— Остановись, я сойду здесь. А вы поезжайте домой, Роберт. Кэбмену я заплатил.

Он выбрался из кэба и повернулся ко мне.

— Да, Роберт, у меня есть дело в не слишком респектабельной части города, — сказал он. — Вас же мучает любопытство. Уверен, и то, и другое делает нам честь.

Какое у Оскара могло быть дело в не слишком респектабельной части города? Он мне не сказал, а я не стал настаивать.

Поразительно, но мужчины, которые являются добрыми, истинными и верными друзьями и которых много лет связывают самые близкие отношения, тем не менее могут не иметь ни малейшего представления о любовных увлечениях друг друга.

Я хорошо знал Оскара Уайльда, но тайны его сердца тогда еще оставались для меня закрытыми.

В Париже, безоблачной весной 1883 года, когда мы с ним только познакомились, мы время от времени вместе обедали в «Фуайо», «Вуазен» или «Пайяр» — всегда за самыми лучшими столиками; мы целые часы проводили в саду Тюильри, в Лувре, на набережной Сены; мы ели и разговаривали, прогуливались и разговаривали обо всем на свете: об искусстве и литературе, о музыке и революции, о жизни и смерти и, разумеется, о любви. Но сейчас я понимаю, что, когда мы произносили слово «любовь», речь всегда шла об абстрактном понятии.

Как-то раз я признался Оскару, что в Оксфорде, когда мне было двадцать (до того, как меня оттуда исключили), я побывал у проститутки. В ответ он сообщил, что в Оксфорде, когда ему было двадцать (до того, как он получил Ньюдигейтскую премию [28]), он тоже посещал проститутку, но больше ничего говорить не стал. Я навсегда запомню, как в Париже мы с ним зашли в мюзик-холл «Эдем» — в тот вечер он познакомился и разделил постель со знаменитой Мари Агетан. Мне известно, что после той первой встречи Оскар нередко к ней наведывался, а позже, когда ее жестоко убили, сказал мне: «Я часто о ней думаю, Роберт», но что именно он о ней думал и почему, так мне и не открыл.

Уже в Лондоне я посещал бордель в Сохо, где пользовался сомнительными удовольствиями, выставленными там на продажу. А Оскар? До женитьбы, впрочем и после нее, он довольно близко дружил с несколькими актрисами. Не всех из них можно было назвать леди. Оскар отчаянно с ними флиртовал, но заводил ли он романы? Он мне как-то сказал, что «страстно» влюблен в Лили Лэнгтри [29], но больше ничего говорить не стал. Он называл ее «Лил»; целовал в губы (я сам видел); но делил ли с ней постель, я не знаю. Я совершенно уверен, что Оскар любил Констанцию, однако для меня оставалось тайной, любил ли он еще кого-то. Изменял ли жене с другими женщинами? И вступал ли в нежные отношения с девушкой, с которой я видел его на площади Сохо? Если да, называется ли это настоящей изменой? Или Оскар считал — во что я верю до сих пор, — что можно любить не одну женщину и обеим хранить верность?

Когда ранним сентябрьским утром 1889 года мы с Оскаром ехали в вагоне первого класса в Бродстэрс, он, казалось, прочитал мои мысли. Мы были в купе одни, сидели друг напротив друга, и между нами повисла тишина. Я смотрел на его усталые глаза, спрашивая себя, с кем он встречался накануне вечером и зачем, и что между ними произошло. Я думал о Констанции, которую любил, и о своем обещании ее защищать. Есть ли у нее повод ревновать Оскара? И может ли она рассчитывать на его верность? Если же нет, причинит ли ей сильную боль правда, если она ее узнает?

Я погрузился в задумчивость, обдумывая эти ситуации с разных сторон, когда сообразил, что Оскар ко мне обращается.

— Верность переоценивают, Роберт, — услышал я. — Гораздо важнее преданность — и понимание.

— Несомненно, — пробормотал я, не зная, куда может завести этот разговор.

— Возьмите, к примеру, мою мать. Такое чувство, как вульгарная ревность, было ей незнакомо. — Я кивнул, но ничего не сказал. В беседах с Оскаром я частенько кивал и помалкивал. — Моя мать прекрасно знала об изменах отца, но не обращала на них ни малейшего внимания. Перед смертью отец много дней пролежал в постели, и каждое утро женщина, одетая во все черное, с густой вуалью на лице приходила к нашему дому на Меррион-сквер в Дублине. Ни моя мать, ни кто-либо еще ее не останавливал, незнакомка поднималась по лестнице в спальню отца, садилась у его изголовья и оставалась там весь день, не говоря ни слова и не снимая вуали.

