После восьмого звонка все разработки для научной работы были готовы. Доктор Курц был очень доволен.

В субботу, в половине девятого вечера Азиадэ вступила в светлую прихожую в квартале мэрии — квартиру Курца. Хаса шагал возле нее. Жесткий воротник сжимал ему горло, а накрахмаленная сорочка топорщилась на груди. Азиадэ оглядывала полированную мебель и открытый шкаф с батареей бутылок.

Большая комната была ярко освещена. Слова витали в воздухе, как маленькие серые птицы. Голубой сигаретный дым окутывал лица и делал их загадочными.

— Коктейль, — предложил Курц, и Хаса взял бокал.

В широких креслах сидели накрашенные женщины с голыми плечами и блестящими глазами. Азиадэ посмотрела в зеркало. Она тоже была накрашена, и ее плечи тоже были выставлены на показ. Внешне она ничем не отличалась от этих женщин, у которых было бесконечное число мужчин и которые пили коктейль.

Мужчины стояли, как статуи с бокалами. Слова звучали нереально, призрачно, и незнакомо.

В углу женщина со строгим профилем и перекошенным, словно от невыносимой боли лицом вела странный разговор:

— Это было слишком, — говорила она. — Вы видели этот спектакль?

— Нет, — отвечал ей молодой человек, сделав при этом широкое движение рукой, — но вышла книга. Вы читали?

— Нет.

Азиадэ не поняла, общались ли эти двое между собой.

Гости были похожи на членов какой-то неведомой секты. На их движениях лежал некий магический отпечаток. Молчаливый процесс опустошения бокалов выглядел каким-то таинственным ритуалом. Люди проплывали сквозь табачный дым, как силуэты в театре теней. Иногда все замолкали и тогда напоминали заговорщиков, собравшихся на ночную сходку.

— Биржа, — провозгласил один из волшебников с большой лысиной и многозначительно поднял палец, — биение пульса экономики, барометр общественной жизни. Это нужно пережить. В Париже или Лондоне.

Но его никто не слушал и он замолчал.

— Да, — пробормотала Азиадэ испуганно и отошла в уголок.

Служанка в белом фартуке протянула ей тарелку с сэндвичами. Сэндвичи были яркими и многоугольными, как старинная мозаика. Азиадэ взяла себе один. Какой-то врач принялся рассказывать ей о поездке в Женеву.

— Консилиум, — сказал он и победоносно огляделся вокруг.

— Швейцария красива только зимой, — прошептал кто-то. — Вы были в Сент-Моритце или Арозе? В прошлом году я жил в отеле — «Чуген».

— Нет, — ответила Азиадэ и ей стало стыдно, что она никогда не жила в отеле «Чуген». — Я боюсь снега. Холод — предвестник смерти.

Два глаза выплыли из табачного дыма и с сочувствием посмотрели на нее.

В комнату внесли огромную хрустальную чашу с крюшоном. Она была похожа на большой ароматный бассейн. Гости столпились вокруг бассейна, как пловцы перед стартом. В руках доктора Курца блестел серебряный половник. Лица гостей покраснели. Голоса стали громче.

— Проблема Средиземного моря все еще не решена, — сказал кто-то высокомерно.

Какой-то невысокого роста человек почистил себе очки и властно выкрикнул:

— Сегодняшняя женщина завтра станет вчерашней женщиной.

Раздался громкий смех.

После восьмого сэндвича Азиадэ поднялась.

Она шла через комнаты. В затемненных уголках мужчины и женщины сидели, тесно прижавшись друг к другу. Господин в мятой сорочке смокинга сидел на диване и его голова была похожа на игровой мяч. Хаса стоял около камина между двумя женщинами с бокалом с крюшоном. Увидев Азиадэ, он приветственно поднял бокал.

Она с улыбкой кивнула в ответ. Рядом возник доктор Курц.

— Как ваши дела, милая дама? — Он вел себя так, будто инцидента в Земеринге вовсе не было.

— Спасибо, хорошо, — Азиадэ помнила о Земеринге и ее мучили угрызения совести.

Она шла рядом с Курцем и вдруг остановилась у странной картины в пустой комнате.

— Подлинный Ван Гог, — гордо объявил Курц, — чувствуете сухое упоение линиями?

Азиадэ ничего не чувствовала. Она смотрела на картину с яркими пятнами и почтительно кивала.

— Так вам будет лучше видно, — он выключил лампу.

Теперь комнату освещала только маленькая слабая лампочка. Азиадэ опустилась в мягкое кресло, подняла голову и уставилась на картину. Но Ван Гог быстро надоел ей. Комната была пустой, пахла духами. Из соседней залы доносился смех гостей.

