удовлетворенно потирал руки со словами: «Народ расправился».

Впервые доктор Гильотен сообразил, что творится что-то неладное, когда Конвент, заменивший Национальное собрание, с перевесом в один голос вынес смертный приговор как «изменнику революции» ... самому королю, в нарушение своей же действующей Конституции, согласно которой монарх оставался лицом неприкосновенным. Когда Гильотену доставили торжественное приглашение участвовать 21 января 1793 года в спектакле «соития мадам Гильотины с королем Франции», он лишился чувств. А первое, что он узнал, придя в себя, — это то, что революционный народ пожелал перенести придуманную им машину с Гревской — на площадь под окна королевского дворца, которая отныне будет именоваться площадью Революции.

Есть свидетельства, что ночью, накануне казни короля, Гильотен в первый раз за много лет извлек из потайных кладовок изображение Богоматери и не смыкая глаз молился до рассвета... Его слуги даже решили, что хозяин лишился рассудка.

...Король был единственным из всех французов, кому милостиво даровали две привилегии — ехать на казнь в приличествующем его сану экипаже (а не в предназначенной для этого повозке) и прибыть на эшафот в сопровождении священника. Раздался грохот барабанов.  Гильотен продолжал стоять с закрытыми глазами, а в его сознании, словно во сне, возникала цифра «20» — ему, как никому другому, было известно, что именно на счет 20 лезвие машины падало до своего предела...

— Я умираю за счастье Франции, — словно в тумане донеслись до него последние слова Людовика.

«Двадцать», — судорожно выдохнул Гильотен и, упав на колени и больше уже не контролируя себя, стал исступленно молиться. Никто не обращал на него внимания. Толпа заколыхалась, и кровожадное «ура» огласило бледное рассветное небо.

Несколько месяцев после казни короля доктора Гильотена никто не видел. Да и до него ли тогда было? Кто-то был уверен, что он неизвестно от чего умер, кто-то утверждал, что сбежал за границу. В любом случае, достоверных сведений об этом периоде его жизни нет.

Имя его всплывает в некоторых источниках только в связи с королевой Марией Антуанеттой. Какой невиданный кровавый карнавал развернулся во Франции после казни Людовика XVI, известно... Отрубленная голова короля стала для обезумевшей толпы той самой красной тряпкой... «Террор, беспощадный, бескомпромиссный — главное благо революции!» — вопил генеральный прокурор Парижской коммуны Шометт. Революционный трибунал, избранный Конвентом, уполномочивался «употреблять все возможные средства при изобличении преступников» — отныне приговор мог оглашаться в отсутствие обвиняемого, но при этом обжалованию не подлежал. По Парижу страшно было пройти — везде оскверненные храмы, трупы «врагов республики», сброшенные в грязь статуи святых... Даже изваяние покровительницы Парижа, Святой Женевьевы, которую народ столько раз молил о помощи в дни великих бедствий, было на позорном эшафоте разрублено топором и брошено в Сену... Конвент заказал инженерам еще 3 машины для обезглавливания — нужно было удовлетворять потребности и отдаленных районов Парижа — врагов становилось все больше.

Гильотен больше не верил никому и ничему. Единственным близким себе человеком он считал лишь палача Сансона, по-прежнему исправно исполнявшего приговоры при новом сооружении. У него больше не было ни убеждений, ни ориентиров — он был совершенно раздавлен происходящим и считал себя таким же палачом, как и Сансон. Казалось, ничто уже не способно тронуть его душу... И тем не менее, узнав, что Трибунал приговорил к смерти Марию Антуанетту, бросив ее в тюрьму Консьержери, Гильотен просто обезумел — королева всегда была предметом его благоговейного почитания и тайной влюбленности.