показывает, что, если написать о себе правду, на его объявление откликаются неподходящие женщины. Ну, в этом он был прав, и я лучшее тому подтверждение. Однако мне такие развлечения совсем не импонировали, поэтому я слиняла через уже опробованный черный ход. После этого вот уже несколько лет в моей личной жизни царила тишь да гладь.

Самым милым из всех оказался Оле, с которым меня познакомили мои друзья Каролина и Берт. Мне, конечно, стоило насторожиться, когда я узнала, что он недавно расстался со своей девушкой, с которой встречался несколько лет. С первого же взгляда на Оле я поняла, что в нем все так, как надо: у него была красивая улыбка, светлые волосы, причем несколько прядок постоянно падали ему на лоб, а еще у него отсутствовали сколь-нибудь заметные признаки невроза. Вдобавок ко всему ему нравилось то же, что и мне: старые фильмы с Кэтрин Хепберн, итальянская еда и Том Уэйтс 4. Оле был дантистом и как раз собирался заняться частной практикой. Мы пару раз с ним встретились, и он очень понравился мне. Но именно в тот момент, когда я уже начале себе в этом признаваться, появилась его бывшая подружка, и через восемь недель они уже были женаты. Я притворилась, что рада за Оле, но на самом деле, конечно же, ни капельки радости я не испытывала.

Для меня вообще все более проблематичным становилось радоваться за других, что подводило меня к категории «Другое».

Я совершенно не собиралась до тридцати лет оставаться в одиночестве. Свою жизнь я планировала иначе: самое позднее к двадцати восьми годам я хотела быть замужем за мужчиной моей мечты, а к двадцати девяти родить первого ребенка и посадить как минимум одну яблоню.

А вместо этого вышли замуж почти все мои сестры, кузины и подруги, а почти все кузены и друзья женились. Даже Клаус Колер и Бритта Эмке. Они рожалидетей, строили дома и сажали яблони, пока я улепетывала из кафе через черный ход. Тина и Франк, Рика и Клаудиус, Каролина и Берт, Марта и Мариус, Чарли и Ульрих, Фолькер и Хилла, Оле и Миа, Лулу и Патрик – куда ни глянь, везде счастливые пары.

Все, что входило в категорию «Другое», выглядело неутешительно с точки зрения одинокого человека, окруженного веселыми парами. Особенно с тех пор, как мои друзья обзавелись детьми. Когда у них появлялось время для развлечений (что случалось нечасто), они засыпали в кино, от них разило скисшим молоком и говорили они только о том, как бы добыть место в садике или собрать все необходимое первокласснику к школе.

Тем не менее я совсем не отказывалась стать такой же занудой. Конечно, с правильным мужем рядом.

– Ты слишком требовательная, – любил повторять Ульрих. – В этом твоя проблема. Ты ищешь мужчину, которого в принципе не существует.

Ульрих – мой бывший жених, из-за которого я, в числе прочего, расколошматила о дверь ванной молочник бабушки Талер – единственную вещь из знаменитого мейсенского фарфорового сервиза, которая осталась цела после свадьбы моей тети Алексы. Конечно, этот молочник не составлял мое наследство, но я бы никогда не стала швыряться им, если бы так сильно не разозлилась. Ульриху всегда удавалось привести меня в бешенство присущим ему одному особенным способом, который состоял в том, чтобы ничего не делать. На протяжении нашего трехлетнего романа Ульрих только и делал, что лежал: на ковре, на диване, в ванне, в кровати. Все, что принадлежало Ульриху или чем он пользовался, тоже лежало где попало. Одежда, носки, нижнее белье, тарелки, столовые приборы, коробки из-под пиццы, папки, гантели, бумаги, книги и мусор. А квартирка у меня маленькая, и меня выводило из равновесия, что я буквально на каждом шагу натыкалась на Ульриха и его вещи. Но тот считал, что, раз платит половину арендной платы, он может быть, по его словам, «самим собой». В это понятие входило, в частности, следующее: он принимал оздоровительные ванны с морской солью и никогда не счищал за собой коричневый налет, остававшийся на стенках; съедал йогурт и никогда не покупал новый; брал молоко из холодильника и никогда не ставил его обратно; ел конфеты, швыряя обертки на пол.

