— На изгнание лихоманок и ломок всяких лучший заговор — это на «волосатика». Ну, тебя я ему уж учила. Сильнее оного нет. Коли не помог, стало быть, нету от недуга спасения. Иные, мыслю, планы у богов на твою сестру. Порушить их тебе не удастся.

— А на меня какие?

— У всех разные, — снова взялась за колотуху ведьма. — Я мыслю силу свою тебе передать и покой обрести долгожданный. Радуница твоя, полагаю, желает тебе мужа хорошего и детишек побольше, боги же могут и славы великой тебе пожелать, звания княжеского и богатства великого. Да токмо помочь тебе им ныне недосуг.

— Так недосуг, что я в старых девках осталась?

— Зато знахаркой получишься умелой. Учение мое тебе легко достается, скоро и сама исцелять, отсушивать и привораживать научишься.

— Не помогает что-то учение сие суженого найти.

— Так ведь для великого успеха и силу надобно приложить великую, умница моя. У кого рана быстрее закроется — у того, кто Карачуна проклянет и рукой на ссадину махнет, у того, кто водицей омоет и тертым желтоголовиком засыплет, али у того, кто мхом закроет и заговор целебный нашепчет? Как полагаешь? От раны похожей кто-то может и вовсе руки или ноги лишиться, а у другого даже шрама не останется. И кому как жить, лишь от тебя, знахарка, зависит.

— Где же взять мне силу для такого заклинания, что мужа мне сможет найти, баб Ягода?

— Копить, милая, копить. Росу полнолунную с одолень-травы собирать, клыки медвежьи в настоях папоротниковых вымачивать, кровь девственную искать, заговоры на зелье каждый вечер начитывать. Чтобы намоленное стояло, накопленное, неодолимое. Чтобы судьбу могло переломить, а не просто к утехам плотским склонить, мужнюю жену из памяти выветрить, сердце горячее охолонить. Привороты-отвороты, грыжа-лихоманка, сглазы, следы — сие все ведовство простое, в любой миг доступное. Для перелома судьбы чародейство могучим, как топор, быть должно. А топор, сама знаешь, поперва из жижи болотной надобно накопать, опосля в кринице пережечь, молотом проковать, в огне горна закалить. Так и здесь выходит…

— Росу полнолунную… — прошептала ученица. — Сколько же лет зелье сие копить надобно?

— Много… Очень много лет, — ответила старуха.

— Ты копила! — поняла молодая женщина. — Это зелье у тебя есть!

— Пока молода была, испытать желала. Но годы перехитрили. Пока изготовила, поняла, что поздно о кусте ракитовом мечтать. Не та стала, чтобы с княжичем юным на пиру гулять, детей рожать, сыновей растить. Опоздала.

— Бабушка Ягода, — сглотнув, прошептала ученица. — Отдай его мне!

— Экая ты быстрая, — усмехнулась ведьма, стуча колотухой. — Сама понять должна, сколь велика цена такому зелью. Другого, мыслю, на всей земле русской не сыскать. Пусть лучше на полке стоит, цены достойной ждет. Дабы не так обидно было за силы на него потерянные.

— Отдай его мне, — взмолилась женщина. — Я для тебя… Я все, что угодно!

— А что с тебя взять-то, сироты? — пожала плечами старуха. — Тебе, кроме юности да тоски, и расплатиться нечем.

— Все! Все, что угодно!

— Тоска в нашем мире никому не нужна, а юность… Что за прок в муже, да без юности?

— Ты же мудрая, бабушка Ягода, — присела перед старухой на корточки ученица. — Ты умнее всех. Ты самая лучшая. Я знаю, ты придумаешь. Ты знаешь, как беду мою разрешить и самой без обиды остаться. Ты только скажи, намекни хотя бы. Я на все, на все согласна!

— На все, сказываешь? — усомнилась ведьма.

— Да, бабушка! — ощутила слабину молодая женщина. — Что угодно, только пожелай! Кровь всю свою тебе отдам, волосы, голос!

— Мужа пожалей, — крякнула знахарка. — На что ты ему без крови, голоса и волос?

— Бабушка Ягода, милая моя… Скажи же, что сделать для тебя могу?!

— Сама-то чего просишь? — поинтересовалась в ответ ведьма.

— Мужа хочу хорошего! Красивого, богатого, сильного.

— Не прогадай.

— Хочу лучшего мужа на всей земле! — жадно выдохнула ученица.

— Можно и лучшего, — согласилась старуха. — Какого пожелаешь, такого и получишь. Хочешь лучшего? Будет тебе лучший. В слове своем уверена?

— Конечно! — не поняла странного намека молодая женщина.

