Как-то раз, в ответ на очередной комплимент ее выдающимся интеллектуальным способностям, она выдала фразу: «Меня Бог умом обидел». Потому что искренне считала, что излишек ума счастья не приносит. Скорее, наоборот. Вот она, например. Вместо того, чтобы выжать из своих и так весьма нескудных внешних данных максимум, а при разговоре строить глазки и приторно восхищаться всем, что ей говорят, Вера поступала с точностью до наоборот. На собственную внешность плевать хотела, а в разговоре больше всего ценила умного и равного себе собеседника. Ну, а если что не так, пеняйте на себя.

А вот теперь, глядя в монитор ноутбука, Вера узнавала и не узнавала себя. Стас как-то умудрился разглядеть и вытащить наружу ее красоту. И при этом она оставалась собой. И кем-то другим. Одновременно. Все это было путано, непонятно. Но одно Вера знала совершенно точно. Это было великолепно. Никто не делал ей более роскошного подарка. И у нее нет никаких причин злиться на наиталантливейшую очаровашку Стаса Соловьева.

По окончании фотосета они пили кофе в находящемся в этом же здании небольшом ресторанчике.

— Я с трудом удерживаюсь от желания пасть ниц, — Вера не может не ехидничать, но искренне надеется, что Стас поймет всю глубину ее восхищения.

— Да ладно, это лишнее, — Стас слабо улыбается. Вид у него довольно потрепанный.

— Слушай, ты еще сегодня работаешь?

— Ага, мы в два на набережной снимаем какой-то рекламный отстой. У меня есть час с небольшим, приткнусь где-нибудь, подремлю. Кстати, — продолжает Стас, — чтобы отбить желание падать ниц. Ты читала, какое название нашему творческому дуэту дали?

— Какое?

— «Красавицо и чудовищо». Причем твои литературные собратья полагают, что чудовищо — ты. Ну, а мои фотодрузья — что я.

Вера хохочет.

— Мне нравится. А почему ты-то чудовище?

Соловьев потягивается до сладкого хруста в плечах. Эти его чертовы плечи!

— Потому что я аморальный сексуально озабоченный тип. И очень востребованный фотограф. Завидуют, мля.

— Ну ладно, не буду тебя отвлекать, — Вера поднимается со стула как раз в тот момент, когда к столику подходит она. Та самая знойная брюнетка, которую Стас недавно снимал в павильоне. Правда, уже одетая.

— Стас, ну ты куда пропал? Я тебя потеряла. Мы же окончательно не договорились.

Соловьев поднимается со стула, дает себя обнять, подставляет для поцелуя щеку. Девушка игнорирует ее и откровенно целует его в губы.

— Ну что, на вечер у нас все в силе?

— Конечно, малыш.

Дуэт «Красавицо и чудовищо» распадается сразу после создания. А Вера опять идет домой пешком. Оттирая со щек злые непрошеные слезы.

Вечер проходит в полнейшей тоске. Вера в совершенно несвойственной ей манере не признается даже самой себе в причинах этой чернейшей меланхолии. Это все жара виновата, совершенно неожиданная для мая, просто африканская жара. А отопление еще не отключено. Балконная дверь открыта настежь, а Вера сидит за компьютером и в приступе мазохизма читает отзывы на свои фото в Интернете. Термоядерный Соловьев успевает выложить их еще несколько. Они имеют шумный успех. На Стаса со всех сторон сыплются хвалебные отзывы, более всего восхищает оригинальность задумки и блестящее качество исполнения.

Почитав фотофорум и убедившись, что Соловьева все как один превозносят до небес, Вера идет к своим. А там все такие лапочки… Конечно, ее смешали с грязью, обвинили во всех смертных грехах, в звездной болезни, в «гламурализации» и еще черт знает чем. Есть, правда пара здравых положительных отзывов, призывающих оценить красоту исполнения и юмор ситуации в целом. Причем, авторы этих отзывов относятся к числу людей, мнение которых для Веры значимо. Что отрадно. Впрочем, их голоса тонут в море бушующего дерьма.

А Вере плевать. Во-первых, не привыкать. Вера точно знает, кто смеется последним. А, во-вторых, у нее есть более важный повод для депрессии. Только она даже себе не сознается, какой.

