Что находилось в четвёртом этаже можно было только гадать — вход туда ей был строго воспрещён. Анна знала, что строительство этого здания, отделка его, заселение, вызвали немало сплетен, да и сам дядюшка был личностью загадочной.

Хотя Анна и провела с ним первые 14 лет своей жизни, теперь она никак не могла его понять. Какие-то простые люди иногда проникали в дом через чёрный ход и свободно направлялись прямо в кабинет Бурсы.

Не реже, чем раз в неделю, в библиотеке устраивалось собрание, причём, собрание это дядюшка обставлял таким образом, что не то, что подслушать разговор, но и приблизиться к двери было нельзя, потому, что в коридоре стояли лакеи — двое, специально вышколенных здоровенных слуг — и через окно не посмотришь, даже с другой стороны улицы.

Среди бела дня в библиотеке опускали плотные портьеры на время таких собраний.

Однажды девушке удалось услышать часть фразы, брошенной на лестнице одним из посетителей после собрания. Что именно было сказано она не поняла, но простолюдин — это явно следовало как из его платья, так и из выговора — обращался к Константину Эммануиловичу, упуская обязательное «Его Превосходительство». Мало того, этот человек из низов назвал его «брат Константин», что и удивило и покоробило Анну.

В ответ на прямой насмешливый её вопрос: «Не заговорщики ли тут собираются у нас?» — Константин Эммануилович искренне расхохотался. До слёз хохотал, минут пять, но толком так ничего и не сказал.

Но более всего девушка была поражена появлению в доме безымянных покойников. Невозможно было понять логику поступка, когда по собственной воле Константин Эммануилович перенёс из церкви Спаса два мёртвых тела, и устроил их посреди гостиной.

Украдкой Анна осмотрела мёртвую девушку. Формы рук выдавали в покойнице благородное происхождение, и тайна становилась манящей. Анна даже попыталась представить себя на месте погибшей девушки. Лёжа в постели с закрытыми глазами, она вообразила себя неподвижную, холодную, лежащей в гробу, и пыталась представить чужую судьбу, как свою собственную. Но нечего не вышло. Искренне воображая себя покойницей, Анна Владиславовна перестаралась — от сладкой боли в сердце она не могла уснуть до середины ночи.

Сутки почти никого не пускали, только священник ходил. Пылали свечи, слуги завесили зеркала, запахло ладаном повсюду. Потом, всё также без объяснений, мёртвых увезли и, вероятно, где-то похоронили.

   — Так было надо, дружок мой, — сказал Бурса, отвечая на её безмолвный укор. — Поверь мне, это были честные и благородные люди. Я не мог позволить просто бросить их яму вместе с умершими от дурной болезни бродягами и нищими.

По указанию столичного прокурора жандармский ротмистр Михаил Валентинович Удуев, прекратил всякое официальное расследование гибели двух молодых людей, чьи тела внесённые в дом Бурсы, так удивили юную Анну Владиславовну. Но ротмистр, как ни старался, не мог избавиться от неприятного осадка.

После похорон ротмистр съездил на кладбище, и, почитав имена на треугольном мраморном обелиске, снова попытался поставить точку в этом деле, и опять не мог.

Михаила Валентиновича мучили вопросы: кому понадобилось отправить в кабаке несчастных супругов, чудом добравшихся до Петербурга? А после рассказа Афанасия Удуев не сомневался в том, что Марья и Иван были отравлены. Какая может быть связь между тайным советником Константином Бурсой и несчастными супругами Турсовыми? Каким образом титульная страничка из книги, имеющая печать библиотеки Константина Эммануиловича, попала в карман мертвеца? Почему вообще власти никак не отреагировали на то, что гробы с безымянными покойниками были открыто выставлены в одном из самых богатых домов Петербурга, нарушая правила элементарного приличия? Почему не разразилось скандала? Тишина и почти никаких слухов по городу! Под предлогом розыска английских каторжников, бежавших с Азова, ротмистр Удуев опросил полтора десятка осведомителей и выяснил.

Что да, действительно, перед тем как 1 ноября кабак Медведев был подожжён, видели за одним из столов компанию из трёх человек, двое из которых, по описанию, соответствовали погибшим. А третий был в лохматой шапке, надвинутой на глаза.

