Отражение белого веера мастера беззвучно двигалось по черному лакированному подносу, на котором стояла охлажденная вода. Из журналистов присутствовал только я.

Отакэ был одет в кимоно с гербами из двухслойного шелка хабутаэ,поверх которого была накидка- хаори**из полупрозрачного шелка. Сюсай одет сегодня не так парадно. На нем хаорис вышитыми гербами. И доска сегодня другая.

Накануне черные и белые сделали всего по одному ходу — это была церемония открытия, а настоящая игра начинается только сегодня. Отакэ думает сейчас над третьим ходом, он то щелкает веером, то сцепляет руки за спиной, то водружает веер на колено, ставит на него руку и подпирает ладонью щеку. Вдруг я замечаю, что дыхание мастера становится шумным. Он широко разводит плечи и делает глубокие вдохи, но никаких признаков недомогания. Мне показалось, что он внутренне напрягся и сосредоточился, словно в него что-то вселилось. Сам мастер, похоже, не заметил, что с ним происходит.

Все это, однако, длилось недолго. Дыхание мастера постепенно становится таким же тихим и спокойным, как и прежде. Мне пришло в голову, что, возможно, таким образом проявил себя боевой дух мастера, учуявший сражение. А может быть, мне довелось увидеть, как на мастера сошло вдохновение. Или, наконец, это был момент внутреннего сосредоточения и я наблюдал вхождение Сюсая в состояние самадхи,в котором человек отрешается от собственного «я». Как знать, не в этом ли и состоит секрет непобедимости мастера?

Перед тем как сесть за доску, Отакэ церемонно поприветствовал мастера, а потом сказал:

— Сэнсэй, извините, боюсь, что мне придется часто отлучаться во время игры…

Сюсай в ответ проворчал:

— Мне тоже. Я и ночью встаю несколько раз… Это было забавно, потому что характеры Отакэ и мастера были совсем несхожи.

Когда я, да и не только я, работаю за столом, то часто пью чай и бесконечно бегаю в туалет, а иногда со мной случается и «медвежья болезнь». У Отакэ все это было доведено до крайности. Весной и осенью на квалификационных турнирах Ассоциации Отакэ ставил возле себя огромный чайник и большими глотками пил чай. У Цинь-юань [15], игрок шестого дана, излюбленный партнер Отакэ, во время игры тоже часто отлучался в туалет. Я как-то подсчитал: за те четыре-пять часов, которые длится партия, Отакэ вставал больше десяти раз. Иногда можно было видеть, как он еще в коридоре начинает развязывать пояс.

Подумав шесть минут, черные делают третий ход, и тут же:

— Извините, пожалуйста!

Отакэ быстро встал. После пятого хода снова:

— Извините, пожалуйста!

Мастер достал из кимоно сигарету и медленно раскурил ее, думая над пятым ходом. Отакэ то прятал руки в карманы, то скрещивал их перед собой или складывал на коленях, то снимал с доски невидимые пылинки и даже переворачивал поставленный противником белый камень. В том случае, когда лицевая и оборотная стороны белых камней различаются, лицевой считается та сторона раковины хамагури,на которой нет узора, однако на это мало кто обращает внимание. Но только не Отакэ. Когда мастер ставил белый камень оборотной стороной вверх, он аккуратно брал его и переворачивал.

Об игре с мастером Отакэ как-то раз полушутя отозвался так:

— Сэнсэй молчит, и я, хочешь не хочешь, втягиваюсь в молчанку. Какое уж тут настроение.

И еще:

— Для меня чем больше шума — тем лучше. От тишины я устаю.

У Отакэ была привычка во время игры шутить: не всегда удачно, иногда остроумно, но Сюсай делал вид, что не слышит его, и на шутки не отвечал. От подобного «боя с тенью» у Отакэ пропадал задор, и он, играя с мастером, держался тише обычного.