Накатывает тошнота, и Вера вспоминает, что не ела ничего с самого утра. Идти и готовить что-то катастрофически лень. На ужин в компании Соловьева сегодня рассчитывать не приходится. У него планы на вечер. Офигенно красивые длинноногие планы. Вера становится противна самой себе. Тошнота не отступает. Надо выйти на балкон, подышать свежим воздухом.

На балконе хорошо. В темноте город особенно красив, своими переливающимися неоновыми вывесками и светящимися окнами домов. Вера вдыхает полной грудью и облокачивается на перила…

Нет, у нее «дежа вю». Или галлюцинации. Или и то, и другое одновременно. Вот эти звуки Она слышит вздохи. Стоны, которые ни с чем не перепутаешь. Влажные ритмичные звуки, которые не могут быть ничем иным. Хриплый шепот. «Да, детка, да».

Вера взрывается. Горячей бешеной ненавистью к нему. Холодным обжигающим презрением к себе. И дальше действует кто-то другой. А она — она смотрит на все происходящее со стороны.

Как она подвигается ближе к перегородке, отделяющей соседний балкон. Делает глубокий вдох.

— Стас?

Возня на соседнем балконе мгновенно стихает. Наступает полнейшая тишина. Вера слышит его тяжелое дыхание. Молчание. И когда она думает, что он ей уже не ответит…

Прокашливается.

— Да, Вера?

— У тебя сахар есть? А то у меня закончился.

Пауза.

— Да.

— Через сколько к тебе можно зайти?

Какие-то звуки. Еле слышные слова. Снова тишина.

— Я сам тебе занесу.

— Хорошо. Спасибо.

Вера уходит с балкона. В комнате ее начинает бить противная мелкая дрожь. Не может быть, чтобы ОНА это сделала! Зачем?

Звонок она отключила. Но стук в дверь отключить невозможно. Вере реально страшно и противно. Но трусить она себе не позволяет и идет открывать дверь.

Соловьев стоит на пороге с совершенно непроницаемым выражением лица. В руке у него банка с сахаром.

— Можно?

Вере хочется стонать. Ну, прости меня, прости. Что же я наделала, ну зачем, все стало еще в миллион раз хуже.

Они проходят на кухню. Банку с сахаром Стас ставит на стол, и звук соприкосновения банки с поверхностью стола кажется Вере невозможно громким в той вязкой тишине, которая повисает между ними.

«Надо извиниться. Надо извиниться. Надо извиниться» — бьется в голове мысль, но впервые в своей жизни Вера не может себя заставить сказать хоть что-то.

— Зачем ты это сделала? — его голос звучит неестественно ровно.

— Извини меня, — Вера все-таки произносит это.

— Мне не нужны твои извинения. Я хочу знать, почему ты это сделала, — все тем же лишенным эмоций голосом спрашивает Стас.

И Вера понимает, как сильно она его зацепила. Видимо, испортила какие-то грандиозные планы. Вторглась на запретную территорию. А нефиг было…

И командование опять принимает бешеная презрительная сука.

— Извини, дорогой, — Вера подходит к окну, опирается на подоконник и скрещивает руки на груди. — Мне надо срочно статью закончить, завтра сдавать. А вы так расшумелись! И чего вам в квартире не сиделось?

Господи, да неужели ОНА это говорит!?

— Значит, вот как? — у Веры просто ноет все внутри от этого равнодушного пустого голоса. А вот злобной суке, которая сейчас разговаривает со Стасом — ей все по барабану!

— Ну, пойми меня, очень надо сосредоточиться и поработать. А вы такое выдаете! Я же не эротические рассказы пишу. Мне такой саундтрек на фиг не нужен. И балкон не закроешь — дышать нечем.

Стас молча смотрит на нее. А Веру уже несет.

— Ну что ты так взъелся! Как будто у тебя это в последний раз. Завтра будет другая.

И тут Стас позволяет отразиться на своем лице всем тем эмоциям, которые он испытывает.

— Да, Вера, это последний раз, — тихим напряженным голосом говорит он. И уходит.