Прядь ее волос скользнула по щеке Оливера. Он мягко отстранился, и Кэтрин увидела в его руках томик американской поэзии. Для нее было полной неожиданностью, что Оливер читает стихи. Не вязалось это как-то с его привычным обликом прагматически мыслящего делового мужчины.

– И давно ты увлекаешься поэзией? – осторожно спросила она.

– Нет, недавно. Только в твоем доме. Но уже многое успел узнать.

– Что, например? – с легкой насмешкой спросила Кэтрин, сев рядом в кресло.

– Ну, например, что первым американским поэтом была женщина, Анна Брэдстрит. Книга ее стихов была издана в Лондоне в середине семнадцатого века и называлась «Десятая муза, объявившаяся недавно в Америке, или Несколько стихотворений, сочиненных с большим разнообразием остроумия и учености». Забавно, правда?

Оливер закрыл книгу и отложил ее в сторону. Кэтрин с нескрываемым интересом смотрела на него. С ним определенно творилось что-то невероятное. Но Оливер был бы не Оливером Уинстоном, если бы и в этой сфере не проявил себя аналитиком.

– Если сравнить американскую поэзию с европейской, даже с английской, то приходишь к выводу, что большинство поэтов Америки были очень мрачными людьми. Ты посмотри, как мало писали они о земной любви. В основном, о любви писали женщины-поэты. Может, мужчины в нашей стране не способны любить? – пробормотал он под конец сонным голосом и устало закрыл глаза.

– Может, тебе пора отправиться в постель? – ласково сказала Кэтрин, удивляясь внезапному интересу Оливера к любовной поэзии.

– Наверное, ты права, но твой диктат невыносим, – пожаловался Оливер.

Если сравнить твой былой диктат с моим нынешним, то приходишь к выводу, что ты вел себя как тиран, хотела возразить ему Кэтрин, но сдержалась.

– Я только напоминаю тебе о режиме, предписанном врачом, – мягко возразила она.

– Спасибо, Кэтрин. Я иду спать, – кротко произнес Оливер и поднялся с кресла. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Оливер.

Кэтрин осталась в комнате наедине со своими сожалениями о том, что упустила прекрасную возможность поговорить с Оливером о любви. Почему, когда в душе нет любви, человека влечет к любовной поэзии? Возможность заполнить пустоту? Или потребность? Она бегло пролистала томик стихов, который до ее прихода читал Оливер. Действительно, ничего похожего на сонеты Петрарки, заключила Кэтрин, поставила томик на полку и вышла из библиотеки, предварительно выключив свет.

Это случилось в пятницу около пяти часов вечера, когда они вернулись в дом после дневной прогулки. Кэтрин находилась в кухне, где собиралась приготовить чай. Оливер заглянул туда и спросил, где накрывать чайный стол, в гостиной или на террасе. С некоторых пор он старался помогать ей по дому, когда не было прислуги.

– Где хочешь. Сегодня теплый вечер, можно и на террасе, – откликнулась Кэтрин, не оборачиваясь.

Она стояла перед большим старинным буфетом, держась поднятыми вверх руками за распахнутые дверцы верхней полки. На ней выстроились в ряд красивые стеклянные чайницы, заполненные разными сортами чая. Каждый день Кэтрин по настроению выбирала тот или иной сорт. Сам процесс заваривания чая носил у нее характер священнодействия.

Что в этой картине поразило Оливера, он и сам вначале не понял. Я уже когда-то видел все это! – вдруг мелькнуло у него в голове. А в следующую секунду он вспомнил!

«Какой чай ты предпочитаешь?» – спросила тогда Кэтрин, стоя в точно такой же позе перед массивным буфетом темного дерева.

Оливер подошел ближе. Да, тогда он стоял прямо за ее спиной. Потом обнял ее. Его бросило в жар. Он желал ее тогда так, как никого прежде. Он вспомнил и то, что последовало дальше. Неожиданно обретенная память с нарастающей скоростью воскрешала в его голове картины прошлого, вызывая острую головную боль. Давно у него не было такого сильного приступа. Боль ослепляла его. Он продолжал стоять за спиной Кэтрин, не решаясь двинуться с места. Почувствовав наконец его присутствие, она обернулась и едва сдержала крик. Бледный как полотно, Оливер смотрел на нее невидящим взглядом. Зрачки его глаз были расширены настолько, что глаза казались черными.

– Тебе плохо?

– Голова, – процедил сквозь зубы Оливер и пошатнулся.

Кэтрин обхватила его обеими руками и медленно, шаг за шагом, довела до спальни.