— Как вы проводите свой день, Азиадэ? — вкрадчивым голосом спросил Курц.

— Читаю об Африке.

— Об Африке? — заинтересовался Курц.

Женщины, читающие про Африку не могут быть счастливы в супружеской жизни.

— Да, — Азиадэ вдруг оживилась, — о Сахаре. Это особенная земля. Там должно быть очень красиво. Вы слышали что-нибудь о Гадамесе?

— Нет, — Курц был искренне удивлен.

— Это оазис прямо в сердце Сахары, у святого источника Айн — уль — Фрас. Всего семь тысяч жителей, и все они разделены на многочисленные касты. Благородный Ахрар, берберский Хамран, черный Атар и Хабид, бывшие рабы.

— Вот как, — проговорил Курц — далекий оазис в пустыне, вот значит, о чем вы читаете. А там есть женщины?

— Да, там есть женщины. Они живут на крышах. Все крыши соединены между собой. Мужчинам туда вход воспрещен. Женщинам нельзя выходить на улицу. Между крышами и улицами располагаются квартиры, где мужчины встречаются с женщинами. Странный мир. Иногда мне кажется, что когда-то я уже была там.

— Странный мир, — повторил Курц.

Он стоял перед ней в полумраке пропахшей духами комнаты. Неожиданнно, он нагнулся к ней.

— Азиадэ, — сказал он, взяв ее руку, — не только в Гадамесе, но и здесь люди разделены крышами и улицами. Еще жестче, чем в Гадамесе. Нет дороги от души к душе. Люди обречены на одиночество, будь это в Сахаре или здесь, в каменных джунглях большого города.

Он совсем приблизился к Азиадэ и прошептал:

— Одинокой остается женщина в брачной постели и одиноким чувствует себя странник в повседневной жизни. Лишь изредка, очень редко, загорается…, — он умолк, а потом обхватил голову Азиадэ и поцеловал ее в губы. Она резко вздрогнула. Он притянул ее к себе, и его руки стиснули ее тело. Курц прижал ее голову к груди и она ощутила его горячее дыхание на своей шее.

Вдруг Азиадэ резко вскинула голову. На Курца сверкнули два полных бешенства глаза. Она вцепилась руками в его горло и резко оттолкнула, ударив его коленом в живот. Он увидел ее дрожащие побледневшие губы, которые приближались к нему. Бешеные глаза сузились в щелочки. Азиадэ неожиданно свистнула коротко и громко, как какая-то хищная птица, и впилась зубами во что-то чужое и рыхлое. Курц в ужасе отпрянул. Он пытался оторвать от себя это маленькое дикое тело, вцепившееся в него.

Они безмолвно боролись в полумраке душной комнаты. Охваченная животной ненавистью Азиадэ вонзала зубы в плоть постороннего мужчины и чувствовала во рту соленый привкус его крови. Курц зашатался.

Она резко отпрыгнула в сторону и остановилась посреди комнаты, опустив голову и вытирая носовым платком рот. По лицу Курца текла широкая струя крови. С позеленевшим лицом он обессилено упал в кресло.

Азиадэ, не проронив ни слова, вышла из комнаты. Когда она появилась в ярко освещенной зале, глаза ее все еще сверкали бешенством, упоение битвой, торжество победителя. На круглом столе стоял большой бокал с крюшоном. Она залпом опустошила его. Впервые в жизни она почувствовала вкус алкоголя. Ей казалось, будто ее тело пронзает пылающее копье.

Так значит это и вправду могло произойти! Друг ее мужа мог намереваться соблазнить ее. Азиадэ подошла к зеркалу. Она казалась себе замаранной, запятнанной, извалянной в нечистотах. Лица гостей кружились у нее перед глазами. Кто-то смеялся, и это было похоже на ночной вой гиены. Она пошла дальше, скомкав в руках, запачканный кровью платок.

Через две комнаты на диване сидел Хаса.

— Можно это, конечно, делать и под общим наркозом, — говорил он, — но тогда только с опущенной головой.

Она помахала ему, Хаса сразу же поднялся и подошел к ней. Она молчала. Ей казалось, он должен догадаться, какие слова готовы слететь с ее губ. Хаса был здесь, широкоплечий и крепкий, всегда готовый защитить ее. Она забыла про принца и далекие оазисы Сахары. Хаса был здесь, он был ее мужем. Сейчас должно произойти что-то страшное, и она уже не в силах этого предотвратить.