Быть может, достоинство, которое исходит от профессионала за доской, приходит с возрастом, или молодые игроки стали меньше обращать внимание на свои манеры? Как бы там ни было, Отакэ за доской производил странное впечатление: он то и дело подергивался, делал какие-то непонятные жесты. Однако сильнее всего меня поразил как-то один молодой игрок четвертого дана, участник квалификационного турнира Ассоциации. Пока его противник обдумывал ход, он разложил у себя на коленях литературный журнал и как ни в чем не бывало читал какой-то роман. После того как противник делал ход, он ненадолго отрывался от книги и делал ответный ход. Когда же тот начинал думать, снова углублялся в чтение. Говорят, его противник был до предела возмущен подобной бесцеремонностью. Впоследствии я слышал, что этот молодой игрок сошел с ума. Как знать, не проявлялось ли его душевное заболевание уже в той злополучной игре, когда он не мог спокойно ждать ответного хода?

Отакэ и его друг У Циньюань однажды обратились к гадателю с вопросом, что нужно для победы в го? Он ответил им так: «Выключайте сознание, пока противник думает».

Онода, игрок шестого дана, один из судей последнего матча мастера Сюсая, несколько лет спустя, незадолго до своей смерти, вдруг разгромил всех своих противников на большом квалификационном турнире, устроенном Ассоциацией. Его игра была великолепной, я бы даже сказал — пугающе великолепной. И за доской он держался не так, как обычно: при ходе противника тихо сидел с закрытыми глазами. Потом он объяснял, что таким образом старался преодолеть в себе жажду победы. После турнира он попал в больницу, где вскоре скончался от рака желудка, о котором и не подозревал. Кубомацу, игрек шестого дана, у которого одно время учился Отакэ, тоже незадолго до смерти показал выдающиеся результаты на болыиом турнире.

Сюсай и Отакэ были несхожи между собой во всем: они по-разному вели себя в напряженные моменты, разными у них были и неподвижность, и жесты, и реакции, непохожими были выражения лиц. Когда мастер погружался в игру, он, казалось, обо всем забывал. Как развивается партия, обычно можно понять по лицам и поведению игроков, но, глядя на мастера, понять ничего было невозможно. Впрочем, на игре Отакэ его нервозность не отражалась, напротив, она была исполнена силы — таков был его игровой стиль.

Отакэ был тугодум, ему вечно не хватало времени, но, когда он попадал в цейтнот и секундант начинал вести отсчет времени, за считаные минуты он успевал сделать десятки ходов. Его необычайное самообладание в такие минуты действовало на противника устрашающе.

Непоседливость Отакэ, судя по всему, настраивала его на сражение и, вероятно, играла ту же роль, что глубокое дыхание Сюсая. Но когда я глядел на узкие покатые плечи мастера, у меня сжималось сердце, и вовсе не из-за жалости. Я чувствовал себя так, словно украдкой подсмотрел какую-то тайну — приход вдохновения, о чем, кажется, не подозревал и сам мастер.

Когда я впоследствии вспомнил об этом, мои ощущения показались мне надуманными. Кажется, уже тогда у мастера начались боли в груди. Чем дальше продвигалась партия, тем стремительнее развивалась его болезнь. Вероятно, как раз тогда и проявились ее первые признаки. Я не знал, что у мастера больное сердце, и поэтому мое преклонение перед ним, пусть неосознанно, могло представить в моем воображении все именно таким образом.

Впрочем, в то время сам мастер вряд ли что-то знал О своей болезни. Сомневаюсь, что он замечал и то, как он дышит. Но в любом случае по его виду нельзя было догадаться ни о болезни, ни о возможных приступах, и он ни разу не прижал руку к груди, как это делают сердечники.

Над 5-м ходом Отакэ думал 20 минут, на 6-й мастер затратил 41 минуту, впервые надолго задумавшись. Сегодня в четыре часа пополудни нужно было отложить партию. Отакэ свой 11 — й ход сделал без двух минут четыре, и теперь, если мастер за оставшиеся две минуты не сделает ход, партия будет отложена при его ходе.

12-й ход белых мастер записал в 4 часа 22 минуты.

На ясном с утра небе начали понемногу появляться тучи. Эти тучи оказались предвестником сильнейшего ливня, вызвавшего наводнение на огромной территории от Токио до Осака.

Вторая встреча в павильоне Кёокан была назначена на 10 часов утра, и тут возникло первое недоразумение, из-за которого начало игры пришлось отложить до двух часов. Я был всего лишь корреспондентом газеты, и происходящее непосредственно меня не касалось, но я заметил какую-то нервозность организаторов; пришло несколько профессионалов из Ассоциации, и у них состоялось что-то вроде «совещания при закрытых дверях».