«Несомненно он клеймёный, — размышлял ротмистр, пытаясь сопоставить нераскрытые за последний месяц преступления с личностью человека в шапке, и вычислить что тот ещё мог натворить. Каторжник, вероятно беглый. Навряд ли англичанин. Свидетели утверждают, что все трое говорили по-русски, слова не калечили. Поймать бы его, допросить! Уж, наверное, он многое мне порассказал бы! Пропащая душа. А если мёртвым попадётся — выдам его за англичанина».

Найденная той январской ночью титульная страничка, вырванная из книги, осталось у совестливого жандарма.

Поразмыслив, Удуев решил, что страничка эта достаточное основание для визита и с огромной задержкой, через 5 дней после похорон, явиться в дом Бурсы.

Прежде, чем явиться он послал предупреждающую записку. Дело неофициальное, и встреча с Бурсой для жандармского ротмистра могла обернуться неприятностями. Бурса хоть и тайный советник, генерал, но человек в высшей степени странный. Хоть и появился в столице он совсем недавно, но уже успел навлечь на себя недоумение общества. Один дом на Конюшенной чего стоит. Такая роскошь под самым носом нетерпимого к излишествам нового государя многих раздражила. А многих привлекла к сказочно богатому помещику, неожиданно перебравшемуся в столицу.

Было известно, что Константин Эммануилович Бурса потомственный хорошего рода дворянин, а приёмы устраивает совсем не по рангу. Сословия в гостиной спутаны. Тут тебе и мастеровые люди и чиновники всех степеней, и купцы, и офицеры, и знать — будто, забавы ради, Бурса у себя в гостиной сословия лбами сталкивает.

Кроме того, в доме на Конюшенной нарушали все мелкие императорские указы. Не нравится государю расписные краской жилеты, выскажись августейшая особа по этому поводу, так на следующий день половина мужчин к Бурсе в подобных жилетах придёт. Не нравятся круглые шляпы — в таких шляпах заявятся. Многие молодые люди за крамолу это почитали, за определённый шик — в другое место не решатся, а к Бурсе можно.

«Почему? — Задавался вопросом Удуев, и сам себе отвечал, — потому, что император лично жалует».

Было известно, что за последний месяц Павел посетил особняк на Конюшенной дважды. Государь не задерживался в гостиной, а шествовал сразу наверх, в третий этаж, где, изгнав своё сопровождение, оставался наедине с Бурсой запёршись в его кабинете. Злые языки утверждали, что отставной генерал и тайный советник, при всей своей видимой вольности, по-собачьему предан государю и доносит ему на своих друзей.

Сошедши с лошади возле самого крыльца, Удуев кинул поводья в руки подоспевшему конюху, и вошёл в дом. Ротмистра одолевало любопытство. Он слышал про странный газовый фонарь, горящий круглые сутки над дверью чёрного хода. Ему хотелось взглянуть, но приличия не позволяли сделать даже одного лишнего шага.

Слуга помог ротмистру избавиться от верхней одежды и, оставляя на блестящих паркетных полах мокрые отпечатки подошв, Михаил Валентинович вошёл в гостиную. Он ощущал некоторую неловкость.

Вчетверо сложенный листок, находился в кармане, и Удуев прикидывал, как будет лучше — сперва показать улику и сбить с толку, либо сначала задать свои вопросы по порядку, а потом ошеломить этим листком, книга ведь запрещённая, подлежит изъятию.

Удуев раньше не видел хозяина особняка, но, когда Его Превосходительство Константин Эммануилович Бурса, гладко причёсанный, одетый в синий мягкий кафтан с металлическими пуговицами, такие же густо-синие панталоны и жёлтые домашние туфли с сильно загнутыми носами, вышел ему навстречу, сразу узнал его. Бывшие тайный советник коллегии иностранных дел полностью соответствовал давно составленному словесному портрету.

   — Чем обязан? — после официальной церемонии знакомства спросил Бурса. — Я так думаю, ведь вы, Михаил Валентинович, не в гости ко мне пришли, по делу.