— Ну, коли об этом уговорились, тогда тебе плату назову… — Ведьма поднялась, пробежала пальцами по висящим на стене березовым туескам, сняла один, открыла, вытянула на падающий из раскрытой двери свет костяную ладанку на тонком сыромятном ремешке. Открыла, осторожно вытряхнула на ладонь ослепительно-белый бутон, похожий на бутон сирени, на длинной, с половину мизинца, зеленой ножке.

— Что это?

— Цветок папоротника, — ответила ведьма. — Я хочу, чтобы ты в тот час, когда ощутишь себя счастливой, воткнула его к себе в волосы.

— И что тогда случится?

— Он будет у тебя в волосах.

— А зачем?

— Это будет твоей платой за чары, которые привлекут к тебе мужа, — улыбнулась, любуясь цветком, ведьма. — Не знаю, как это случится. Может статься, на тебя наткнется в саду юный князь и возжелает невероятной страстью. Либо тебя похитят, доставят к некоему властелину, и он, очарованный твоей красотой, сделает тебя своей женой. Или ты увидишь какого-то красавца, в отчаянии прижмешь нож к его горлу и потребуешь, чтобы он на тебе женился, и он вдруг согласится. Не знаю как, но заклинание приведет суженого к тебе или тебя к нему. Вы станете мужем и женой, и он будет лучшим мужем на земле. Ты согласна?

— Да, — не стала больше препираться ученица.

— Поклянись!

— Клянусь!

— Нет, этого мало, — поморщилась старуха. — Ты должна поклясться тем, что для тебя дороже всего, чем не пожертвуешь ни за что, даже если очень захочешь нарушить обещание.

— Жизнью? Здоровьем? Сестрами?

Ведьма молчала, погрузившись в размышления, пока, наконец, не догадалась:

— Поклянись мне покоем матери… — пробормотала она. — Согласна?

— Да!

— Протяни руку… — Ведьма положила цветок на ее ладонь, накрыла сверху своей, крепко сжала пальцы: — Смотри мне в глаза и повторяй: клянусь покоем своей матери, что каждый миг и час, когда стану чувствовать себя счастливой за своим мужем, буду вставлять сей цветок себе в волосы.

— Клянусь покоем своей матери, что каждый миг и час… — послушно повторила ученица, глядя в черные провалы глаз старухи, и неприятный холодок пробежал по ее коже, взъерошил волосы, забрался в ноздри.

— Хорошо. — Ведьма разжала пальцы, забрала цветок, ничуть не пострадавший, несмотря на приложенную к нему силу, заныкала бутон в ладанку, которую убрала обратно в туесок.

— Ты не дашь его мне? — удивилась женщина. — Как же я буду его в волосы вставлять?

— Ценность больно большая, как бы не потеряла, — ответила старуха. — Вот замуж выйдешь — прибегай, тогда и отдам. Теперича раздевайся.

— Зачем?

— Зелье сие не пить надобно, а руны им на теле начертать, жертву твою манящие. Впитаются, следа не оставив, не опасайся. Но дело свое сделают. Сие верно, как восход Хорса утренний, как гнев Карачуна зимний, как жар Ярила весенний.

Ученица разделась. Старуха же, порывшись средь туесков, нашла блестящий от воска глиняный пузырек и предупредила:

— Ныне же молчи! Одним разом все руны надобно нанести, и чтобы зелья на все хватило, но лишней капли ни одной не осталось. При сем мне еще и чары надобно наговаривать, силу в зелье пробуждающие. Молчи и не шевелись!

Женщина замерла, слегка расставив руки, и ведьма, рисуя прямо пальцем по белой нежной коже, начиная от шеи вниз, распевно заговорила:

— Жару Ярилову, суду Ниеву, Ладанной ласке, Полельной песне в час сей поклон шлем об общей судьбе, общей плоти, общем доме, общих детях, общем бытие. В ночи и дне, на темноте и свете, в горе и радости, на людях и наедине. От ночи сладкой до реки смоляной, от слова булатного до молчания последнего. Летите, поклоны наши, через овраги глубокие, через реки широкие, через густые дубравы, через высокие горы…

В эти самые мгновения малый десантный транспорт, развернувшись обгорелыми дюзами к безымянному желтому карлику третьего галактического рукава, ударил в черноту космоса жарким термоядерным пламенем, безжалостно опустошая баки охладителя в форсажном тормозном режиме. Ротгкхон лежал в мягком декомпрессионном кресле, плотно облегающем тело единственного члена экипажа, и смотрел на данные, стремительно выстреливающие мимо глаз в линейном информационном режиме. Следя за выявленными характеристиками, он пытался хоть примерно оценить перспективы звездной системы, лежащей на задворках давно умершей империи «мокрушников» — прозванной так, естественно, ее бывшими недругами. И сама империя, и ее недруги уже давно сгинули во мраке истории, уступив место более молодым и активным государствам, но вот обидная кличка, похоже, прилипла к третьему галактическому рукаву навечно.