— А что тут можно помыслить, дружище? — пожал плечами княжич и снова прихлебнул густого сладкого меда. — Жить надобно, как живешь. Но оно вот вдруг тяжко и оказалось.

— Глаз дурной на тебя кто-то положил, княже, — решил Избор. — Я тебе отчитку на воск сделаю и амулеты свежие добавлю. Глядишь, без чужой порчи и мысли у тебя веселее станут. Больно ты хмур. Так и до настоящего недуга догорюешься. Идем, с дружиной своей хлеб преломишь, меда выпьешь, а там и на душе полегчает.

Зимава и Лесослав вошли в деревню только поздним утром. У вербовщика получилось слишком много хлопот со снаряжением: ведь напечатать требовалось не только одежду и оружие, но и множество золотых украшений, котелок, огниво, ложки-заколки, ремни-портупеи, ножи-кастеты и уйму прочей мелочовки, необходимой для дальних походов и реальных схваток. За день управиться не удалось — а уходить из модуля в ночной мрак ни он, ни девушка не рискнули. Не то чтобы вербовщик боялся анчуток, леших, навок и упырей, как его гостья, — но вот перспектива переломать впотьмах ноги его совсем не устраивала.

Зато с первыми солнечными лучами туземка и вербовщик, сладко выспавшиеся в анатомических креслах, отправились в путь и еще задолго до полудня добрались до деревни, одолев два стандартных перехода без единого привала — как это обычно и бывает при первом выходе на маршрут.

Деревня Притулка притулилась к обрыву над плавно изогнутым озером того же названия, заболоченным с одной стороны и заросшим непролазным ельником с другой. Отчего жители не трогали эти дикие заросли, Ротгкхон знал из памяти своей пленницы — где-то за ними, среди путаных скрытых троп и омутов, были сделаны схроны на случай набега заречных торков или иных каких злых соседей, али вовсе неведомых чужаков. Найти тайные укрытия было трудно даже лесным следопытам. Торки же, привычные к открытым степям, в дебри вообще старались не соваться.

К обрыву, облюбованному селянами, тянулся длинный пологий склон, почти весь перекопанный и засаженный репой, капустой и морковью. Только в нескольких местах имелись небольшие рябиновые заросли — земля там отчего-то не родила, и деревенские, дабы место не пропадало, сваливали в мертвые проплешины камни, что регулярно «всплывали» по весне на ближних и дальних пашнях. Валуны в хозяйстве тоже были нужной вещью — из мелких печи клали, крупные под новые срубы ставили, дабы нижние венцы не гнили, а потому куч у рябиновых корней было то густо, то пусто.

Домов снизу было видно пять — огромных бревенчатых срубов с крытым двором, каменными трубами и совсем маленькими окошками, затянутыми промасленным полотном. Разглядеть что-либо через такую пелену было невозможно — однако большинство местных обитателей работали на улице, и потому появление Зимавы в роскошном платье, украшенном жемчугами и шитом золотом, с новеньким дорогим поясом, да еще в сопровождении незнакомого мужчины, было замечено почти сразу, стоило ей только показаться на краю самого дальнего огорода.

Селяне, увидев сироту, тут же начали перекрикиваться, и вскоре о преображении нищенки знали уже все, от мала до велика. Местные жители подтянулись к дороге, и когда путники добрались до околицы, здесь собралось не меньше полусотни человек. Бородатые мужики в холщовых штанах и рубахах, женщины в таких же серых платках и сарафанах, детишки — простоволосые, но такие же блеклые и повседневные.

— Хорошо, что ты не сгинула, Зимава, — порадовался за девушку один из селян. — Сестры вчерась ужо и оплакивать собрались, по дворам бегали, искали. Насилу успокоили, что задержалась где и с рассветом возвернешься… А это кто с тобой? Что за инородец неведомый?

— Это мой жених, дядя Чилига. Лесославом кличут, — весело крутанувшись, ответила Зимава. — Вот и платье мне уже на свадьбу подарил. Нравится?