Несмотря на то, что Ульрих огромное значение придавал личной гигиене и сам был невероятно чистым и ухоженным, в квартире стало вонять: носками Ульриха, его кроссовками и объедками, которые он оставлял гнить повсюду. Что бы я ни говорила и какие бы ни приводила доводы, Ульрих хотел «оставаться самим собой» и продолжал валяться без дела и так же разбрасывать везде свои вещи.

– Тебе мешает, вот сама и убирай, – таков был его стандартный ответ.

И тогда я начала швыряться в него предметами, преимущественно кроссовками, стаканчиками от йогурта и книгами по ведению хозяйства. Молочник пошел в ход по чистому недосмотру.

Да и потом, я разлюбила Ульриха, среди всего этого хаоса его хорошие качества совершенно потерялись. Когда я все-таки положила этому конец и моя квартира снова стала моей, меня много недель не покидало чувство огромного облегчения. Несмотря ни на что, мы с Ульрихом умудрились остаться друзьями. И, когда не надо было больше орать на него и швырять в него, чем попало, встречаться с ним стало вновь приятно. Я уже почти заново в него влюбилась, но тут он закрутил роман с моей лучшей и самой давней подругой Чарли, вскоре переехав к ней.

Теперь мне даже немного жаль, что Ульрих валяется в квартире у Чарли, и у меня часто комок в горле застревает, когда она жалуется мне на его носки на журнальном столике, коричневый налет от морской соли на стенках ванны и пустые стаканчики из-под йогурта под диваном.

По-настоящему больно мне стало, когда Ульрих закончил изучение юриспруденции (что он делал в положении лежа, с чем я его сердечно и поздравляю!) и вдруг перестал быть самим собой.

Его новая личность не мешала ему носить костюм и каждое утро ровно в восемь выходить из дома, чтобы зарабатывать дикое количество капусты. Этой капустой Ульрих оплачивал – и это уже было пределом моего терпения! – услуги домработницы, которая приходила два раза в неделю. Конечно, время от времени он еще оставлял фантик от конфеты на полу, но в общем и целом его было не узнать. И квартиру тоже. В прошлом году Ульрих с Чарли поженились, а я была на их свадьбе свидетельницей и должна была притворяться, что рада за них обоих.

Конечно, я уже и сама задавалась вопросом, не слишком ли требовательно подхожу к выбору партнера. Но что я могу поделать,если мои гормоны не пускались в радостный пляс, когда я сидела напротив парня с ником otboyniymolotok31?

Это был горький урок, но я поняла, что есть вещи, ход которых, как эти самые вещи ни продумывай и ни изучай, заранее предсказать просто невозможно.

На прошлой неделе, ровно за три дня до того, как мама отдала мне снотворное, позвонила Чарли, чтобы сообщить, что я стану крестной. Я не сразу поняла, что это значит.

– Ты беременна! – дошло до меня, наконец.

– Да-а-а! – ликующе завопила Чарли. – Черт, ну разве это не здорово?

Ну, что за вопрос! Без сомнения, это было здорово. Для Чарли и для Ульриха. Для меня это было просто ужасно. Я даже сама удивилась, насколько чудовищной мне показалась эта новость.

Я кое-как сумела выжать из себя поздравление, потом соврала, что у меня убегает молоко, и быстро повесила трубку.

Уронив голову на кухонный стол, я разрыдалась, сама себя не узнавая. Что со мной стало? Я превратилась в завистливое, злобное существо, не способное радоваться даже самым прекрасным в жизни вещам: у моей подруги будет ребенок, а мне хотелось умереть.

Да, точно. Умереть было бы действительно лучше всего.

Осознав это, я от страха прекратила плакать и стала раздумывать – как истинная Дева, – какие меры можно предпринять, чтобы избавиться от подобных мыслей. Сначала я поискала в Интернете информацию о «суицидальных настроениях» и диагностировала у себя депрессию.

В Сети было полно сайтов, посвященных этой теме. Вероятно, людей, страдающих депрессией, тоже было пруд пруди. В этом я явно не одинока. Мы, люди, страдающие депрессией, составляем основу весьма и весьма прибыльной отрасли.