Она не замечала никого из входящих в комнату, и никто не обращал на нее внимания. Сомневаюсь, что даже одна жена из тысячи стала бы терпеть такое в своем доме, однако моя мать ее не прогоняла, она знала, что отец любил ту женщину и ее присутствие около его постели облегчает его страдания. Я уверен, что моя мать поступала благородно, не отказывая в последней радости человеку, стоявшему на пороге смерти. Я не сомневаюсь, что ее кажущееся равнодушие ни на секунду не обмануло отца, он прекрасно понимал, что она позволила сопернице находиться с ним рядом вовсе не от отсутствия любви, а потому что очень сильно его любила, и он умер с чувством благодарности и нежной привязанности к ней.

Оскар улыбнулся и смахнул слезинку со щеки.

— Неудивительно, что мы думаем о наших матерях, Роберт, не так ли? Мы едем к несчастной матери бедного Билли Вуда — матери, потерявшей свое дитя и еще не знающей об этом.

— И мы ей расскажем? — спросил я.

— Если она еще не знает, мы должны, — ответил Оскар.

— Но если нет тела…

— Я видел тело Билли Вуда, Роберт, он мертв. Миссис Вуд больше никогда не увидит своего сына. А он был ее единственным ребенком.

— Вам и это известно?

— Он мне сам рассказал. Билли часто вспоминал мать. Он очень сильно ее любил, говорил, что она его не понимала, но зато разбиралась в себе настолько, чтобы это знать. Билли был умным юношей и очень добрым. Он мне признался, что приехал в Лондон, чтобы заработать денег, которые помогут ему позаботиться о матери, как когда-то она заботилась о нем. И он сумел бы это сделать, Роберт…

— Вы так думаете?

— Я знаю. Он был совсем не образованным и едва умел складывать буквы в слова, но, когда я читал ему Шекспира, Билли почти сразу запоминал целые строфы и декламировал их с врожденной уверенностью, умом и чувством, которые поражали меня. Он, наверное, был самым талантливым актером из всех, с кем я встречался. Мы с ним работали над «Ромео и Джульеттой», когда он умер. Я собирался представить его моему другу Генри Ирвингу из театра «Лицеум». [30]Ирвинг — великий актер-антрепренер, он сразу распознал бы дар Билли. У мальчика имелись все задатки так называемой «звезды». Он обладал блестящими способностями и излучал особый свет. Билли Вуд многого сумел бы добиться, Роберт. И я гордился тем, что развивал данный ему при рождении талант. Его смерть причинила мне огромную боль. Для матери она станет страшным ударом.

— А что она за женщина? — спросил я. — Вам что-нибудь про нее известно?

— У меня неприятные предчувствия на ее счет, Роберт, — ответил Оскар, высморкался, вытер платком губы и принялся ерзать на сиденье. — Я настроен не слишком оптимистично. Не следует забывать, что она живет в Бродстэрсе.

— И что это значит? — спросил я, чувствуя, что элегическое настроение Оскара стремительно превращается в игривое.

Он покачал головой и, вздохнув, проворчал:

— Бродстэрс… да уж!

— А что не так с Бродстэрсом? — рискнул спросить я. — Разве не там королева Виктория больше всего любила принимать морские ванны?

— Ее величество — это не наша проблема, Роберт. Дело в Диккенсе.

— В Диккенсе?

— Именно, Роберт, в Чарльзе Диккенсе, покойном и горько нами оплакиваемом. Бродстэрс был его любимым местом отдыха, и именно благодаря Диккенсу городок появился на картах. Он написал там «Дэвида Копперфильда» — в вилле на вершине скалы, которая, естественно, теперь называется «Холодный дом». Если у вас возникнет желание, можете там побывать. Экскурсия стоит два пенса. Если вы решите туда сходить, то, когда вы войдете в комнату, где находился кабинет великого писателя, вам расскажут легенду, которая гласит: «Оставьте мистеру Диккенсу записку в верхнем ящике письменного стола, он явится ночью и прочитает ее…» Да, в Бродстэрсе дух Диккенса витает повсюду. И, как бы вы ни старались, вам от него не скрыться, потому что, подсознательно отдавая дань знаменитому человеку, приезжавшему в их края, все до одного жители Бродстэрса превратились в персонажей его произведений. Начальник вокзала — типичный мистер Микобер. Городского глашатая на самом делезовут мистер Бамбл, добродушная хозяйка «Головы сарацина» — вылитая миссис Феззивиг…