— Как это жених? — вмешалась рябая толстушка с другой стороны улицы. — Откель вдруг такой взялся? На тебя, не иначе, морок лесавки напустили! И нам глаза отводят… Чур меня, чур, отведи слово дурное, наваждение лесное, дух болотный…

— Ну и как, баб Виклина, помогло? — остановившись, чуть присела перед ней довольная Зимава. — Никакой он не морок! Гость торговый заморский. От ладьи своей на Оке отбился, в лесу заплутал, вот к нам и выбрался, вконец отчаялся. Обещал, коли к людям выведу, на мне жениться. А мне и не жалко! — Девушка с довольной улыбкой оглянулась на Ротгкхона и раскинула руки: — Вот они, люди-то!

— Бесстыжая ты девка, Зимава! — укоризненно покачал головой пожилой Чилига. — Нечто так можно, по нелепице половину судьбы от мужика требовать? Несчастье с путником стряслось — а ты и пользуешься! Не слушай ее, мил человек, срамницу этакую. Такое обещание гнилушки болотной не стоит! Отдохни с устатку, подкрепись, да и ступай себе в город с чистой совестью. Никто тебе и слова дурного не скажет.

— Еще как скажет! — тут же парировала Зимава. — Я его от Лягушачьей вязи отвела. Жизнь, почитай, спасла. По следу заметила и от самой топи завернула. Нечто жизнь людская ракитового куста не стоит?

— Ты, мил человек, что, так с походным мешком и заплутал? — с подозрением поинтересовался парень из-за жердяной изгороди. — С мечом и копьем от ладьи отстал?

— Бывалый воин с копьем и мечом никогда не расстается, — спокойно возразил Ротгкхон. — Смерть, она ведь завсегда рядом. Токмо и ждет, когда расслабишься. Из-за мешка же моя напасть как раз и случилась. В сторонке от глаз хотел кое-какие припасы перебрать. Те, которые постороннему глазу лучше не показывать, дабы корысти лишней в душе не пробуждать. Вот со сторонением и перестарался. Так спрятался, что обратной дороги опосля не нашел.

Отговорка эта вызвала у деревенских немалое изумление. Глядя на воина с тяжелой золотой гривной на шее, с золотой застежкой плаща, двумя рядами крупных золотых пуговиц на груди, золотыми кольцами на пальцах и золотыми накладками пояса — трудно было поверить, что путник боится вызвать чью-то корысть содержимым вещмешка.

— Платье девичье у тебя тоже завсегда с собой имеется, добрый молодец? — с ехидством поинтересовалась баба Виклина. — Без меча и платья от ладьи не отлучаешься?

— Ну, так я его и смотрел… — запнувшись, пробормотал Ротгкхон.

Вот именно на этом, на подобных мелочах и засыпаются многие вербовщики в чужих мирах! Пилот, привыкший раз в два-три дня кидать запачкавшуюся форму в утилизатор и вместо нее распечатывать свежую, совершенно забыл, что в древних мирах все это происходит намного сложнее.

— Вез, небось, кому-то, — предположила другая женщина. — В подарок!

Ротгкхон открыл рот — и тут же закрыл. Воин не мог приготовить платья для торга — он ведь не купец. Да и не торгует здесь никто и никогда готовой одеждой, только тканями. Подарок родственникам отпадал — он здесь чужеземец. И оставалось одно…

— Невеста! — охнула, догадавшись, баба Виклина и тут же прикрыла рот ладонью. — Невесту он где-то здесь присмотрел и с подарками за ней из дома возвертался!

Ну да. Ротгкхон, лихорадочно перебирая в уме различные варианты, ничего другого придумать тоже не смог.

— Зимава! Бесстыдница! Разлучница! — на все голоса сразу со всех сторон зашумели туземки. — Как у тебя рука поднялась! Как язык-то повернулся! Да чтобы у тебя ноги отсохли — жениха от нареченной отрывать!

— Он ей еще не клялся, а мне уже — да! — упрямо развела руками девушка. — Теперь мой!

— Как же ж ты такое сказываешь, как себя ведешь…

Положение спасли две девчонки, что промчались со всех ног мимо оград и кинулись на Зимаву:

— Сестра! Сестреночка! Ты пришла, ты вернулась!

— Все хорошо, милые мои, — по очереди поцеловала каждую из них в макушку девушка. — Я пришла, я вернулась. Сейчас мы покушаем, и расскажете, что без меня делали. Вы нашли чего покушать?

— Лесной дядя, — из-под руки Зимавы глянула на Ротгкхона младшая. — Дядя на меня смотрел.

— Дядю зовут Лесослав, Пленка, — ласково ответила девушка. — Теперь он будет жить с нами.