Боль бушевала в голове как пожар, и Оливер крепче стискивал зубы, чтобы не застонать и не уйти в спасительное беспамятство. Кэтрин помогла ему лечь, расстегнула верхние пуговицы рубашки и хотела ослабить ремень брюк. Ему казалось, что ее прикосновения только усиливают боль.

– Оставь, я сам могу это сделать, – с трудом произнес он и резко оттолкнул ее дрожащие руки.

Испуганная Кэтрин побежала звонить в клинику и через полчаса оттуда приехала медсестра, чтобы сделать обезболивающий укол. После укола Оливер погрузился в глубокий сон. Кэтрин в течение вечера несколько раз заходила к нему, прислушиваясь к его дыханию. Новый приступ подорвал ее веру в полное выздоровление Оливера. Однако, сравнивая нынешнего Оливера с тем, каким он был до катастрофы, она ловила себя на мысли почти кощунственной, что этот больной, страдающий Оливер ей ближе и дороже того, прежнего, высокомерного Оливера Уинстона. Изредка она даже задавалась вопросом: если он поправится и вновь станет властным, постоянно диктующим ей свои условия любовником, сможет ли она продолжать с ним отношения?

Оливер проснулся, когда в комнате уже совсем стемнело. Маленький ночник на тумбе рядом с кроватью едва рассеивал мрак. Светящиеся стрелки на циферблате часов показывали начало первого часа нового дня. Оливер прислушался к слабым отголоскам пережитого приступа боли и вспомнил то, что ему предшествовало. Он снова закрыл глаза. В этот момент дверь его спальни открылась и к постели подошла Кэтрин. Стараясь дышать ровно, он почувствовал, что она склонилась над ним, затем осторожно поправила накрывавший его плед. Потом печально вздохнула. Оливер плотнее прикрыл веки. Больше всего его пугало в этот момент, что она догадается о его притворстве. Ему вспомнилось детство, когда он вот так же притворялся, не желая, чтобы мать узнала, с каким нетерпением он ждет ее возвращения. Как правило, от нее пахло вином и резкими духами. Иногда он слышал шепот и понимал, что мать вернулась домой не одна. Когда мать уходила из детской, он долго плакал в подушку, пока не засыпал.

Наконец Кэтрин ушла к себе. Оливер выждал немного, открыл глаза и лег на спину. Почему он повел с ней себя так же, как когда-то вел себя с матерью? Страх или нежелание дать волю чувствам, которые он испытывает к этим двум женщинам? Но если мать предала его, как он считал тогда в детстве, то Кэтрин ни в чем перед ним не провинилась. Да, он был ее Любовником, теперь он все вспомнил. Так, может, чувство собственной вины перед ней всему причиной? Оливер смотрел в темный проем окна, где среди ветвей запуталась яркая одинокая звезда. Одиночество… Всю жизнь, начиная с детства, он чувствовал себя одиноким, изгоем общества. Сколько лет он боролся за достойное положение в этом обществе. Он многого добился, но не изжил одиночества. Более того, он охранял его, как драгоценную реликвию, холил и лелеял. Одиночество было его неприступной крепостью. Ни одна женщина не сумела взять эту крепость. Встреча с Кэтрин внесла сумбур в его устоявшуюся жизнь. Он хотел ее, но не хотел разрушать своей крепости, расстаться с одиночеством. Только сейчас он начал понимать, что встретил женщину, так же стойко, как и он, охранявшую собственное одиночество. Одиночество и независимость стали для них синонимами. Однако ради него она поступилась своей независимостью, подчинилась ему как раба. Почему раба? Может быть, просто как любящая женщина? А он по-прежнему защищает свое право на независимость и одиночество. Вот откуда это жгучее чувство вины и стыда у него.

Им овладело беспокойство, он сел на кровати и спустил ноги. Оказывается, он так и проспал одетым. Оливер встал, застегнул ремень брюк и подошел к распахнутому в сад окну. Повеяло приятной прохладой, в голове прояснилось. Наступал новый день, и чувство обновления вызвало у него новые мысли. Он вспомнил ангельский лик, явившийся ему, когда он впервые вынырнул из забытья. Кэтрин… Сколько времени она потратила на него, сколько любви и терпения! Чем он сможет отплатить ей за такую удивительную любовь? Как такая глупость могла прийти ему в голову?! Разве можно чем-то отплатить за любовь кроме любви? Для этого ему понадобится еще какое-то время, чтобы разобраться в себе, в своей жизни.